— Что-нибудь произошло?

— Пока нет, но может произойти, — она покрутила ключиком на пальце и стала спускаться по лестнице. У нее была мягкая, скользящая походка.

Закрыв дверь, я вернулся к Шатунову. Он сидел в той же позе, уставившись глазами в одну точку.

На улице хлопнула дверца автомобиля, заработал мотор. Я подошел к окну. Девушка в серебристом платье нырнула в новенькую «Волгу». Кто сидел за рулем, мне не было видно. Водитель не совсем умело включил сцепление, машина дернулась и покатила по дороге, мягко шурша шинами.

прочитал я не очень-то уместные стихи. — Кто эта незнакомка?

Михаил не ответил, только мрачно посмотрел на меня и полез за папиросами.

— Ты слышишь?

— Слышу.

— Тогда отвечай. Где с ней встретился? Лобанов познакомил? В том же злачном местечке?

— Нечего мне отвечать, — он тяжело поднялся, надел фуражку и пошел на улицу.

Я не стал останавливать его, потому что понял: ничего не добьюсь. Вернулся в свою комнату. По радио все еще говорил о своем подвиге Лобанов.

Не знаю, почему мне вдруг пришло в голову разоблачить его. Может быть, это еще нельзя было назвать решением, я мог и передумать, но после встречи с девушкой в серебристом платье мне хотелось вывести Лобанова на чистую воду.

Припомнился давнишний разговор с Истоминым, когда я заменил Сливко во время работы над графиком боевой подготовки.

«Покрывая Сливко, вы толкаете его в пропасть».

Тогда я дал капитану слово говорить и делать только правду.

— Да! Правду надо делать, — ответил он мне. Люся укачивала дочку:

Я вспомнил, что эту песню пел майор Сливко перед своим последним вылетом на штурмовике. Как странно, что я вспомнил сейчас именно это.

Потом Люся положила Иринку в кровать и оделась:

— Ты посмотри за ней. Бутылочка со сладкой водой на батарее.

— Хорошо.

— Я ухожу.

— Иди.

— И даже не спросишь куда?

Она села возле и запустила пальцы в мои волосы.

— Какие-нибудь неприятности на работе?

— Да нет, все в порядке.

— Тогда почему ты такой?

— Скажи, Люся, — я взял ее за руки, так мы всегда разговаривали о серьезных вещах, — как бы ты поступила, увидев, что твоего хорошего товарища принимают не за того, кто он есть. Он ловко вышел из трудного и опасного положения, и никто не заметил, что в это положение он попал по своей вине, в результате непродуманных действий.

— Как бы я поступила по отношению к кому? К моему хорошему товарищу, который совершил ошибку, или ко всем, кто не увидел обратной стороны медали?

— И к нему и к его друзьям. Люся задумалась:

— Это, наверно, зависело бы от поведения его и их.

— Допустим, он ведет себя героем. Но виноваты в этом и они, сделав из него кумира.

— Тогда я постаралась бы открыть всем глаза. Разоблачила бы его.

— Но он же твой хороший товарищ. Это было бы не по-дружески с твоей стороны.

— А обманывать меня и других моих товарищей — это по-дружески?

— От этого обмана никто не пострадал.

— Подожди, подожди. Ты сказал, что виноваты и они, сделав из него кумира. Однако они были бы менее виноваты, чем я. Они не заметили, что в трудное положение он попал по своей вине. А я заметила, но никому не сказала. Таким образом я встала на сторону обманщика. Сегодня мы обманули в малом, и от этого никто не пострадал, а завтра обманем в большом.

Я могла бы тебе привести пример из жизни медиков. Ложь одного врача привела к смерти больного. Вот почему я разоблачила тогда Сливко с его зрением.

Нет, я бы ни за что не стала потакать обманщику, подстрекать его на дальнейшие нарушения.

— Не стала бы толкать его по скользкой дорожке, в яму, — сказал я.

