— Не тревожься, что у тебя будет сразу две женщины, — бубнил ему в ухо Мотли, пока они ждали хозяина, чтобы тот отвел их к столу. — В Ветхом Завете полно славных героев, имевших наложниц.

Их подвели к угловому столику, откуда они могли наблюдать за происходящим в ресторане. Барни запихнули в угол вместе с Селестой, Мотли и Додж сели справа и слева от них. Джоко задержался у бара с приятелем. Были заказаны бифштексы из вырезки и напитки.

В ресторан ввалился коренастый мужчина, выглядевший так, словно подкладка его пиджака была набита детскими погремушками. Половина знаменитостей, заполнивших зал, обрадовалась его появлению. Даже Мотли соизволил объяснить Барни, понизив голос:

— Лейтенант бродвейского участка полиции в штатском. Тебя никогда не удивляло, что какого-нибудь Билли Холидея вечно ловят на наркотиках, а у светской публики все чисто? Полиция держит индустрию развлечений под контролем, не пуская в Нью-Йорк самых лучших ее специалистов. Забавно, что полиция, заботясь о нашем здоровье, помешалась на Билли Холидее и Ленни Брюсе, хотя весь Бродвей балуется травкой. Если ты продюсер и у тебя премьера, изволь заплатить этим блюстителям закона сто пятьдесят долларов.

— Истинный герой Бродвея — мэр Уолкер, — сказал Барни, глядя, как официант расставляет напитки на клетчатой скатерти. Одновременно он поглядывал на Селесту, чтобы подключить к беседе. В ее взгляде читалось завуалированное изумление: как ее кавалер умудряется серьезно высказываться на посторонние темы, сидя так близко от нее? Ему доставляла удовольствие ее доверчивость. И мягкость — впрочем, сейчас она сменилась в ее глазах скучающим выражением. Все это пробудило у него интерес. Ее нога была теперь крепко прижата под столом к костяшкам его пальцев. Изображая безразличие к этому обстоятельству, он спросил: — Знал ли этот клоун Уолкер, что соблюдать законы бесполезно, раз действуют иные, скрытые законы политического механизма?

— Вот-вот, — поддакнул Зигги, одобряя мужающего на глазах Барни.

Додж тоже кивнул.

— Вы правы, Барни, — только и вымолвил он, выразив, таким образом, удовлетворение новыми взглядами Барни. Барни не доверял Доджу, однако воспринял его реплику, как комплимент.

— Уолкер и его подкупленные инспекторы раздавали на Рождество цыплят и по ведру угля, ну, а бедняки были готовы целовать их в зад, — подхватил Зигги с язвительной усмешкой. — Беднякам невдомек, что подкупленные инспекторы получают в сотни раз больше от домовладельцев, не ремонтирующих их квартир.

Барни отвернулся от Селесты, чтобы вовлечь в беседу побольше народу. Когда он снова посмотрел на нее, у нее был такой вид, словно он ее предал. Ей требовалось постоянное внимание. Неужели она не знает, что он и так слишком хорошо помнит об ее присутствии, даже когда разговаривает? Она наверняка чувствует, что уже вторглась в его воображение, иначе не вела бы себя так независимо. Отворачиваясь, он демонстрировал, что считает ее поведение слишком навязчивым. При этом хорошо знал, что в следующий раз уже не сможет оторвать от нее глаз, пускай даже ее навязчивость выйдет за рамки.

Но в следующий раз обнаружилось, что Селеста спокойно пьет, не обращая на него внимания. Он знал, что она обижена, поэтому и заставляет себя не отрывать глаз от рюмки. Впрочем, ее нога оставалась на прежнем месте. Ему нравилось, что телесный контакт между ними сохранен, хотя она зла на него.

— А вы как думаете? — обратился он к ней с целью втянуть в разговор.

Она по-прежнему больше интересовалась рюмкой, чем им.

— Меня раздражает, когда нападают на систему.

Зигги поспешил на защиту Барни, заподозрив, что она таким образом выгораживает своего отца. Селеста отличалась проницательностью ума, но отец поместил ее в модную школу для девочек, из тех, что пользуются успехом в соответствующих кругах, а там делали упор скорее на манеры, чем на природную пытливость.

