— Как же, как же, я помню… шарлатанка… а ведь это продолжается… кажется, вчера я видел то же самое объявление… проходимка!.. Так вас расстроила эта аферистка?

Тул ткнул пальцем в лежавшую на столе газету.

— Дайте ее сюда, доктор, дорогой. Боже упаси, чтобы они ее увидели… и… и… только не проговоритесь, доктор.

— Да что вы, мэм! Разве не клялся я спасением души? И вы полагаете, что я готов сделаться клятвопреступником из-за какой-то Мэри Мэтчуелл? Фи!

Уговоры, запирательство, уклончивые речи, потоки слез, мольбы о пощаде — и наконец страшная тайна раскрыта.

Над бедной миссис Мак тяготело бремя родительского долга. Брат ее был лучший человек на свете, однако еще во времена предков случились «жуткие конфискации» (двоюродный дед, якобит, в годы правления короля Вильгельма лишился двух городских участков, которые приносили в год 37 фунтов, — на это событие миссис Макнамара любила расплывчато ссылаться, говоря об упадке семейного благосостояния), добавились еще некоторые юношеские сумасбродства, и теперь доходов брата совместно с ее собственными было недостаточно, чтобы ее дорогая дочурка выступала такой же модницей и щеголихой, как в свое время мать; по этой причине особы неродовитые и ничем не выдающиеся (имелись в виду Чэттесуорты) позволяют себе смотреть на нее сверху вниз и не признавать за ней того места в обществе, которое причитается ей по справедливости. И вот, не видя иного способа восстановить права бедной девочки, миссис Мак и обратилась к М. М.

— Чтобы найти мужа для Мэг? — высказал догадку Тул.

— Нет, нет, доктор Тул, не для Мэг, а для… для меня, — прорыдала бедная миссис Мак.

Тул на мгновение вытаращил глаза и тут же отвернулся, поскольку ему срочно понадобилось рассмотреть во всех подробностях безделушки из раковин в стеклянной шкатулке на каминной полке; представляю, как тряслась при этом его короткая плотная спина. Доктор вновь повернулся к собеседнице с лицом исключительно серьезным, однако сверх обычного красным:

— Хорошо, дорогая мадам, вы к ней обратились, и что дальше — в чем же беда?

— О доктор, я повела себя как дурочка, уж не знаю, что на меня нашло: я ей послала два письма о себе, она их напечатает и опозорит меня, если только…

Слезы хлынули ручьем, миссис Мак уткнула свое пухлое лицо в спинку стула.

— Если вы не дадите ей денег, — договорил Тул. — Догадаться нетрудно, случай обычный: цыганка или кто-нибудь в этом роде втирается в доверие, а потом приходится выкладывать денежки. И что вы собираетесь делать?

— Не знаю… А что я могу сделать? Она уже получила пять фунтов, которые я одолжила у брата, — дать больше он не может. И на что пошли эти пять фунтов, мне ему не объяснить. Она забрала еще три фунта десять шиллингов — мне… мне пришлось продать свой лучший веер и ту самую изящную прозрачную накидку — я купила ее у Нокса и Ачесона в «Королеве Индии» на Дейм-стрит.

Заплаканные голубенькие глазки пациентки умоляюще уставились на доктора, добродушное немолодое лицо горестно дрожало.

— Мэг об этом ничего не известно? — спросил Тул.

— Нет, боже упаси, — зашептала матрона. — Ш-ш! Это не она идет?

— Нет, вот она на другой стороне улицы разговаривает с миссис Наттер. Послушайте-ка: эту даму, миссис Мэри — как бишь ее фамилия? — Мэтчуелл, предоставьте мне. Я за нее возьмусь.

Собеседники перешли на шепот. Тул выспросил подробности, и был составлен небольшой заговор. План действий наметили следующий: когда М. М. назначит день, чтобы явиться за деньгами, миссис Макнамара известит доктора, который будет держаться поблизости; когда М. М. явится, любезная леди отправит к доктору посыльного за «мятными каплями», что будет условным знаком; затем Тул потихоньку проберется в спальню миссис Макнамары и спрячется за ковром; там, под предлогом избежать посторонних ушей, хозяйка дома уединится со своей нежеланной гостьей, и сообразительный доктор, подслушав разговор, поймает Мэри Мэтчуелл на месте преступления; после этого ее нетрудно будет запугать и заставить вернуть не только письма, но и полученные ранее деньги, а также подписать признание в преступлении; произойдет смена ролей, и шантажистка окажется во власти миссис Макнамары, чьим несчастьям, таким образом, придет конец.

