— Ты хотела выйти, да? — спросил я ее. — Хотела выйти, а он тебе мешал?
Она по-прежнему пристально смотрела на меня, казалось, что я так и не дождусь от нее ответа и мы втроем навечно останемся в этой машине: он, намертво вцепившийся в нее, как огромный паук, она, светлая и трепетная, какой, как мне казалось, не раз являлась мне в сновидениях, и я, нависший над ними — голова в салоне, ноги снаружи.
— Да, я хотела выйти, — наконец ответила белокурая девушка.
Меня совершенно сразил тембр ее голоса, похожий на чуть шершавый бархат. Сердце забилось так сильно, что я невольно дернулся и ударился головой о потолок салона, после чего рванулся вперед, схватил девушку и потянул на себя. Парень для большей надежности вцепился ей в куртку, я тянул в противоположную сторону; ей удалось высунуть наружу одну ногу, я дернул что есть силы, парень разжал руки, и мы чуть не упали на тротуар.
В болезненно-тусклом свете фонаря мы посмотрели друг на друга со слабым подобием улыбки, неуверенной и совершенно неуместной. Мне хотелось и смеяться, и плакать, я думал, что, может, надо представиться, или попросить объяснений, или сказать что-то ободряющее, или взять ее за руку и поскорее отвести в безопасное место.
Вместо этого я стоял на месте и молчал, глядя на нее, парень тем временем выбрался наружу и обошел машину, он оказался гораздо крупнее, чем мне показалось сначала; он бросился на меня и вцепился обеими руками в перуанское пончо. Я попытался вырваться, но ничего не вышло; тяжело сопя прямо мне в лицо, он впился пальцами мне в горло и перекрыл кислород; я был совершенно не готов к такому обороту дела, ведь мне казалось, что правда на моей стороне. От растерянности я так и стоял столбом, пока он все сильнее и сильнее сжимал мою шею, почему-то мне и в голову не пришло перейти в контратаку или убежать, я только тщетно попытался оттолкнуть его.
Вдруг он взвыл, отпустил меня и согнулся пополам, будто хотел поднять что-то с земли; хватая ртом воздух, я с изумлением увидел, как блондинка размахнулась и еще раз пнула со всей силы парня по лодыжке точным и быстрым ударом. Тот попытался устоять на другой ноге, но потерял равновесие и, заваливаясь на бок, грохнулся на капот собственной машины. Я так и не двинулся с места: просто наблюдал за стремительно развивающимися событиями, которые явно опережали мою способность их воспринять.
Белокурая девушка потянула меня за руку: «Бежим, бежим, скорее!». Ее как подменили — от неуверенности и сомнений не осталось и следа, — и мы понеслись по улице, как на крыльях. Парень поднялся и пустился за нами вдогонку, но, видно, все же поранился и теперь ковылял кое-как, припадая на одну ногу.
— Ты на машине? — сказала девушка прямо мне в ухо, а может, мне просто так показалось: только ее голос отозвался в виске и рикошетом — во всей левой половине тела. — Так что? Ты на машине?
— Да, да, — и я махнул рукой в сторону «фиата-500» морковного цвета, стоящего в конце улицы, шагах в тридцати от нас.
До машины мы добрались бегом, я стал искать в кармане ключи и краем глаза увидел, что парень заковылял быстрее; нервно рванул на себя дверь, плюхнулся на сиденье, открыл дверь девушке и успел завести мотор, пока она садилась. Машина резко рванула с места, как раз когда парень, похожий на раненого носорога, уже настигал нас; я прибавил газу и через секунду вместе с дрожащей девушкой был уже на расстоянии десяти, двадцати, пятидесяти метров от него, в зеркале я видел его разъяренную физиономию, которая постепенно расплывалась в туманном свете уличных фонарей.
И тут я вновь почувствовал прилив злобы, она малость поутихла от неожиданности: все же, как-никак, меня чуть не задушили; я вдруг затормозил, дал задний ход и на полной скорости поехал обратно.
