— Быть может… быть может, это Чарлз Наттер, ведь и мистер Дейнджерфилд что-то знает о нем, — вскричал Мервин.

Айронз не ответил, несколько секунд он молча сидел у очага воплощением апатии.

— Если вы меня упомянете или передадите кому-нибудь хоть слово, я не заговорю больше никогда, — медленно произнес он и вяло выругался; мертвенно-бледное лицо его, на котором выделялся синий подбородок, блестело, улыбка была мрачна, веки прикрыты. — Имейте в виду, сэр: возможно, мистер Дейнджерфилд кое-что подозревает, ума и догадливости у него довольно, и он был добр к доктору Стерку и его семейству. Вы ведь знаете, мистер Дейнджерфилд хороший человек и, говорят, всех видит насквозь, и если возьмется что-нибудь раскапывать, то наверняка докопается. Ну, я собрался в путь, и будь что будет. Когда Чарлз Арчер, где бы он ни был, узнает, что я сбежал, ему это придется не по вкусу — он чует опасность за милю, сэр. Оставаться мне нельзя: он меня заберет в кулак со всеми потрохами. Настал час пуститься в бега; так или иначе, здесь меня тоже ничего хорошего не ждет. Будь проклят день, когда я впервые его увидел; лучше бы мне, наверное, пойти на риск, и я уже было решился, но не хватает духу — вот в чем дело. Не справиться с собой, и все тут.

Недолгое время Мервин мучительно колебался. Мне, разумеется, не понять до конца его чувств, ибо — слава Богу! — в подобном положении я никогда не бывал. Но, зная, сколь многое в жизни Мервина зависело теперь от Айронза, я не удивляюсь, что несколько секунд Мервин созерцал жавшуюся к камину долговязую зловещую фигуру своего гостя и раздумывал, не лучше ли будет задержать его и обвинить (на основании его собственного признания) в пособничестве убийце Боклера. Упустив свидетеля, он терял единственную возможность отомстить врагам, вернуть себе состояние и в будущем обрести счастье; мысль эта была поистине невыносима, и мы должны извинить Мервина, если он ненадолго забыл и о своем обещании, и о благоразумии, и о необходимости сохранять терпение.

Но здравый смысл, придя на помощь чести, одолел вскоре это искушение. Ибо Мервин был убежден, что уговорить Айронза признаться — можно, а заставить — нельзя и что если восстановить его против себя, то со всеми надеждами придется распрощаться.

— Мне пора, — спокойно и кротко произнес Айронз. — Хорошо, что буря не улеглась, — добавил он в усталой задумчивости, со странной страдальческой улыбкой. — В темноте, сквозь бурю — повсюду мне видится его лицо, будь он неладен! Не пойму, как он забрал надо мной такую власть. — И Айронз с жалобным стоном снова пожелал Чарлзу Арчеру провалиться в преисподнюю. — Если я спасусь, то только благодаря этой бурной ночи. — И он направился к выходу.

— Не забывайте, бога ради, не забывайте, — отчаянно взмолился Мервин, со свечой провожая Айронза по коридору к задней двери.

Айронз не отозвался; он шагал впереди не оборачиваясь и только предостерегающе поднял руку.

И вот Айронз шагнул через порог в ночную темень и ревущее ненастье, одинокий, как злой дух, скитающийся в заброшенных местах, а Мервин задвинул засовы, вернулся в кедровую гостиную и долго оставался там; он был глубоко взволнован, чему не приходится удивляться.

Наутро ветер немного утих, но не совсем улегся, и небо все еще хмурилось; после завтрака, к ужасу несчастной миссис Макнамары, которая после ухода мисс Мэг и майора сидела у окна в одиночестве, к ее дому подкатил наемный экипаж. На ступеньках у открытых дверей стояла служанка и торговалась со злобной особой, которая держала решето с рыбой.

Джентльмен с широким нездоровым лицом и с нашлепкой на глазу высунул из окошка экипажа свою не радующую взгляд голову в черном парике и треуголке и велел кучеру открыть дверцу.

Потом незнакомец, довольно неряшливый на вид, в нечищеном сюртуке, вышел, держа в руках маленький, очень грязный саквояж из темно-красной с золотом кожи, и несколько церемонно помог покинуть экипаж своей спутнице. Дама, поставив на землю длинную, обтянутую черным шелковым чулком ногу, окинула передние окна дома пристальным недобрым взглядом из-под бархатного капюшона; это была не кто иная, как миссис Мэри Мэтчуелл.

