Рассказанным дело далеко не ограничивается, однако здесь пора остановиться. Странным представляется мне то, что, кроме призрачной руки, в повествовании более ничто не фигурирует. Обладатель руки не показался ни разу, тело при руке, судя по всему, имелось, но каждый раз ловко пряталось от глаз наблюдателей.

В 1819 году я встретил джентльмена по фамилии Проссер на завтраке в колледже — это был высокий старик с косичкой из седых волос, степенный, но общительный. Без лишних подробностей, но достаточно обстоятельно он поведал нам историю своего кузена, Джеймса Проссера. Тот жил в детстве в старом доме вблизи Чейплизода и спал в детской, о которой его мать впоследствии говорила, что там нечисто. С тех пор всякий раз, когда случалось захворать или просто переутомиться, его преследовало видение, знакомое с самого раннего детства: толстый и бледный джентльмен — каждый завиток парика, каждая пуговица, складка украшенного кружевами наряда, мельчайшие черты его доброго болезненного лица запечатлелись в памяти Джеймса Проссера яснее, чем портрет его собственного дедушки, которого он трижды в день наблюдал за трапезой.

Обо всем этом мистер Проссер рассказывал как о примере удивительно навязчивого и принявшего устойчивую форму кошмара и намекнул, что «бедный Джемми» (о котором он говорил в прошедшем времени) при его упоминании неизменно начинал сильно волноваться.

Надеюсь, читатель простит меня за то, что я уделил столько внимания Дому с Черепичной Крышей, но подобного рода легенды всегда обладали в моих глазах непреодолимым очарованием, а люди эгоистичны, старики в особенности — вечно болтают о том, что только им одним и интересно.

На следующее утро Тул совершал прогулку по нижней дороге в направлении мельниц, поминутно покрикивая, по своему обыкновению, на собак, которые то разбредались, то совали нос куда попало. Он приблизился к Медному Замку, высокому старинному дому, стоявшему на берегу реки в окружении крохотного сада, полудюжины тополей и скудных остатков живой изгороди из бирючины, и заметил у крыльца два наемных экипажа и нодди. Поскольку доктору было известно, что днем ранее этот дом был нанят для мистера Дейнджерфилда, появилась надежда узреть сию прославленную личность за осмотром ее временных владений — и Тул замедлил шаги. Однако доктора ждало разочарование: самого великого человека еще не было, прибыли только хлопотливая старая экономка с кислым лицом, миссис Джукс, молоденькая служанка, и множество сундуков и коробок. Оставив кучера переругиваться с домоправительницей, неумолчный резкий голос которой свидетельствовал об ее умении постоять за себя, доктор повернул обратно в «Феникс». Там на глаза ему попался еще один представитель дейнджерфилдовской свиты — конюх-англичанин; он с помощью своего гостиничного собрата заводил во внутренний двор гостиницы трех лошадей.

Были здесь и прочие обитатели Чейплизода, радостно взволнованные, и среди них, к примеру, прекрасная мисс Магнолия в сопровождении своей предприимчивой родительницы. Милейшей миссис Макнамаре в то утро не сиделось спокойно за завтраком: вдвоем с дочерью она то и дело вскакивала и выглядывала в окна (тихий маленький майор О'Нейл сносил это неудобство с трудом, однако же молчал), а затем принималась мысленно вышивать по канве своих упований всевозможные ласкающие взгляд портреты, пейзажи и восхитительные воздушные замки.

Доктор Уолсингем отправился верхом в Дом с Черепичной Крышей, где уже трудились рабочие, которым было поручено сделать его пригодным для жилья. Через полуоткрытую дверь холла видно было, как по широкой лестнице спускалась высокая тонкая тень с ниспадавшими до плеч локонами цвета воронова крыла — на фоне вестибюльного окна она казалась совершенно черной — это вышел навстречу священнику Мервин, бледный и большеглазый гений здешнего призрачного обиталища. Хозяин провел гостя в отделанную кедром гостиную, пыльные окна которой смотрели в тот заросший мхом сад, где, согласно молве, блуждали ночами среди мощных стволов странные фигуры, подобные кающимся или плакальщикам меж рядов церковных колонн.

Обстановка, при всем ее величии мрачная, даже убогая, заставляла вспомнить о приеме у хозяина Рейвнсвуда ^{52} . В кедровой гостиной нашлось всего лишь два ветхих стула: один на трех ножках, другой — с продавленным сиденьем. Однако, не будучи признаком подлинной бедности, окружающее запустение не слишком уязвляло хозяина дома. Мервин улыбнулся без горечи, попросил у гостя прощения и выразил надежду, что в следующий раз тот застанет здесь отрадные перемены.

