Барни чувствовал, что Мотли говорит так со страху. Он раскрыл рот от удивления, когда тот приветствовал Доджа ехидными словами:
— Честному человеку нет нужды соблюдать такой консерватизм в одежде.
Додж улыбнулся и нагнулся к Мотли, положив руку ему на плечо с намерением рассказать анекдот. Додж мог при желании казаться свойским малым.
— Знаешь, как двое встретились на улице? Один говорит другому: «Папа снял с евреев вину за убийство Христа». Другой отвечает: «Конечно, это все пуэрториканцы».
Мотли громко засмеялся и проговорил, задыхаясь:
— Здорово!
Август принес еще один стул. Додж сел и спросил:
— Это и есть новый администратор?
— Барни, — сказал Мотли, продолжая смеяться, — познакомься со Стюартом Доджем. — Смех постепенно стих. — Надо будет рассказать приятелям. То-то смеху будет!
— Вы выглядите слишком нормальным для этого сумасшедшего дома, — сказал Додж Барни, желая польстить.
Мотли ответил сам, полагая, что Додж внутренне посмеивается над ними, так как считает, что работа у Монка в кармане:
— Он успел побывать на войне, поэтому наполовину застрахован от безумия. — Не дав Доджу ответить, сменил тему: — Как поживает твой неаполитанский тенор? Слыхал, он теперь ублажает посетителей ночных клубов?
— Который, Лысый или Ирвинг?
— Теноры сейчас нарасхват. У Валентино есть поговорка: отдайте мне рынок мазохистов — и берите взамен золотые прииски.
Додж посерьезнел.
— С Лысым прямо беда.
— Слишком темпераментен? — сочувственно спросил Мотли.
Спокойствие Доджа должно было подчеркнуть весь ужас положения.
— У него не стоит.
— Не все коту масленица. — В голосе Мотли мигом пропало сочувствие. — Главное, сохранить его романтический голос. Получая по пять штук в неделю, приходится чем-то жертвовать. Не могу представить, чтобы жена решилась с ним развестись.
— Как, ты не знаешь? Она тоже со сдвигом.
— Неплохое сочетание. Значит, они уравновешивают друг друга.
— Тут ты прав. У нее есть голова на плечах. Она не мешает поступлению денег. «Главное, чтобы он работал», — твердит она. Очень трезвая особа. Ее психиатр присылает такие счета, что недолго спятить.
— Раз все довольны, ты-то что переживаешь? Нашел, из-за чего!
— Душевное здоровье Лысого мне до лампочки. Но как золотая жила он может иссякнуть. Все дело в его романтических песенках, они отрывают его от действительности. Я бы направил его проконсультироваться к Валентино, но это слишком рискованный шаг. Вдруг у него встанет, и тогда прощай романтический тенор!
— А ты подумай о его жене.
— О ней я и думаю. Благодаря голосу Лысого у нее дом стоимостью в триста тысяч долларов и три теплые норковые шубки. Много найдется мужиков с эрекцией, которые на такое способны?
— Что верно, то верно, — согласился Мотли. — Психоанализ — наука новая и несовершенная.
— Ты сам говорил мне, что теноры — рискованный бизнес.
— Правильно. МакКормак и Гигил были недосягаемы. Помнишь моего популярного тенора, который соглашался работать всего за тысячу в неделю? Когда он начал терять голос, то не перебежал в торговлю, а стал сниматься в иностранных фильмах. Третий агент, после меня, видел в фильме, где его раздевала голая женщина. «Вы только взгляните на этого старого кретина! — крикнул агент прямо в зале. — Держу пари, он по-прежнему работает за гроши!»
— Зато Ирвинг надежен, — с удовлетворением доложил Додж.
— Знаю, — подтвердил Мотли. — В голосе ему не откажешь: парню даже не нужен микрофон. От его рулад дрожат люстры. Где ты его раскопал?
— Он сражался с Господом. Как ему было поступить со своим великим талантом — остаться верным высокому призванию оперного певца или провалиться в геенну огненную шоу-бизнеса?
— Брось, здесь все свои. Ты что, цитируешь его рекламный проспект или говоришь чистую правду?
— Его набожность противоречила желанию более эффективно проводить время. Ночи напролет за картами, чемпионаты по бейсболу, и лишь изредка — религиозные бдения. Он понял, что в наш век невозможно оставаться человеком не от мира сего.
