Большинство людей этого совершенно не понимает, вот этой пропорции. Если некто, к примеру, выложит на общем форуме свои тексты и они реально понравятся (в том смысле, что я привел) 10 %, а не понравятся 90 %, все сочтут это неудачей. А это — оглушительный успех. Писатель, на текстах коего бы сидело 20–30 % населения, был бы непобедимым кандидатом в президенты. Но реальный символический капитал главного прозаика РФ, напоминаю, это доброе внимание 0,5 %.

Никогда бы не стал мучить собой случайную аудиторию. Людей либо заставляют врать, либо собирают 99 % негатива. Не понимаю тех, кому это надо.

И еще одно. Люди обычно не видят разницы между суждением «мне понравилось» и «это хорошо». У них это синонимы. На самом деле первое означает «спасибо, ты сделал мне хорошо», а второе «полагаю, ты можешь нравиться достаточно многим или пусть немногим, но лучшим». Ясно, что о разном?

О, если бы люди могли сказать «мне понравилось, но вообще это слабо» или «меня тошнит, но это сильная вещь». Мы жили бы в ином мире.

Но даже сами писатели знают два условных сигнала, и мигают, как светофоры, сугубо дискретно: «классно», «говно», «классно», «говно», иногда мигает желтый — «местами классно, местами говно». В основе суждения, разумеется, личная рецепция без рефлексии. «Нравится — не нравится», да.

Даже лучшие критики, в основном, судят так.

Как идиоты.

Подлинной духовной характеристикой времени будет не то, о чем яро спорят, а то, с чем неявно согласны все спорящие. Рефлексия, общая для всех, почти всех.

Так, например, в 1940 году шла Вторая мировая война. Идеологии были разными, но в чем были едины — фашисты, коммунисты и либералы той поры? Какая рефлексия была для всех строго обязательной?

А та самая, без которой война бы вообще не могла происходить. То есть когда весь народ встает «стенка на стенка» и махается до упаду, тотальная война. Ведь это же не само собой разумеется. Это в голове должен быть конструкт. Что война — это вот такая война. С тотальной мобилизацией. То есть ты можешь, конечно, и закосить от родимого военкомата. Но ты знаешь, что военкомат это все равно норма.

Едиными были, таким образом, представление государства, представление войны. Уже немало — для взаимопонимания нацистов, коммунистов и кого там еще. Чтобы так повоевать, надо ведь иметь кое-какое общее понимание. Чтобы поругаться конкретным людям, тоже надо его иметь. Например, какие слова являются обидными, какие нет, какие есть типовые сценарии, на что обижаться, на что не стоит, и т. д. Например, невозможна длительная перепалка, если у одного «вы дерзки и дурно воспитаны», у другого же «че, ептыть, чмо ебучее». Подраться они, правда, могут, правда оба будут драться… не вполне с человеком, а скажем, как дрались бы с марсианином или собакой. Как с некой некоммуницируемой формой жизни.

Перефразируя речение Витгенштейна про двери и петли: чтобы поспорить, надо иметь много общего. Возвращаясь к истории: эпоха меняется, когда меняется общее, некое А, общее для сторонников X и Y, меняется на Б, тоже общее (а победа X над Y так себе, мелкая рябь).

Общая для всех рефлексия государства характеризовала первую половину 20-го века как Модерн.

А сейчас, интересно?

За каждым серьезным гуманитарным дискурсом должны везти палача, хорошую добрую плаху и роту деревянных солдатиков. Иначе никак. Не потянет дискурс. «А шел бы ты, дискурс, на хуй» — скажет ему тот, который не дискурс.

В 2007 году был на летней школе, «Школе практической философии», так оно называлось. Я тогда уехал, а школа осталась. За пару дней до конца детдомовцы из соседних домиков, к школе отношения не имеющих, проявили таки отношение. Насрали ночью в большой лекционной беседке. Я не очень помню, чего там было дальше, но детдомовцы не пострадали никак. Э-э… когда миром рулили действительно более-менее практичные философии, пацанят наказали хотя бы символически. По пальцу бы хоть отрубили, что ли, из уважения.