Краткая беседа протекала непринужденно: Мервину было приятно, даже радостно в обществе пастора, который внушал ему симпатию и доверие. Звучный голос доктора был жизнерадостен, речь — исполнена доброты и серьезности, голубые глаза смотрели бесхитростно, в покрытом морщинами доброжелательном лице угадывалась прежняя красота — в свое время на молодого Уолсингема, тогдашнего помощника приходского священника, можно было заглядеться. Доктор сочетал учтивость с честностью, его любезность ценили дамы, пусть даже временами ему случалось забыть, что они не сильны в латыни.

Потому неудивительно, что Мервин ощутил к доктору расположение и впервые за долгое время вел беседу в какой-то мере откровенно (хотя далеко не во всем). Можно было предположить, что молодой человек не имеет ясного представления о том, как устроить свою жизнь. То ему приходило в голову отправиться на военную службу в Америку, то — избрать какую-нибудь гражданскую должность за границей, однако, как мне кажется, все эти планы были начертаны in nubibus. [13]В одном не приходилось сомневаться: душа его не знала покоя и жаждала перемен — неизвестно каких.

Визит, надо полагать, не затянулся, и как раз в то время, когда доктор Уолсингем выезжал из ведущей к дому аллеи, лорд Каслмэллард, в сопровождении своего кучера, не спеша следовал мимо верхом в направлении Чейплизода.

Его светлость хотя и походил частенько на сонную муху, все же почитался человеком деловым и энергичным; боюсь, однако, что все усилия сводились к пустой суете и дела его шли бы лучше, если бы он доверил их другим.

Его светлость направлялся в город, чтобы узнать, не прибыл ли Дейнджерфилд; завидев доктора, он замедлил шаг, чтобы тот мог к нему присоединиться. Немногие священники заслуживали такой чести, но доктор по рождению принадлежал к знати, да и жена его происходила из хорошей семьи. Старый дом лорд Каслмэллард смерил ленивым недовольным взглядом. О затее Мервина он уже слышал и не склонен был ее одобрить.

— Да, сэр, этот молодой человек весьма хорош собой и прекрасно одет, — брюзгливо заявил его светлость, — но его общество не доставляет мне, знаете ли, удовольствия. Его вины тут нет, но нельзя же заставить себя не думать о том… о чем думается! И хорошо бы доброжелатели надоумили его не носить, знаете ли, бархат, в особенности черный бархат — ну, вы понимаете. Волей-неволей приходит на ум погребальный покров. Мне… я не… мне рядом с ним не по себе. Смотришь на это бледное-пребледное лицо и… ничего не остается… видишь другое, еще бледнее… Не мне вам объяснять, сэр… Да что там, даже духи его отдают… отдают… знаете ли, кровью. — Наступило краткое молчание; его светлость раздраженно похлестывал себя плеткой по сапогу. — Разумеется, нужно проявлять снисходительность. Не всё в моей власти — мне не сделать его приятнее, чем он есть, но я его жалею и старался быть снисходительным — вам это известно, доктор Уолсингем: уже десять лет я ему почти что опекун — хлопоты несу, а власти не имею. О да, мы стараемся как можем, но, клянусь Богом, сэр, где ему не следовало бы торчать — это как раз здесь, а тем более слоняться совершенно без дела у всех на виду. Могу вас заверить: так думаю не я один. А он еще и взялся приводить в порядок этот мерзкий старый дом — мерзейший старый дом, сэр. Вот-вот обрушится, ей-богу, все это твердят: и Наттер, и Стерк — доктор Стерк из местных артиллерийских войск, на редкость разумный человек. Мерзкий дом, еле стоит, а сколько у меня из-за него было хлопот с этим — не помню, как его звали, — из муниципалитета. Он пытался найти арендатора, но бесполезно; от жильцов уходили слуги — бродят всякие толки, знаете ли, так мне говорили. И что ему здесь понадобилось — вы не знаете? Двух недель не пройдет, как здешние его раскусят, попомните мои слова — пусть называет себя Мервином, Фицджералдом, Томпсоном — да кем угодно, сэр, — кого он надеется обмануть? Не стоит и пытаться. В здешней деревушке народ ушлый, до того ушлый — даже Наттеру, сдается мне, не по зубам.