Нельзя сказать, что сны беспокоили его постоянно, как бедного Стерка незадолго до несчастья. То есть сны у него, надо полагать, бывали. Даже животным снятся сны. Однако сновидения Дейнджерфилда не были тревожными, и едва ли он хотя бы раз в году мог вспомнить за завтраком, что ему только что снилось.

Но в ту ночь он видел сон. Vidit somnium. [61]Ему снилось, что Стерк мертв и тело его выставлено для прощания в открытом гробу, с большим букетом на груди — приблизительно так, как принято на континенте; Дейнджерфилд вспомнил при этом, как хоронили во Флоренции какого-то сурового дородного священника. Гроб стоял в приделе чейплизодской церкви, и в роли близких покойника у гроба стояли бок о бок, как ни странно, они с Наттером; каждый держал в одной руке горящую восковую свечу, а в другой — белый носовой платок.

Случается так, что на спящего находит робость, даже ужас, обстановкой сна никак не оправданные. Если бы мистеру Полу Дейнджерфилду пришлось наяву дежурить в одиночестве в комнате умершего, он курил бы свою трубку так же безмятежно, как в клубной комнате «Феникса». Но во сне все было иначе. Все присутствующие были закутаны в капюшоны и молча сидели рядами, издали доносился унылый шум вод, в воздухе были разлиты необъяснимый мрак и ужас; внезапно труп сел и громовым голосом стал выкрикивать жуткие слова обличения, и Дейнджерфилд, пораженный испугом, вскочил с воплем: «Чарлз Арчер!»

За окном ревела и надрывалась буря, и некоторое время мрачный белоголовый джентльмен в ночной рубашке стоял прямо, словно проглотил аршин, и не мог понять, где он и на каком свете.

— Итак, — начал мистер Дейнджерфилд свой монолог, — Чарлз Наттер жив и сидит в тюрьме, и что же теперь будет? Еще немного, и придется поверить в дьявола! Отчего же он не утонул, будь он проклят? Я чуял опасность с самого первого дня, когда приехал в эту злосчастную деревню. Эта каналья — утопленник, призрак и, наконец, заключенный — всегда был моим злым гением. Если бы только он утонул или отправился на виселицу — надеюсь, виселица ему на роду написана. Мне нужно одно — покой, только покой, но я чувствую, что игра еще не окончена. Он еще увернется от рук палача; впрочем, я позабочусь, чтобы этого не случилось; но осторожность, сэр, осторожность; жизнь, моя жизнь поставлена на карту. Клерк умен — убрался подальше. Здесь бродит смерть. Что я за окаянный дурак; явился сюда, увидел этих скотов, узнал их — и нет чтобы повернуть назад, пусть резвятся в своем раю! Мне кажется, чары виной тому, что я потерял осмотрительность и здравый ум. Красивая дерзкая ведьма, мисс Гертруда, — неплохо бы ею завладеть, и укротить ее тоже бы неплохо, но даже ради нее не стоит и недели оставаться в подобном соседстве.

Этот монолог, переходивший порой в бормотание, был произнесен приблизительно в одиннадцать часов в низкой маленькой гостиной Медного Замка, откуда открывался вид на холодную зимнюю реку.

Мистеру Дейнджерфилду были известны полезные свойства табака; он набил свою трубку и, угрюмый и прямой, уселся у огня. Отнюдь не каждый «счастлив размышлением», и рыцарь серебряных очков продолжал разговор сам с собой, не выпуская изо рта трубки, и в белом наркотическом дыме ему виделись самые разнообразные картины.

— Уехать и оставить дела как есть — нельзя, ведь дурные вести дойдут и туда, так? Нет, я останусь и доведу все до конца, до самого конца. Стерк… Барнабас Стерк. Если хотя бы на пять минут к нему вернется речь… хм… посмотрим. Нужно обсудить это с миссис Стерк… мы должны помочь ему заговорить… этому болтуну; досадно, что он молчит; да, мы поможем ему заговорить; это послужит интересам правосудия… вечного правосудия… ха-ха, правду, всю правду и ничего, кроме правды. Пусть доктора Стерка приведут к присяге… ха-ха… magna est Veritas… [62]нет ничего тайного, что не стало бы явным, ха-ха. Пусть дадут слово доктору Стерку.