— Что ты делаешь? — в голосе сидящей справа девушки послышалась тревога. Но меня уже ничто не могло остановить, кровь бурлила от неудержимой жажды мести, я хотел отомстить истории за всю ее несправедливость и произвол, отомстить за жителей Константинополя, убитых крестоносцами, за бронзовых лошадей, украденных с ипподрома и перенесенных на собор Сан-Марко, [1]за мою мать, терпевшую придирки своего работодателя, когда я был еще ребенком, за отвратительные лица и имена политиков, каждый день появляющиеся на газетных страницах и экранах телевизоров, за бесцветный голос председателя комиссии на защите диплома, за безжалостное уродство улиц вокруг нас.
Утопив в пол педаль акселератора, я доехал задним ходом до отставшего противника, опустил стекло и заорал:
— И у тебя, дурья башка, еще хватает смелости гнаться за нами? Осмелел, почувствовав себя оскорбленным, и захотел поквитаться? Вонючка, вот кто ты, сучий потрох, помесь быка с бородавочником, помойка ходячая! У тебя же на лбу написано: полный идиот!
Я использовал свой голос-мегафон на полную катушку, и тот, кто никогда его не слышал, даже представить себе не мог, каким громким он был: я ощущал разливающуюся в воздухе звуковую волну. Парень отступил на шаг, и на его тупом лице типичного маменькиного сынка отразился если не страх, то по крайней мере замешательство. Сидящая рядом девушка тоже выглядела испуганной, она смотрела на меня так, будто неожиданно обнаружила, что рядом с ней какая-то неведомая человеческая особь; да я и сам вдруг испугался и подумал: хорошо бы как-то успокоить ее. «Осторожно!» — внезапно вскрикнула она, и я почувствовал, как парень всей своей тяжестью навалился на боковую дверцу моей машины, после чего просунул руку в открытое окно и попытался схватить меня за плечо растопыренными пальцами.
Но я уже давно стал одним целым со своим «пятисотым», эдакое животное на колесах: устраивал слалом в потоке машин, заезжал на тротуары и съезжал с них, проскальзывал под самым носом у регулировщиков, прежде чем они успевали засечь мой номерной знак, нырял вперед, назад, вбок лучше любого баскетболиста. Думаю, что обычно, сидя за рулем, я представлял собой странное зрелище: зимой, в холод, я сгибался в три погибели, а летом высовывал голову наружу, откинув верх: моя машина была рассчитана на людей ростом не выше метра шестидесяти. Я еще подал назад, дождался, чтобы его пятерня целиком оказалась внутри, потом резко затормозил и как можно быстрее поднял стекло левой рукой. Когда до него дошло, что я делаю, он попытался убрать руку, но было слишком поздно, его пальцы зажало между стеклом и металлической рамой, я переключился на первую скорость, отпустил сцепление и дал полный газ. Парень заорал, — удивительно, но его голос по громкости не уступал моему, — два-три метра я тащил эту сопротивляющуюся тушу за собой, пока он не выдернул пальцы из ловушки, за что поплатился содранной кожей и разбитыми костяшками. Девушка вскрикнула от ужаса.
— Все, все, успокойся, — сказал я; переключил скорость на вторую, доехал до конца улицы и, даже не притормозив, вписался в поворот, так что маленький двухцилиндровый мотор ревел подобно взлетающему аэроплану.
Мы выехали к бульвару, который вел на юго-запад вдоль трамвайного кольца, и только тогда вздохнули свободнее, но всякий раз, как я смотрел на девушку, сидящую справа от меня в мерцающем свете фонарей, сердце начинало бешено колотиться.
— Ах да, спасибо, — немного погодя произнесла она и засмеялась, все еще напряженная.
Я неуверенно засмеялся в ответ:
— Пожалуйста, не надо меня благодарить. Даже не думай. Он задушил бы меня, если бы не ты.
— Думаю, я бы и сама с ним справилась, — сказала она.
— Кто он такой, этот хмырь? — спросил я.
— Друг моих друзей, — ответила она. — Видела его всего два раза. — Она пожала плечами. — Какая глупость.Тебе кажется, что можно быть собой, и ты расслабляешься, но тут же находится тип, который понимает все не так и творит бог знает что.
— Вот подонок, — сказал я с нотками былой злобы, которая все еще сидела внутри меня. Но сейчас я наслаждался ее чарующим голосом, ее дыханием, в котором чувствовал легкий аромат апельсиновых цукатов, самим ее присутствием, наполнявшим эту жестяную коробку жизнью и теплом.
