Не вынимая рук из карманов, он стал медленно невесело насвистывать; пустой взор его следил сквозь очки за безостановочным водным потоком — символом вечной изменчивости и однообразия бытия.

Тем временем команда маршировала за своим малолетним, сверкающим голыми икрами проводником, Тимоти Брайаном, который был бледен и не переставал обливаться потом; все напряженно смотрели вперед и по большей части молчали.

Наконец они приблизились к густым тенистым зарослям старого боярышника и ежевики; там, в глухом уголке, под ветвями, на которых прыгали птицы, действительно лежало на спине облаченное в униформу изваяние с глинисто-серым лицом Стерка; в углах рта виднелись уже почерневшие следы крови, под суровыми бровями сверкали полоски возведенных к небу белков.

Напомаженные и напудренные кудри покоились в луже крови; кровь виднелась и под правой рукой, которая, слегка откинутая в сторону, была обращена открытой ладонью вверх — в жесте этом чудился призыв к Небесам. Тул осмотрел его.

— Пульса нет, клянусь Юпитером! Тихо, замрите! — И Тул приник ухом к белой марсельской жилетке Стерка. — Тс-с! — И длинная пауза. Потом Тул, не поднимаясь с колен, выпрямился. — Да успокоитесь вы наконец? Мне кажется, слабые биения еще есть, но только молчите и не шаркайте ногами и… тише вы, тише!

Тул снова наклонился, с тревогой и недоумением искоса глядя в лицо Стерка. Очевидно, он не знал, что думать. Потом он сунул руку за жилетку Стерка, под рубашку.

— Если он умер, то недавно. Он еще не остыл. И вот что, дайте мне пучок-другой семян чертополоха, понятно?

С помощью этого импровизированного подручного средства Тул попытался обнаружить следы дыхания. Однако из-за ветерка это не удалось.

— Ну хорошо! — возгласил Тул, на сей раз встав во весь рост. — Я… я думаю, он еще жив. А теперь, ребята, вот что: поднимайте его очень осторожно — понятно? Нежно, как можно нежнее; имейте в виду: если снова откроется кровотечение, он не протянет и двадцати секунд.

Итак, Стерка ловко и осторожно подняли на плаще, уложили на носилки и набросили покрывало; Тул отдал последние предписания, прежде всего относящиеся к миссис Стерк, которой следовало уложить мужа в хорошо согретую постель и влить ему в рот две-три ложки теплого негуса из портвейна ^{131} ; если удастся заставить раненого проглотить питье, процедуру нужно время от времени повторять. Затем сержант Блай и его люди похоронным маршем двинулись к дому Стерка.

— А теперь, господин адъютант, — заговорил Лоу, — не пора ли нам осмотреть место происшествия и поискать, не укажет ли что-нибудь на виновника?

Были найдены втоптанный в грязь и кровь билет с плохо различимой надписью и треуголка Стерка; в полях и тулье зияла дыра от удара каким-то тупым предметом. Шпагу Стерк не вынимал — ее нашли в ножнах у него на боку.

— Смотрите! Здесь след, — воскликнул Лоу, — не двигайтесь!

Это была важная находка. Они скололи вместе два письма, и Тул хирургическими ножницами вырезал точный контур отпечатка. Потом они с Лоу очень тщательно перерисовали карандашом ясно различимые следы крупных гвоздей и то ли шва, то ли трещины на каблуке.

Таких отпечатков имелось немало. Их заметили на слегка наклонном участке, где почва была мягкой. Нашли их и в двух других местах, на подъеме к роковым зарослям — если идти от склада боеприпасов. На протяжении еще двадцати ярдов отпечатки виднелись слабо, затем опять сделались очень четкими; здесь проходила канава — обладатель следов ее перепрыгнул и завернул к стене парка и к Чейплизодской дороге, по-прежнему держась, однако, ближе к Дублину.

В лощине у стены парка снова появились четкие отпечатки; было очевидно, что кто-то перелез здесь через стену: на поверхности виднелись следы грязи, наверху была содрана штукатурка, а в грязи валялся пучок травы, оставленный подошвой. В этом месте тот, кого они искали, перебрался на другую сторону.

