Евгений молчал, опустив глаза. Машинально вертел в руках солонку.

— Женя, я не собираюсь быть обузой в твоей жизни. Ты знаешь мою позицию. Полюбил другую — я тебя не держу. Ты не мальчик, сам всё прекрасно понимаешь.

— Марина, я должен объяснить… Выслушай, пожалуйста!

— Разве в такой ситуации что-то нужно объяснять? Я всё понимаю. К тебе у меня нет никаких претензий. Мы с тобой прекрасно и счастливо прожили жизнь. И я тебе благодарна за всё. Мы вырастили хороших детей. Я никогда не считала тебя своей собственностью. Ты волен поступать, как считаешь нужным.

— Нет, Марина, ты не понимаешь. Мне дорога моя семья! Она гораздо важнее этого временного увлечения. Пойми меня, ну пожалуйста! Как это говорят? «Бес в ребро…» Захотелось под старость чего-то этакого…

— Когда семья действительно дорога, так не поступают, Женя! Значит, ты был к этому уже морально готов, это не приходит в один момент, это зрело в тебе, и процесс этот необратимый. Нельзя вернуть любовь, если она утекла сквозь пальцы. Чего-то «этакого» хочется только тогда, когда в душе образовалась пустота. Кто из нас виноват в том, что она образовалась… я не знаю. Скорее всего, оба. Не вижу смысла продолжать этот бесполезный разговор. Тебе придётся что-то предпринимать, задуматься о том, как жить дальше. Мне тяжело будет видеть тебя после всего случившегося. У тебя теперь есть, с кем обсудить свою дальнейшую судьбу. Так что, решай всё быстрее. К деду подбежала Марьяшка, попросилась на ручки, стала о чём-то его спрашивать. Марина подошла к плите помешать почти готовый борщ — и вдруг услышала внучкины слова:

— Деда, ты почему плачешь? Тебя кто обидел? — Марина резко обернулась и взглянула на Евгения. В его глазах действительно стояли слёзы, а Марьяша гладила его по щеке и заглядывала ему в глаза, потом повернулась к Марине:

— Буся, бедный деда…

Евгений поднялся и с ребёнком на руках ушёл в гостиную. А Марина, совершенно обессиленная разговором, выключила газ под готовым борщом, села на стул и, уронив голову на руки, разразилась, наконец, беззвучными слезами…

Вернулась с работы Яна. Марина Михайловна к этому моменту уже взяла себя в руки и старательно изображала приветливость и добродушие. Дочка-то тут причём? Да и зачем ей знать о том, что произошло? Разумеется, когда-то она узнает… Но не сегодня. У неё, бедняжки, своих проблем выше крыши! Зачем портить ей настроение? Яна появилась на кухне жизнерадостная и, обняв мать, спросила:

— А что сегодня на ужин? О! Борщ! Мамулька, я обожаю твой борщ. Классно! Я голодная, как сто чертей! Все остальные ели? Нет? Тогда пошли со мной за компанию! Девочки, папа! За стол!

Все собрались за столом, кроме Евгения Ивановича. Тот буркнул, что не голоден, включил телевизор и улёгся на диван.

Когда поели, Яна подошла к отцу, присела около него на корточки и, погладив по руке, спросила:

— Папка, ты чего сегодня какой-то не такой, грустный, что ли?

— Нет, детка… Мне что-то очень плохо. Голова раскалывается… и сердце что-то пошаливает. Если не трудно, принеси, пожалуйста, таблетку андипала и ложку корвалола. Давление, наверное, подскочило.

— Давление? Так, давай-ка, измерим! — Яна села около него, приспособив тонометр. — Ничего себе! Папа у тебя очень высокое давление! За двести двадцать зашкаливает! Тут андипалом не обойтись. Тут нужно «скорую» вызывать! — Она кинулась к телефону, прокричав матери:

— Мам! У папы давление ужасно высокое!

Марина вышла встречать врачей, а Яна всё время находилась рядом с отцом, не сводя с него глаз, готовая прийти на помощь в любой момент. Он лежал с закрытыми глазами. И Яна вдруг увидела, как из его глаза появилась и поползла по щеке слеза.

— Папочка! Ты что? Тебе так плохо? — В это время появились врач с фельдшером. Они захлопотали над Евгением, измеряя давление, делая укол. Потом ожидали, пока давление придёт в норму.

