— Привет, Датч.
— Любая болезнь, — говорил Валентино Твиду, — имеет в своей основе мазохизм. Садист болен потому, что раньше был мазохистом, но потом сгнил на корню и теперь мстит. Я всегда распознаю приходящего ко мне на прием садиста. От него мерзко пахнет. Больные — пылесосы, потерявшие способность втягивать гниль. Поскольку это прямое неподчинение, а вовсе не культурная ересь, мы усугубляем их болезнь тем, что помыкаем ими, ведь мы-то живем правильно! Чтобы вновь вернуть человеку душевное здоровье, надо снять напряжение, проистекающее из делания денег. Однако излечимы не все. У меня была пациентка, страдавшая хронической завистью к пенису.
Губу Твида опять подцепило крючком.
— Однажды она увидела, как я выхожу с комедии Лоурела и Харди с улыбкой на лице, и сделала выбор в пользу более авторитарного психоаналитика.
— Привет, Гарланд. — Известный парикмахер был одет в тесный пиджак и замшевые ковбойские сапожки с заостренными каблуками. Он летал в Европу и Южную Америку ради одного-двух прикосновений к прическам важных американок, проживающих за рубежом. Его такса равнялась трехстам долларам плюс перелет первым классом.
— Привет, Датч.
На лестнице показался Мотли, опускавшийся со второго этажа. Ступеньки привели его прямиком на сцену, откуда он жестикулировал, подзывая Барни.
Барни сполз со стула. Ему очень не хотелось покидать компанию Валентино и Твида, однако не менее важно было узнать, что такое стряслось с Сиам и почему Мотли выворачивается наизнанку. Мотли помалкивал, пока опять не забарабанил в дверь гримерной Сиам.
— Сиам, не надевай нижнего белья! — приказал он ей. — Ты должна выглядеть сверхсексуально! Здесь Гарланд Твид. В зале полно важных персон. Вот и Барни тебе скажет… — Мотли впервые обратился к Барни: — Вели ей не надевать белья.
— Это почему? — удивился Барни, понимая, что ставит Мотли подножку.
— Хватит с меня твоей болтовни! — не вытерпел Мотли. — Ты возомнил, что много знаешь, а сам все запорол. Ты превратил в своих врагов Пайлса и диск-жокея. С ней ты вообще сотворил неизвестно что. — Он сурово посмотрел на Барни. — Побольше скромности!
— Надень белье! — приказал Барни.
Мотли был вне себя, но не успел вставить ни слова.
— Уже надела, — отозвалась Сиам. — Так что хватит совещаться у меня под дверью.
Появился распорядитель и, постучав в дверь Сиам, напомнил:
— Ваш выход через три минуты.
Мотли и Барни спустились вместе с распорядителем вниз. В зале царил полумрак. Додж специально отошел в тень. Мотли и Барни уселись на свои места. Твид и Валентино не спускали глаз с лестницы. Официанты поспешно выполнили все заказы и ретировались.
Появилась Сиам. Публика видела ее в профиль — она смотрела на оркестр. У нее слегка дрожали руки, зато походка была уверенной, хотя в певице не ощущалось никакой заносчивости. Когда она обернулась к публике, раздался ропот: неужели она плакала? Но этот вопрос занимал публику недолго — внимание приковал ее наряд. На ней были обтягивающая водолазка, шерстяная юбка, простые туфли на низком каблуке. Она выглядела беззаботной девушкой, вышедшей на прогулку. Ее волосы аккуратно расчесаны, но в них не было ни одной заколки, поэтому они закрывали щеки. Впрочем, вышедшая на прогулку девушка резво виляла задом в такт музыке. Когда она запела, у слушателей побежали по коже мурашки.
Она была грубовата, зато темпераментна. Голос ее был не очень мощным, но в нем звучала живая энергия. Ее ладное тело извивалось в такт мелодии. Публика напряглась, подалась вперед. Ее голос все больше теплел, прочувствованное исполнение не соответствовало стандартным меркам. Это, впрочем, никого не обескуражило. Непосредственность и тепло, исходившие от нее, передавались слушателям.
Когда песня смолкла, певица не застыла, как обычно, в ожидании аплодисментов, хотя они не преминули разразиться.
