За что им большое спасибо от благодарного человечества. Так оно, человечество, возникало. Определившись по ситуации, заняв позицию, ответив по понятиям. Тем самым, которые эйдосы.

Как писал классик, любая жизнь — история поражения. В каком-то смысле — конечно. С другой стороны, люди все-таки различаются, есть даже такие, что не зря родились. Видимо, дело в масштабе. В нем и только в нем. И цель — одержать максимально возможное тебе поражение. Именно тебе. Именно максимальное. Сыграть суперигру. Хрен выиграешь. Но здесь главное участие. В этом смысле выиграли все, кто просто в это играл. И хорошо звучит — одержать поражение. Лучше, чем потерпеть победу…

Хемингуэй говорил что-то вроде «моя литература это ничто, мой бокс это все». Все было, конечно, наоборот. Но такие признания симптоматичны: какие свои силы человек преувеличивает, какие преуменьшает. Сексуальная девушка может выдавать себя за деловую, лишь бы не признаться к сексуальности как главном своем капитале, и наоборот. Интеллектуалы, косящие под мачо, и наоборот. Какой бы случай ни взяли — к нему обязательно найдется свое «наоборот». Но перекос в какие-то стороны будет характерен — для данной страны, данной эпохи. И, может быть, это самое красноречивое признание в истинном характере места-времени, какое из него можно вообще выбить. Дальше от преамбулы можно перейти к конкретике, но… это уже дело техники, смешанное отчасти с делом вкуса.

Вот это и была главная консенсусная партия десятилетия. Тоска, навеваемая девяностыми, типически отличается от тоски, навеваемой нулевыми. Кажется, Толстой писал, что достоинство человека это как дробь — в числителе то, что он есть, в знаменателе то, что он думает о себе. Если сравнивать конец 20 века и начало 21: мы немного прибавили в числитель, но чудовищно перемножили знаменатель. Стало сытнее — правда. Можно сносно жить, ничего особо не делая. Делая что-то, можно жить даже хорошо, ну материально хорошо, мы сейчас индекс счастья не замеряем. Прекрасный выбор, малодоступный для большинства году так в 1992. Но, мать его, знаменатель… Тогда консенсусным было мнение: так жить нельзя. Так считали все: патриоты, коммунисты, демократы, так считали все партии и правительство. Даже Ельцин не говорил, что так жить можно и нужно. Всеобщее ощущение переходности эпохи, кризисности ее, ненормальности, и было ее индульгенцией. Страны была частично Европой, частично Африкой, отчасти миром и отчасти войной. В нулевые ее прибило к берегу, оказалось — это Бразилия, и вроде бы мир, но весьма худой. Слава богу, не Сомали. Все было возможно. Но степень народного энтузиазма по поводу (а Путин подлинно народный герой, без шуток) странно дисгармонирует с портом такого прибытия. Люди, которые так счастливы причалить в Бразилию, вполне могут заработать себе на Сомали. По уровню, так сказать, своих душ.

Вот история двадцатого века, я там даже успел пожить. И уже видно, каким кривым боком это входит в учебники. Дело не в том, кто хороший, а кто плохой, это аксиология и вечный предмет вечного разногласия. Но чудовищные разночтения идут в фактаже. Сколько было «жертв сталинских репрессий»? Сколько жертв «Второй мировой войны»? Цифры могут отличаться не на проценты, в разы. Десять миллионов туда, десять миллионов сюда — нормальные флуктуации при смене режима, и даже без его смены. Вопрос, кто выиграл Вторую мировую войну, например, не имеет однозначного ответа. Точнее, ответ, официально принятый в России — не самый точный из возможных. Попытки же его уточнения проходят под маркой «фальсификации». А ведь это не ценностный вопрос, это факты. Дрались Коля, Толя, Вася и Петя. Кто кому сильнее начистил репу, у кого в итоге бабло, кто сколько провел в больничке — это не вопрос ценностей, это фактаж. И вот в этом фактаже разночтения. Кто реально кого вел, крышевал, кто с кем союзничал? И на уровне стран, и на уровне отдельных персонажей? Это все те же факты. Но история 20 века уже сейчас это сорок девять разных историй, выбирай на вкус.

Я к чему? А чем дальше в прошлое — тем сильнее разбег. Про то, что истории всех пятнадцати бывших республик Союза в принципе не сводимы к общему знаменателю — общее место. Не на уровне «кто хороший, кто плохой», но на уровне дат, цифр, вообще событий. Собственно, единый советский учебник тоже выглядел странно, как и нынешние посмешища. Просто наглядность той странности была меньше, а генезис тот же.

Так вот, когда-нибудь книги по истории будут иметь — как бы это назвать? — вероятностный характер. Не единый нарратив, а десять. Пакетное собрание баек уже лучше, нежели одна байка. Авторская же вольница сохраняется где-то в области указания процента их вероятности.

Ведь что смущает? История Древнего Египта рассказывается, как рассказывалось бы происшедшее вчера на глазах рассказчика. Последовательность достоверных событий, единая линия, можно сказать, сюжет. Вероятность именно данного сюжета, давайте будем честными, не сильно отличается от долей процента. Вероятность античности — это проценты. Была, не была. Наверное, что-то было. Но именно наверное. Именно что-то.

Если же навязывается нарратив с вероятностью 100 %, то ближе к правде предположение, что не было вообще ничего. Ну вот представим, что у Бога есть некое казино. И там делают ставки на «было — не было». И два человека соревнуются. Нигилист вообще уверен, что до 16 века не было вообще ничего, известная позиция: нет достоверности до эпохи книгопечатания, все рукописи — испорченный телефон, а по материальным остаткам цивилизация воспроизводится столь же успешно, как политэкономической строй в США по обломкам клавы от IBM. А второй уверен, что все было, как в учебнике, с вероятностью 100 %, так и никак иначе. И я не уверен, что нигилист проиграет.

Пора быть честными, объективными учеными — и рассказывать историю как собрание баек. Собрание субъективностей уже объективнее, чем единая субъективность, выигравшая в конкурентной борьбе по причинам, весьма далеким от истины.

Бедный как человек, который думает о деньгах больше, чем хотел бы о них думать. Богатый может думать о деньгах больше бедного, но у него другие, интересные деньги, и про них заботиться интересно.

Понятно, что определение дано так, что мало связано с количеством денег. Скорее оно связано с соотношением денег и того, что человек воображает как необходимый уровень трат. Необходимый для выбранного образа жизни. Аскет, например, человек никогда не бедный. А «средний класс» может оказаться беднее, чем ему кажется.

Но с такой невротической бедностью можно бороться просто. Сдвинуть образ жизни в сторону более интровертного, как вариант. Можно даже посчитать, сколько стоит в рублях градус на шкале интровертности-экстравертности.

Вопрос «зачем» не синонимичен вопросу «почему». Почему пишется, иногда человек ответить не в состоянии. Более того, ответ на вопрос грозит прерыванием письма. Некоторые машины, в том числе машина письма, есть подозрение, могут работать только в непонятом до конца виде. Проще с вопросом «зачем». Например, мотивация ряда вышеследующих заметок — просто не спиться раньше, чем это можно. Выпивается двести грамм, а вот следующие двести не выпивается. Садится и пишется. Импульс, поступивший с двумястами граммами, может быть развернут в разные стороны. В затемнение сознание, в прояснение. Поступает некая энергия, а потом уже нечто артикулируется. Начав писать на этой энергии, ты как бы перебиваешь указатели направления, игнорируя проверенную дорогу «в запой по-черному».