«А как же христианство?» — спросят. А что? Христиане прекрасно умеют убивать, занялись этим сразу же, получив такую возможность. Политически религию сделали Великие Инквизиторы, а старца Зосиму возили с собой в обозе, выпуская после зачисток. ОМОН — Зосима — снова ОМОН — снова Зосима. Ядреная смесь. Менее ядреная (только ОМОН или только Зосима) туземцев не брала.

Умник может реализоваться лишь в институционально сложной среде, а такая среда косвенно обеспечивается насилием. Власть препода в аудитории, например. Если в обществе не будет человека, имеющего права применить к студентам физическое насилие, или у препода не будет права апеллировать к такому человеку, все закончится довольно быстро и довольно плачевно. Примеры «гармоничных отношений» бесполезно приводить в опровержение. 99 % прохожих на улице не нуждаются в вязальных услугах полиции. Прессовать надо 1 %, ну может 10 %, но это действительно надо.

Платон искал себе просвещенного тирана, Аристотель нашел македонскую крышу, Конфуций — чиновник, Лао Цзы — мастер единоборств и сам себе полиция, и т. д. Вот у Сократа — да. Крыши не было. Чем кончилось, помним.

Известно заклинание «жить ради детей», «потому что семью кормить», с дальнейшим логическим обращением внешнего отмаза во внутреннюю предъяву — «только ради тебя», «жизнь тебе посвятил». Бывает, что это формула мужества, все бывает, но слишком часто — бывает наоборот. Совсем наоборот. Превращение своей жизни в средство, обнуление своих смыслов («говном жил, говном и помирать буду»), перекладывание ответственности.

«Чего ты в жизни-то делал?» — «Э-э». Не говорить же на Страшном суде, что греб на галерах 12 часов в сутки, стонал, пыхтел и терпел, или, того пуще, обирал пыхтящих на галерах. «Э-э». Тут-то ребеночек и сгодится. Показать его, ясно алиби — вот оно, вот ради него, «надо было в люди вывести». Ну так придет время, ему тоже спросится — э-э? И он повторит трюк, явит своего — вот, надо было… И это такое откладывание Жизни на бесконечность. Глупо как-то. Некрасиво. И главное, зря все. Ибо вечное повторение тут мать не обучения, но общего охерения.

Это не к тому, что «детей не надо». Кому-то и не надо, наверное, в целом — надо. Не надо превращать себя в средство и тягловую скотину, а новую жизнь — в средство и талон индульгенции. Помимо прочего, это еще и невыгодно. Ну банально. Это сигнал детям — не уважать. Ах ты «живешь только ради меня»? Ну давай, моя скотинка, давай молока и зрелищ. Более ранний мир, семейности коего мы завидуем — прекрасно все понимал: дети существуют для родителей, только так, не иначе. Вести себя иначе означает подавать плохой пример детям.

О том, что есть некий орган, мы узнаем, если это болит. «Душа» не исключение. «Душа болит» — это о чем? Это когда хреново, и это «хреново» никак и нигде не локализуется. Ни в конкретном месте тела, ни даже в конкретном событии. Тогда, конечно, болит «душа» как «указатель не на предметность, но на отсутствие возможности предметного указания».

Душа болит, помещенная в этот мир, и тут возникает несколько вариантов. Можно ампутировать то, чего болит, на хрен. Можно анестезировать, но это в некоем роде означает… ампутацию мира. Метафизика. Уместнее, правда, говорить о растворении и переворачивании того мира. Если к литру водки добавить литр воды, и бахнуть стакан, крепость выпитого будет 20 градусов. Так, если к действительности добавить метафизику и бахнуть сию горючую смесь, крепость мирового зла заметно понизится. Можно его растворить — весьма. Но не будет ли это выплескиванием, вместе с градусами, самого мира?

Можно ампутировать непосредственно болящее. У гностиков это называлось гилики, сорт людей. Чтобы не мучиться в свинарнике, выгоднее всего быть свиньей. Не иметь тех настроек и надстроек, которыми можно словить болючую волну. Как-то хороший вкус, чувство собственного достоинства, прочее рисковое.