Когда «скорая» уехала, был уже одиннадцатый час вечера.

— Детка, укладывай спать ребятишек да и сама ложись, — сказала Марина дочери. — Я посижу с отцом, пока он толком в себя не придёт.

— Ну ладно, мам. Если что-нибудь будет нужно, буди! Хорошо? — Яна удалилась с девочками в их комнату.

Марина смотрела на мужа, и сердце её переполнялось желанием пожалеть его, погладить по волосам, обнять. Дороже его никогда и никого не было в её жизни. Только бы всё обошлось! Только бы он жил! В этот момент ей было не важно, кого он любит. Пусть ту, другую, пусть живёт с ней и будет счастлив! И тогда будет счастлива она, Марина. Она положила руку на его лоб. Он вдруг схватил её руку, прижал к своей груди, стал нежно поглаживать её пальцы:

— Родная… прости… прости меня, ради бога! — шептал он.

— Ты не нервничай, Женечка, не волнуйся! Тебе сейчас надо быть максимально спокойным. Это я тебя довела до нервного срыва! Я виновата… Ты лежи, лежи спокойно! — Она гладила его по руке. — Всё будет хорошо… Если ты будешь счастлив, то и мне будет спокойно. — Так и сидела она с ним рядышком, пока ему не стало несколько легче. Потом встала. Постелила ему постель, взяв под руку, проводила до кровати. Затем легла сама, но уснуть долго не могла. Всё беспокоилась. Прислушивалась, как он дышит. Только спустя час или полтора она забылась коротким крепким сном.

Летнее субботнее утро позволило Евгению полежать с закрытыми глазами ещё какое-то время. Рядом, на своей кровати спала Марина. Он тут же вспомнил весь ужас вчерашнего вечера. Вновь задавило под грудиной: «Боже, какой же я становлюсь развалиной! Как я, наверное, смешон в глазах Катерины. Она просто вынуждена держаться хотя бы за меня, поскольку другого, лучшего, никого нет в помине. А стало мне плохо… И кому я оказался нужен? Той, которой лгал последние полгода, той, которую фактически предал?

Только бы Марина простила меня! — Он вспомнил, как она тепло ухаживала за ним, и это не смотря на то, что она о нём только что узнала! — Господи, какой человек, какая женщина живёт с ним рядом, а он, старый хрыч, ослеп, погнавшись за сиюминутным удовольствием. Едва ли она сможет простить его! Такое женщины не прощают. Он повернулся на бок, лицом к Марине, и стал разглядывать все её бесконечно родные мелкие морщинки, словно очнулся от дурмана, в котором жил несколько месяцев. Евгений протянул к ней руку и провёл нежно, чуть касаясь, по её губам, которые ему вдруг захотелось страстно поцеловать. Марина проснулась от его прикосновения, и в первое мгновение привычно улыбнулась мужу, но тут же улыбка сползла с её лица.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, не глядя ему в глаза.

— Мариша, прости меня! Дурак я, дурачина!..

— Тише, тише… не нервничай. Тебе нельзя… — Она села на кровати, задумавшись на несколько секунд. Потом встала и, накинув халат, вышла из спальни, так и не удостоив Евгения взглядом.

Год перевалил за середину. Яна анализировала события, произошедшие в их филиале за шесть с лишним месяцев, подсчитывала достижения и думала, что бы ещё предпринять для повышения эффективности работы. С тех пор, как она стала первым лицом фирмы, её штат вырос вдвое. Все были загружены по горло и работали на пределе своих возможностей. Сунил Малхотра часто созванивался с ней, причём звонки эти иногда бывали личными: президент уверял, что ему интересно просто пообщаться с нею на отвлеченные темы.

Но эйфория от успехов, владевшая Яной в первое время, стала рассеиваться по мере того, как она всё чаще сталкивалась с тёмными сторонами бизнеса, в котором участвовала. Чем больше она вникала в производственный процесс, тем быстрее училась распознавать подводные камни «экономической политики» президента компании. Постепенно его по лисьи хитрые коммерческие ходы предстали перед Петренко во всём их непрезентабельном виде. Пелена преклонения перед талантом верховного босса буквально спала с её глаз.