— Вот именно. А в чем дело-то? Кто этот твой хороший товарищ?

Мне не хотелось, чтобы Люся знала, что речь идет о соседе по квартире.

— Это досужий разговор. Куда ты собралась? Люся погрозила пальцем.

— Зубы заговариваешь. Ну, ну. Мне не привыкать. Только я обо всем догадалась, — она кивнула на радио, — его имеешь в виду.

— Ты у меня ясновидящая.

Люся усмехнулась:

— Не очень-то хочется портить отношения с соседями. Но что поделаешь!

Я посмотрел на нее, и мы засмеялись, подумав в эту минуту об одном и том же: легко быть добродетельным по отношению к другим, но не к себе.

— Куда ты собралась? — повторил я вопрос.

— К Истоминым. Там сегодня совет.

Членом женского совета Люся стала с осени минувшего года, и теперь мне частенько по вечерам приходилось домовничать с дочкой, а она заседала с другими женами, решала какие-то вопросы и была довольна, что находит применение своим силам.

Оставшись один, я снова стал думать о Лобанове, о том, как он вышел сухим из воды. Но сумеет ли он и в другой раз так сделать — это еще вопрос.

Я все больше убеждался, что оставлять без внимания его поступок не годится. О нем в полку должны знать.

Люся вернулась через час — разгоряченная, запыхавшаяся.

— Не просыпалась еще? — она на ходу сбросила пальто и склонилась над кроваткой. — Спит.

— Ну о чем нынче говорили, что решили? — Я знал, что Люсе будет приятно рассказать о своих делах.

— Говорили о строительстве в гарнизоне клуба.

Она присела на стул и стала подробно рассказывать, как прошел совет, кто что говорил.

— Надоело воевать с заведующим столовой. Сколько раз по его вине срывались репетиции! Мы решили: построим клуб и не пустим его, — она засмеялась. — Вот и будет знать, как душить Народные таланты.

Помолчав немного, Люся сказала:

— Университет культуры при клубе откроем. С самыми различными факультетами. Хочешь — иди в литературный, хочешь — в музыкальный, а то и по домоводству. Правда, здорово? Может, удастся и медицинский факультет организовать. Вот тогда бы я нашла дело.

— Конечно, организуете. Всё в ваших руках.

— И Семенихин так сказал. По его мнению, гарнизон должен стать своеобразным культурным центром района. Ведь у нас какие силы есть! Если все их привести в действие и направить в одно русло, то можно культурную революцию совершить.

Глядя на Люсю, я думал о том, что ей нельзя перенапрягаться, потому что все это может надломить ее ослабленные силы и обязательно скажется на ребенке.

— Что же там будут делать женщины? Среди вас, кажется, немногие имеют строительные профессии?

— Вот в том-то и дело. Пока решили стать подсобницами. Одновременно будем учиться на штукатуров, маляров.

— А ты знаешь, что должны делать подсобники?

— Подготавливать материал. Подносить и относить.

— Вот именно: подносить и относить. Вряд ли это хорошо, учитывая, что у тебя грудной ребенок.

— Знаю. Мы решили работать по мере своих сил. Не перенапрягаться. — Она поцеловала меня. — Милый, как приятно, что о тебе кто-то заботится. Я такая счастливая!

Ложась спать, Люся спросила:

— Как решил поступить с Лобановым? — Не знаю, — ответил я.

Может, я и промолчал бы о Лобанове, если бы не это комсомольское собрание эскадрильи с такой неожиданной для всех повесткой: «Режим летчика».

Доклад сделал полковой врач. То, что он говорил, было не ново, режим нами нет-нет да и нарушался. Но Александрович за простыми, безобидными на вид фактами сумел увидеть нечто серьезное и показать нам, как бывает, когда летчик поднимается в воздух хорошоотдохнувшим, и к чему может привести несоблюдение им строжайшего режима.

В качестве положительного примера он рассказал, о случае, который произошел с Лобановым.