Они поступили так же, поискали на дороге, но знакомых отпечатков не обнаружили и свернули на узкую полосу побережья; вблизи ворот парка имелось углубление, и там, в мягкой глине, нашелся новый след, который привел к берегу; здесь злодей, судя по всему, остановился — на площади размером с большой лист писчей бумаги дерн был весь истоптан; можно было предположить, что некоторое время преступник пребывал у самой воды, поворачиваясь и переминаясь с ноги на ногу, словно ему невтерпеж было стоять неподвижно.

На этом пятачке след обрывался, но тут же вплотную проходила лошадиная тропа, посыпанная гравием, — такие устраивали военные, чтобы водить лошадей на водопой. Преступник мог по этой тропе выйти на городские улицы или же — так предположил Лоу — водным путем добраться до одного из воровских притонов на задворках улиц Уотлинг или Сент-Джеймс. Итак, Лоу, в котором во время погони за вором или убийцей просыпался Нимрод ^{132} , поскакал кружным путем на противоположный берег, но прежде сказал Тулу, что обратится с просьбой осмотреть пациента (или труп — смотря как обернутся дела) к великому доктору Пеллу — сам Тул не желал навязывать миссис Стерк свои услуги.

А тем временем доктора Стерка, похожего на безвкусно наряженное мрачное изваяние, несли вверх по его собственной лестнице; бедная жена сотрясалась от рыданий на лестничной площадке, вокруг обменивались приглушенными восклицаниями горничные, пораженные ужасом дети в немом изумлении смотрели через перила; наконец Стерка уложили в кровать, где ему предстояло отныне покоиться без сна.

Итак, с пульсом или без пульса, мертвого или живого, доктора Стерка водворили в его постель.

Бедная маленькая тихоня и трусиха миссис Стерк, можно сказать, впала в исступление у ложа супруга.

— О! Мой Барни… мой Барни… славный мой Барни, — рыдала она. — Его нет больше… он не заговорит никогда. Как вы думаете, он слышит что-нибудь? О Барни, дорогой мой… Барни, это твоя бедная маленькая Летти… о… Барни, дорогой, ты слышишь? Это я, твоя бедная дурочка Летти.

Все то же суровое лицо и уши, глухие как камень. Ни ответа, ни признаков жизни.

И миссис Стерк послала к доктору Тулу со слезной мольбой явиться, что доктор весьма любезно и сделал, — собственно говоря, в ожидании этого вызова он не выходил из дверей своего жилища. Он с большой сердечностью пожал миссис Стерк руку, в ответ на ее горестное обращение «преисполнился» и заверил, что отчаиваться рано.

На сей раз он объявил положительно, что Стерк еще жив.

— Да, дорогая мадам, как и мы с вами. Ошибки быть не может.

Когда больного поместили в теплую постель, признаки жизни стали проявляться все более убедительно. Однако — и Тул это понимал — пациент находился в коме, и доктор не надеялся, что он очнется.

А несчастная, бледная как мел миссис Стерк, которая, пока Тул думал, не сводила умоляющих глаз с его румяного лица, разразилась потоком слез и принялась призывать на его голову благословение Небес.

— Он поправится… что-то мне об этом говорит. О мой Барни… дорогой… ты поправишься… поправишься.

— Пока есть жизнь… знаете ли… дорогая мэм. — Тул старался проявить максимум такта. — Но вот… знаете… голова пострадала очень серьезно; а мозг, сами знаете… центральный орган… весьма… весьма… Но, как я уже сказал, пока есть жизнь, есть и надежда.

— Он сильный… с болезнями справляется шутя; у него столько мужества.

— Тем лучше, мэм.

— И я вот что думаю: если уж он не умер сразу и проявил такую удивительную выносливость, — о мой дорогой! — то он поправится.

— Как же, как же, мэм, бывают поразительные случаи выздоровления.

— Знаете, он уже пошел на поправку, и мне-то известно, как он умеет справляться с болезнью — просто на удивление, и, с тех пор как его уложили в постель, ему стало намного лучше. Теперь я уже различаю, как он дышит, а ведь это добрый знак; и Господь милостив… а то… все наши бедные детки… что с нами будет? — Миссис Стерк быстро осушила глаза. — Вам ведь известно, тем, кто чтит отца своего и мать, — я часто находила в этом утешение — обещаны долгие дни, а он настолько почтительный сын, что второго такого не найдешь. О, славный мой Барни, нет; все потому, что мне недостает веры в милость нашего всемогущего Творца.