— Порой, — лукаво проговорил Зигги, — точное описание системы выглядит как нападки на нее.

— Совершенно верно, — подтвердил Додж, не желая вызывать у Селесты отрицательных эмоций.

Зигги вспомнил своего младшего сына. Когда мальчишке было года четыре, он или жена, укладывая его спать, держали за руку, пока не уснет. В тот недолгий период сын не мог без этого обойтись. Зигги часто укорял себя, что не умеет угадать момент, когда сын, погрузившись в сон, перестает нуждаться в его присутствии. Если Зигги убирал руку слишком рано, мальчик садился в кровати и устремлял на отца недоверчивый взгляд. Каждую ночь Зигги подвергался испытанию, пока не научился расслабляться и не набрался терпения, чем вызвал доверие сына к отцу во многих отношениях. Сейчас Зигги с мечтательной улыбкой вспоминал жесткий стандарт, который навязал ему сын. Онсдал экзамен. Сын давно забыл то время, зато Зигги до сих пор гордился тем, что при присущей ему торопливости умел в нужный момент проявить родительское терпение. Это достижение удерживало его на плаву в бизнесе, даже когда палуба уходила из-под ног. Он вспоминал, как бесчувственно вел себя на похоронах собственного отца; неужели он, подобно сыну, забыл драгоценные моменты близости? Зигги было свойственно ломать голову над этими загадками в самые неподходящие моменты. Он не мог от них отмахнуться и был рад этому: они служили напоминанием, что оплакивать надо не саму смерть, а кратковременность и несовершенство жизни, которая доводит людей до кончины.

Официант принес мясные блюда, они принялись поглощать второй ужин за вечер.

Барни и Селеста находились так близко друг к другу, что стоило Мотли и Доджу приступить к еде, как они почувствовали себя наедине. Барни использовал при еде только правую руку, так как левая оставалась под красной клетчатой скатертью, крепко прижатой к ее бедру. В процессе еды она то клала ногу на ногу, то меняла положение, вследствие чего его рука в конце концов оказалась у нее между ляжек. Выражение ее лица нисколько не изменилось. Однако стоило ему легонько стиснуть ей ляжку, как она дернулась и сдвинула ноги вместе. Его рука переместилась ей на колено.

Барни чувствовал, что переспать с этой красивой женщиной, подстегиваемой амбициями, не составит никакого труда. Он покосился на Мотли и Доджа. Те нарочно не смотрели в их сторону. Барни они казались сейчас заговорщиками. Он ничего не мог от них утаить. Как ни старались они выглядеть тактичными, его трудно было обмануть. Люди шоу-бизнеса задыхаются от избытка чувств, но не имеют сердца. Он заметил, как Мотли и Додж переглядываются, одобряют их близость, видят, где пребывает его рука, и предвкушают результаты. Можно было подумать, что они готовы присоединиться к ожидающему его чувственному восторгу.

Впрочем, Мотли думал не о сексе: «Ему везет, он близко к цели».

Додж думал: «Вот крыса и попалась в крысоловку».

Никто за столом не осмеливался возобновить разговор, поэтому все четверо сосредоточились на бифштексах. Еда при такой сосредоточенности показалась очень вкусной, хотя никто не испытывал ни голода, ни интереса к насыщению. Барни держал Селесту за колено и не решался заговорить. Селеста остерегалась открывать рот, так как боялась выдать свое смущение и одновременно удовлетворение.

Барни мог бы потреблять сейчас даже сырую брюкву — его рука на ноге Селесты добавляла пикантности. Ощущение своего могущества прогнало сон. Не будь Селеста так честолюбива, Барни никогда бы с ней не познакомили. О контакте, установившемся без всяких усилий с его стороны, оставалось бы тогда лишь мечтать. От постели их отделяли считанные мгновения. Все происходило само собой — амбиции творят в интимной сфере чудеса. Селеста была воплощением непосредственности. В ней проснулась уступчивость, которая при других обстоятельствах никогда бы не проявилась. Сидя рядышком с Селестой и соприкасаясь с ней телами, Барни чувствовал, что он и она — мужчина и женщина, буквально созданные друг для друга. Он содрогнулся, поняв, что Доджу трудно было не посягнуть на Сиам. Поэтому быстро опустил голову и зажмурился, чтобы прийти в себя.