— Ночью я не сомкнула глаз, — призналась она. — В кровати некуда было деваться.

Он обнял ее за плечи; просунув ладонь ей под мышку, привлек к себе и поцеловал. Она прижала его ладонь плечом, чтобы он не убирал ее. Гуляя по широкой авеню, они любовались современными кинотеатрами, книжными магазинами, магазинами грампластинок, поражаясь окружавшей роскошью. От витрины аудиоаппаратуры было невозможно оторвать взгляд. От такого изобилия становилось не по себе.

— А в каком смысле тебе не хватало меня? — осведомилась она.

— В смысле тепла.

Она осталась довольна ответом.

— Вчера, без тебя, я перестала узнавать окружающий мир.

Он крепче прижал ее к себе.

— Как прошло вчерашнее выступление?

— Двадцать минут вызовов на «бис».

— Потрясающе! А у меня для тебя сверток. Зигги велел захватить его из конторы.

Они по очереди попытались разорвать тесемку, но не добились успеха. Ему пришлось перепилить ее о край бордюрного камня. Сиам развернула обертку.

— Гляди, это я!

Это была афиша Сиам Майами — фотография в полный рост на белом фоне. Развевающиеся волосы закрывали лоб и одну щеку, она слегка подогнула колени, погруженная в пение.

— Глаз не оторвешь! — одобрил Барни. Фотография щедро демонстрировала ее стройные ноги; туловище было слегка повернуто, руки воздеты.

Вверху большими черными буквами было выведено ее имя. На уровне пояса через всю афишу шла надпись: «Секс… успех… очарование». Больше на афише ничего не было, не считая небольшого белого поля снизу, где впоследствии должны были появиться дата выступления, цена билетов и название стадиона. Афиша передавала сам дух ее исполнения; Барни и Сиам застыли в восхищении.

— Если по какой-то причине нам придется снова разлучиться, — сказала она, беря его за руку, — то давай условимся, чтобы разлука длилась не больше одной ночи. — Зашагав дальше, она задумчиво вскинула голову. — Если мы окажемся поблизости от Нью-Йорка, встречаемся в семь вечера в кондитерской возле моста Джорджа Вашингтона, где ты угощал меня яичным кремом.

Они поцеловались, скрепляя договоренность.

— Что тут еще?

В свертке оказалось много плотно сложенной бумаги.

— Это полотно анонса. Давай вернемся в твой номер и развернем его.

— Давай, — согласилась она.

— Что-то ты не очень радуешься.

— Что ты делал в Нью-Йорке? — тихо спросила она.

— Миссис Додж восхищается тобой.

— Зачем ты туда ездил? — Теперь она не отрывала глаза от тротуара.

— Чтобы помешать ее психованному супругу преградить тебе дорогу.

— Привлекать к этому ее несправедливо.

— Неважно. Что бы я ей ни наплел, с нее все как с гуся вода.

— Я рада, что ты ей так ничего и не сказал.

— Она и без меня все знает.

Сиам боялась на него смотреть.

— Что бы я ей ни сказал, она все равно знает не меньше меня.

Не поднимая глаз, Сиам покачала головой, отказываясь слушать дальше.

— Если эти люди не жалеют друг друга, то их ничем не остановишь, они и на нас поднимут руку.

Она знала, что за этим последует, и закрыла ему рот ладонью, чтобы не дать говорить.

— Молчи. Даже не думай об этом. Пожалуйста!

Она повисла на нем. Они молча прошли несколько кварталов. Вблизи отеля «Мейфлауэр» она оповестила его:

— У меня замерзли ноги.

Дальше они брели молча.

— Не думай, что со мной трудно иметь дело, раз у меня среди лета мерзнут ноги.

— Зайдем в кафетерий.

— У меня ноги замерзли. — Она пыталась его вразумить. — Я не голодна.

Он больше молчал на этой прогулке, потому что ума не мог приложить, как донести до Сиам все те изощренные безумства, которым им придется противостоять. Его молчание встревожило ее.

— Почему ты со мной борешься? — еле слышно спросила она.

Он знал, что вывел ее из себя, нисколько не убедив.

— Обещаю, что не стану больше об этом заговаривать, пока у меня не появятся конкретные предложения.

— Не хочу, чтобы ты об этом думал. — Ей требовались клятвы.

— Даю слово.