— И ты пригвоздил его контрактом?
— Я поговорил с ним начистоту. «Доктор, — сказал я, потому что он именовал себя доктором, — работая на Господа, вы можете располагать продолжительным досугом. Но шоу-бизнес не дает продыху, это тяжкий труд. Если вздумаете на несколько недель расслабиться, вам перестанут капать денежки. Вы останетесь в пустоте, всего лишь с верой в свой талант, но без всякой защиты. Чего вам хочется, доктор, веры или еженедельного чека?»
— Не удивительно, что ты достиг вершины в нашем бизнесе, — сказал Мотли. — Водевиль умер, но ты нашел другую площадку. — Он сполоснул пальцы. — Ты так и не сказал мне, как заполучил его.
— Я посоветовал ему взглянуть на Эзио Пинзу.
— При чем тут Пинза?
— Он еврей.
— Ты так ему и сказал?
— Надо же было заключить сделку.
— И как, сработало?
— Нет.
— Почему?
— Не мог же я настолько изолгаться, чтобы назвать Пинзу кантором. — Додж улыбнулся. — Ты представить себе не можешь, как подозрительно он относится к гоям.
— Как же ты его припечатал?
— Я спросил: «Вы хотите всю жизнь оставаться кантором, подручным при раввине?»
— Правильно, — одобрил Мотли.
— «У него всегда будет Книга, а у вас — только стишки».
— Правильно.
— Между прочим, вершина нашего бизнеса прочно занята. Там обосновался кое-кто другой. Я не такой агностик, как ты, Зигги. Я говорю про себя: «Слава Богу, что существуют религии. Когда заполняются залы, куда еще деваться никчемным самовлюбленным личностям?»
— Значит, ты опять устраиваешь набеги на таланты?
— Я помогаю талантам обогатиться, Зигги. Сейчас в ходу этнический уклон. Ты слышал моего нового певца, который заканчивает песни рабов с восходящей интонацией?
— Этого жулика? Меня от него воротит. В Гарлеме полно настоящих талантов, а ты вытягиваешь эту канарейку, похожую на шпанскую мушку!
— Ты режешь меня без ножа, Зигги! Светлокожие негры не продаются. В ходу только черные как уголь. — Додж изобразил обиду. — Гомиками я не занимаюсь. Он — мощный исполнитель, поверь, только у него не стоит.
— И у него тоже? Убирайся из-за моего стола, негодник! Ты разносишь заразу.
Ансамбль наигрывал что-то едва слышно. Свет стал еще слабее; мысль о скором выходе Сиам заставила Доджа нахмуриться и напрячься. Зная, что у него отхлынула от лица кровь, он стал деланно озираться.
— Неужели здесь сидят одни твои родственники? — спросил он Мотли.
— Нет, эти люди пришли специально из-за нее.
— При мне, — сказал Додж, обращаясь к Барни, — она пела из рук вон плохо. — Он вынул бумажник.
Теперь напрягся Мотли. Покосившись на нервничающего Доджа, он испугался, что тот наделает гадостей.
— Вот какую фотографию она прислала мне перед прослушиванием. — Додж аккуратно положил перед Барни фотографию, как козырную карту.
Барни почти ничего не успел разглядеть — Додж поспешно убрал фотографию.
— Если ты познал женщину в постели, значит, ты узнал о ней все, верно, Зигги? — Додж был горд собой.
Мотли не хотелось, чтобы Додж позорил Сиам при Барни. Он дал понять своим затянувшимся молчанием, что недоволен. Додж повернулся к Барни, ожидая ответа.
— Я прав?
— Для того чтобы познать женщину в постели, ее надо удовлетворить, — сказал Барни.
Мотли заржал, довольный этим ответом.
— Видишь, как он опасен? Хорошо сказано! Я знаю, что ответила бы сама Сиам. Она бы ответила, что женщина может отдаться в постели, ничего при этом не отдав. — Он специально поддел Доджа, чтобы отплатить за закулисную возню с целью лишить Барни места. Додж начинал закипать, а Мотли не хотелось, чтобы тот ушел взбешенным. — Спроси-ка Барни, что он думает о твоем фолк-певце.
Додж усмотрел в этом предложении возможность завершить встречу на дружеской ноте.
— Что вы скажете о Бо Бруммеле? Вы тоже считаете его педиком? Разве он мог бы достичь такой популярности, если бы и остальные думали так же?