Мотли покосился на Твида. На его бесстрастном лице ничего нельзя было прочесть; Твид воздержался от аплодисментов.
Лицо Сиам разгорелось, она с трудом сглотнула. И вот руки ее уперлись в бока. Она действовала с каким-то опозданием. В чем дело? Публика затаила дыхание. Однако песня уже началась. Сначала она как бы зародилась у нее внутри, когда же наружу вырвались слова о любви, слушатели разинули рты. Они не были готовы к такой страсти в голосе. Ее напор сотрясал стены. Зал молчал, но можно было подумать, что он поет вместе с ней.
Ее глаза мгновенно обежали все лица. Потом произошло это.Длилось считанные доли секунды. Она нашла глазами Барни, и по ее лицу словно пробежал ток.
Барни завозился на стуле. Непроизвольная реакция на то, что он стал объектом всеобщего внимания. Ему казалось, что он раздувается, взмывает над столом, занимая непозволительно большое пространство. Он почувствовал происходившую в Сиам внутреннюю борьбу. На сцене она казалась ему еще более беззащитной, чем в жизни. Держалась на редкость непосредственно, и это еще больше подчеркивало ее оригинальность. Ни одна женщина не могла с ней сравниться. Сейчас она казалась недоступной, Барни почудилось, что сама жизнь без нее теряет слишком многое, становится не такой интересной.
Потом он обратил внимание на бородавку у нее на носу и на другие несовершенства, с которыми она не позаботилась расстаться. Она даже не переоделась после прогулки с ним. Исключение было сделано только для бюстгальтера: она сменила его то ли на старый, то ли на вещь другого фасона, в которой ее грудь приобрела менее вызывающие очертания. В ее пении слышалась доверительность, однако Барни уловил намеки на то, что она отчаянно борется с собой.
Их глаза на мгновение встретились, и от этого узнавания он обмяк и заерзал еще сильнее. Отныне он знал,знал, в чем состоит секрет ее неотразимости, и от этого у него становилось теплее на сердце. Она заслуживала именоваться звездой, и не столько благодаря выдающемуся таланту, сколько потому, что не выставляла напоказ свои былые унижения и незализанные раны. Перед публикой она представала сгустком радости.
Твид наклонился к Барни и произнес:
— Простите, когда нас представили, я не расслышал вашего имени.
Барни назвал себя. Твид снова откинулся, наблюдая за Сиам и слушая ее. На Барни он больше не обращал внимания.
Когда она, допев песню о любви, перешла к фольклорному попурри, зал взорвался такими восторженными аплодисментами, что музыкантам пришлось несколько раз подряд начинать заново.
Барни заметил, что Мотли вращает головой более активно, чем обычно. Заметив гримасу, заменявшую Твиду улыбку, Зигги скалился в ответ.
Твид не хлопал, но по выражению его лица было ясно, что он считает Сиам качественным товаром. Однако даже сам Твид не мог полностью доверять собственному суждению. Он слегка задрал подбородок, как покупатель на аукционе, подающий условный сигнал о своей склонности к покупке.
Оба подручных Твида дружно покинули стойку и заскользили вдоль стены. Мотли наблюдал за их продвижением к столу. Он весь подобрался от волнения, хотя знал, что в ответственные моменты ему не свойственно волноваться.
Додж видел, как люди Твида спешат к хозяину, раздавая по пути вежливые извинения. Потягивая коктейль, он не спускал с них глаз.
Профессионалы, коих хватало в зале, знали, что происходит, и тоже следили за подручными Твида, пробирающимися к боссу.
Сиам продолжала петь как ни в чем не бывало. Казалось, в ее присутствии все остальное теряет смысл.
Агент по связи с прессой, в белом костюме, достиг Твида первым. Наклонившись, он что-то прошептал ему на ухо, после чего отпрянул к стене. Тот же маневр повторил административный ассистент. Твид благодарно покивал, и они удовлетворенно вытянулись, ничего другого не ожидая.
По виду Твида нельзя было понять, внял ли он их советам. Он больше не смотрел на Сиам и не слушал ее. С достоинством положив руку на локоть Мотли и потрепав его по пиджаку, он произнес:
— Позвоните мне утром.