От этого зрелища несчастная миссис Макнамара ощутила, как сердце ее, затрепетав, подпрыгнуло, а потом ухнуло в пятки. Неопрятный отталкивающий джентльмен, размахивая красным саквояжем, лениво прохаживался туда-сюда — пользовался случаем размять ноги, подставить свое широкое мертвенно-бледное лицо ветерку и втянуть ноздрями свежий деревенский воздух.

Тем временем миссис Мэтчуелл двинулась к крыльцу, где на ходу бросила несколько слов служанке, которая потемнела лицом и отшатнулась, словно встретилась с привидением; миссис Мэтчуелл подобрала свои шелестящие шелка и несколькими широкими шагами преодолела узкую лестницу. Вскоре гостья — желтолицая, в зловещем траурном наряде — предстала перед несчастной хозяйкой дома.

Миссис Мак встала, что удалось ей не сразу, и присела вначале слегка, потом глубже, а потом опять слегка; попытавшись заговорить, она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок.

— Послушайте, — сказала Мэри Мэтчуелл, — мне нужно двадцать фунтов… но только без сцен. Вам придется напрячься, моя дорогая… это в последний раз. Ну, ну, не убивайтесь. Через три недели, когда я верну через суд то, что мне принадлежит, вы получите свои деньги, но пока они мне нужны — оплатить судебные издержки.

В ответ миссис Мак горестно сцепила руки и издала вопль.

Мэри Мэтчуелл была, казалось, близка к тому, чтобы потерять терпение; при этом она наградила бедную кроткую миссис Мак таким злобным взглядом, что ту бросило в дрожь.

— Всего лишь двадцать фунтов, моя милая, — сурово повторила миссис Мэтчуелл.

— Ой-ей-ей-ей-ей, — рыдала несчастная толстуха миссис Макнамара. — Это конец… тогда уж лучше мне самой обо всем рассказать. Я погибла! Моего венецианского кружева… часов… парчи уже не вернуть. Так не годится. Я должна сказать брату; лучше уж наняться поденщицей и голодать, пока от меня не останутся только кожа и кости, но только не просить больше в долг.

Миссис Мэтчуелл приблизила лицо к заплаканным глазам вдовы и страшным взглядом стала зачаровывать ее, как змея птичку.

— Черт возьми, моя милая, вы что, думаете, я собираюсь вас ограбить?.. Это даже не подарок… всего лишь ссуда. Прекратите ныть, старая вы плакса! А то я в пять минут увешаю весь город плакатами с вашей историей. Ссуда, мадам; и вам три месяца не придется платить… целых три месяца… вот так!

И в этот раз все вышло как прежде… Бедная миссис Мак уступила. У нее не было за душой ни кроны, но Мэри Мэтчуелл была весьма любезна и удовольствовалась векселем — несчастная вдовица не имела ни малейшего понятия, что это за бумага, и в скором времени ей пришлось об этом горько пожалеть.

Мэри Мэтчуелл удалилась со своей добычей, оставив после себя запах бренди. Ее грязный и зловещий оруженосец с красным саквояжем неуклюже поклонился и, не оглядываясь по сторонам, забрался вслед за ней в экипаж; лошади тронулись с места, и экипаж проворно покатился в сторону дома Наттера, Мельниц, куда миссис Мэтчуелл уже нанесла ранее визит, завершившийся столь трагически.

Случилось так, что, когда экипаж со своими угрюмыми пассажирами приближался к Мельницам, на ступенях крыльца стоял доктор Тул и, по своему обыкновению, давал прощальные указания, а Могги его выслушивала; бедной маленькой миссис Наттер вновь было плохо: она получила ужасное известие о смерти своего Чарли и теперь лежала в кровати, умываясь слезами.

— Как называется этот дом? Не те ли это Мельницы, что принадлежали покойному мистеру Наттеру? — спросил джентльмен, высовывая голову из окошка раньше, чем кучер успел подъехать вплотную к крыльцу.

— Да, сэр, — отозвался Тул, отстраняя Могги; ему почудилась опасность, и он приготовился храбро ей противостоять, а также не прочь был разведать, зачем сюда пожаловал незнакомец. — Но миссис Наттер очень нездорова, сэр; собственно говоря, она в спальне, сэр, и лежит в постели.