Доктор не сомневался в успехе, а план действий представился сангвиническому кельтскому воображению миссис Мак столь легкоисполнимым и многообещающим, что эта достойная матрона, как я полагаю, тут же в порыве благодарности заключила бы маленького Тула в объятия и даже расцеловала, не будь наш ученый медик решительным противником подобных глупостей.

Правда, однако, заключалась в том, что ни доктор, ни его пациентка не способны были верно оценить миссис Мэтчуелл и власть, которой она располагала, а также не имели ни малейшего понятия об удивительных замыслах, зревших в ее мозгу и затрагивавших судьбу не одного обитателя Чейплизода, в то время как никому и в голову бы не пришло, что над этими добрыми, бесхитростными людьми сгущаются тучи.

Итак, доктор, будучи человеком сдержанным, ограничился при прощании сердечным рукопожатием, одновременно похлопав пациентку по пухлому плечу, хитро улыбнулся, подмигнул и выразил готовность поставить полсотни фунтов на то, что «парочка вроде нас этой ведьме не по зубам».

Как мы помним, веселый старый генерал Чэттесуорт уехал в Скарборо, а обстановка в Белмонте была далека от приятной, поскольку между обеими дамами вспыхнул раздор. Дейнджерфилд — хитрая лиса — явился со своим предложением прежде всего к тете Бекки, и та его одобрила; приняв решение, принялась осуществлять его со всей свойственной ей пугающей энергией — можно сказать, свирепо. Однако характер Гертруды в последнее время представился в новом, поразительном свете; она воспротивилась тетке с холодной, но необоримой храбростью; с какой стати ей вообще выходить замуж, а тем более за такого противного и хмурого старого джентльмена, как мистер Дейнджерфилд. Нет, у нее достаточно собственных денег, чтобы пройти жизненный путь в безмятежном девичестве, сторонясь любви и ничего не принимая из рук посторонних — ни шестипенсовика. Ведь тетя Бекки сама не была замужем, и разве не живет она счастливо благодаря свободе? До отъезда генерала тетя Ребекка пыталась расшевелить его и заставить действовать. Но к насильственным мерам он был неспособен. Мисс Ребекка едва не пожалела, что сделала его таким размазней. Генерал хотел, чтобы дочь решала все сама. И тете Ребекке, как обычно, пришлось целиком взвалить дело на себя.

С тех пор как между Мервином и Гертрудой Чэттесуорт состоялось объяснение, молодые люди при встрече обменивались самыми короткими приветствиями, отдавая лишь минимальную дань приличиям. Паддок расстался теперь со своими былыми тревогами, а Мервин покорился судьбе не моргнув глазом и, казалось, готов был влюбиться в хорошенькую Лилиас Уолсингем, если бы юная леди ему это дозволила; однако ее отец обронил ряд намеков касательно происхождения и обстоятельств Мервина, и с тех пор ей виделся вокруг этого молодого человека некий зловещий ореол. В самой его красоте чудилось что-то загадочное и роковое, одно его появление вызывало у нее озноб. Лилиас заметила — или вообразила себе, — что Гертруда теперь так же мрачнеет, когда он приближается, и необъяснимым образом боится этого красивого лица, таящего недоброе предвестье.

Тетя Бекки была не из тех женщин, что быстро поддаются усталости или теряют кураж. Сопротивление племянницы раззадорило ее, тем более что за отказом Гертруды от желательной во многих отношениях партии ей виделся некий тайный мотив.

Иной раз, правда, Гертруда казалась не столь непреклонной, но лишь временно, под влиянием усталости, и вскоре битва возобновлялась с новой силой и на прежних рубежах. Как правило, день начинался, я бы сказал, с пикировки за завтраком, далее следовал беспорядочный огонь, сменявшийся иногда открытыми стычками; за случайными военными действиями подходил обеденный час, и тогда семейное общение за столом выливалось почти неизменно в крупную битву. Военная удача, как обычно, бывала переменчива. Временами Гертруда покидала общую комнату и отступала в свою спальню, а то и тетя Ребекка, в свою очередь, хлопала дверью и оставляла поле битвы за противником. Порой, когда обессиленный враг по получасу не отвечал на громовые артиллерийские залпы, тете Бекки казалось, будто изнурительная кампания подходит к концу; завершив канонаду, с барабанным боем и развевающимися знаменами, она выступала вперед, дабы закрепиться на завоеванных позициях, но с разочарованием обнаруживала, что враг всего лишь залег под градом шрапнели и картечи, а попытку наступления отражает, как и прежде, с криками «ура!» и стрельбой. И стороны, ни на дюйм не сдвинувшиеся со своих позиций, по-прежнему живо обменивались ударами, и все приходилось начинать сначала.