Он подвел ее к кафетерию в колониальном стиле.

— Почему ты меня не слушаешь? — Она уже сердилась.

Он взял поднос и сказал человеку по ту сторону прилавка:

— Шесть картофелин, пожалуйста.

— Шесть штук на ужин не полагается.

— Я прошу не ужин, а шесть картофелин.

— Одна порция — это одна картофелина.

— Тогда дайте мне шесть порций.

Повар выудил из чана шесть картофелин в мундире.

— В пакетике навынос, пожалуйста.

— Попросите у кассирши. Следующий! — рявкнул повар на плетущуюся за Барни Сиам.

— Ничего, — ответила она и сказала Барни: — Я не ем картошку. От нее толстеют. — Она злилась из-за того, что он ее полностью игнорирует.

— Кофе?

— Нет! — отрезала она.

— Два слабых кофе, — распорядился он.

У кассирши попросил самый большой пакет. Она сбегала в кухню и вернулась с мешком из-под сахара. Барни поманил Сиам к столику в углу. Она села с упрямым выражением на лице. Он подал ей кофе. Она не пожелала к нему притронуться. Он опустился на одно колено, схватил ее одной рукой за лодыжку, а другой снял с ее ноги туфлю.

— Что ты делаешь? — удрученно спросила она.

Он, преодолевая сопротивление, сунул ее логу в мешок.

— Ух! — Она разинула рот и прекратила сопротивление, почувствовав живительное тепло. Сбросила вторую туфлю и сунула в мешок другую ногу. — Восхитительно! Никогда больше не стану есть картофель.

Он встал с колен и сел с ней рядом. Она обвила руками его шею и поцеловала так крепко, что ее глаза сначала удовлетворенно затуманились, а потом закрылись. Открыв глаза и оторвавшись от его губ, чтобы отдышаться, она обнаружила за их столиком пожилую женщину с мясистым носом, помаргивающую глазами-бусинками. Она пялилась на них поверх двух огромных пакетов с покупками, которые с трудом умещались у нее на коленях.

— Я сидела одна вон там, в углу, и вдруг увидела вас, целующихся так, словно для вас никогда не наступит завтрашний день. Вот я к вам и подсела. Я уйду, если вы меня прогоните.

Сиам дотронулась до ее плеча, разрешая остаться.

— На стариков все равно никто не обращает внимания. Молодые смотрят сквозь нас, словно мы — пустое место.

— Принести вам кофе? — предложил Барни.

— Нет, благодарю. Занимайтесь, чем занимались. — Она втянула нижнюю губу, готовясь к продолжению дармового представления.

— А как насчет молока и пирожного?

— Не беспокойтесь. Знаете, что больше всего подходит беззубой карге?

— Пончик, — сказал Барни.

— Откуда вы знаете?

Барни встал, чтобы идти к стойке.

— Нет. — Она нахмурилась. — Я не стану есть теперешние пончики, хоть озолоти меня. Я не возражаю, чтобы пекари больше зарабатывали. Они этого заслуживают. Мука в легких, работа без конца — разве это годится для женатого мужчины? Сейчас они зарабатывают все больше, а гордятся своим ремеслом все меньше. Мой муж был пекарем. Я вышла за него, когда мне было сорок лет. Я только тогда почувствовала аппетит к любви. Вы знали, что возраст после тридцати пяти — самое время для уродливой бабы?

— Нет, — откликнулся Барни, пряча восхищенную улыбку.

— Я, конечно, не похожа на богиню секса. — Она откинула волосы с красного лица. — Но внешность обманчива. В сорок лет я была сексуальнее, чем в двадцать. Что вы на это скажете?

— По-моему, это радостное известие, — честно ответила Сиам.

Старуха радостно зафыркала.

— Да будет вам известно… — Она наклонилась над столом, даже похорошев от оживления. — Женщина никогда не должна позволять себе думать, что она уродина. Полюбуйтесь, как это повлияло на меня, — мужественно предложила она. — У меня ушло тридцать пять лет на то, чтобы взглянуть на себя так, как на меня должнысмотреть другие. Измены, разочарования, унижения, несдержанные обещания — все это муть. Женщине нельзя смотреться в кривое зеркало.

— Как вас зовут? — спросила Сиам, тронутая почти до слез ее последними словами. — Меня — Сиам Майами.