Вот такой болтовней развлекал себя белый тонкий фантом в очках и с трубкой, сидевший у очага, выпрямив спину. Потом он выбил трубку о полку в камине и, встав спиной к огню, с минуту угрюмо размышлял, после чего отпер письменный стол и достал оттуда письмо с большой красной печатью. Письмо это, присланное одним лондонским медиком, было более чем двухмесячной давности — Дейнджерфилд ожидал его прежде с некоторым нетерпением.

Дейнджерфилд прочел это не очень длинное послание стоя; белое лицо его нахмурилось и потемнело, и на нем отразились напряженные и невеселые переживания.

— Это дьявольски сильная мера… ха-ха-ха… эффективная, что и говорить… — Он снова задумался. — Я хранил его достаточно долго… igni reservata. [63]

И, держа письмо щипцами, Дейнджерфилд поджег уголок, а когда последний почерневший кусочек, по которому пробегали искры, улетел в каминную трубу, со двора послышался чей-то голос.

Дейнджерфилд вышел и учтиво приветствовал гостя, который оказался судьей Лоу.

— Доброго вам утра, сэр. Прошу вас, сойдите с лошади и пожалуйте в дом. Эй, Дулан, возьми лошадь господина судьи.

Мистер Лоу поблагодарил в своей сдержанной манере, поклонился и вошел; обменявшись с хозяином обычными любезностями, он сел и произнес:

— Я был в Суде королевской скамьи ^{186} , сэр, по поводу убийства(употребим такое выражение) Стерка и сказал, что, по моему мнению, вы можете пролить свет на это дело.

— Каким образом, сэр?

— Относительно того, что за чувства питали друг к другу задержанный Наттер и доктор Стерк.

— Это неприятно, сэр, но возразить мне нечего.

— Они враждовали из-за должности, насколько я понимаю? Должности управляющего у лорда Каслмэлларда, так ведь? — продолжал Лоу.

— Да, полагаю, так оно и было; они, несомненно, недолюбливали друг друга… сильно недолюбливали.

— Вам приходилось слышать, как Наттер заявлял об этом вслух?

— Да, и большинству его знакомых, вероятно, тоже. Он этого и не скрывал; он человек молчаливый, но по этому поводу высказывался неоднократно.

— Вам, однако, больше, чем кому-либо другому, известно о столкновении их интересов из-за места управляющего?

— Да.

— Очень хорошо, сэр, — сказал Лоу.

— По моему мнению, нужно принять меры, чтобы прояснить это дело полностью, и я подумаю, к какому методу прибегнуть.

— Что вы имеете в виду? — Лоу устремил на Дейнджерфилда ястребиный взгляд.

— Я хочу обсудить это с миссис Стерк сегодня вечером.

— И что она должна сказать?

— Полагаю, ничего. Я увижу ее сегодня; говорить тут не о чем, но нужно будет, думаю, кое-что сделать; подход был выбран неправильно, неумело залатали — вот и все, насколько я могу судить.

— Однако случай достаточно сложный, — высокомерно заметил мистер Лоу.

— Достаточно сложный — верно, но с ним нужно разобраться, и я это сделаю.

— Да, сэр? — спросил Лоу, ожидая услышать что-нибудь еще.

— Да, — живо проговорил Дейнджерфилд, — но это будет зависеть от нее, я предлагаю, а ейрешать.

— А почему ей, сэр? — резко спросил Лоу.

— Потому что это ее дело и ее право, и никого другого, — изрек Дейнджерфилд так же решительно, засунув руки в карманы и чуть-чуть склонив голову набок, а потом добавил: — Не желаете ли стакан вина, сэр? — что означало: «Больше вы от меня ничего не узнаете».

— Нет, сэр, благодарю, рановато для меня.

Последовало прощание, и мистер Лоу удалился; хозяин Медного Замка учтиво проводил его до ворот, шагая рядом с лошадью, и мистер Лоу отправился к Лукану, а мистер Дейнджерфилд некоторое время сверкал ему вслед белоснежной самодовольной улыбкой.

Затем рыцарь блестящих очков со свойственной ему ловкостью и аккуратностью переоделся, и минут через пять кто-то уже видел, как его треуголка скользила вдоль зеленой изгороди к Чейплизоду.