Доктор презрительно просвистел несколько тактов, затем, уныло помолчав, пробормотал: «Вот бы ее узнать!» — и, понурившись, миновал мост. По пути домой он чаще и злее обычного прикрикивал на собак — их пронзительный визг не умолкал ни на минуту.

По тем или иным причинам Дейнджерфилд с крайним неудовольствием наблюдал, как все более сближаются Мервин и мисс Гертруда Чэттесуорт. Определенно, Дейнджерфилд знал что-то об этом Мервине с его замечательными эскизами, разговорами об Италии и музицированием. Дейнджерфилд не спускал очков с мисс Чэттесуорт, и результаты наблюдения его вполне удовлетворили. Управляющий думал: «Эти люди не знают и не могут знать истинного положения вещей; только я мог бы сказать им со всей определенностью, откуда взялся и что собой представляет их знакомый. Жаль, если такая красивая молодая барышня будет по неведению принесена в жертву». А когда Дейнджерфилд принимал решение, заставить его остановиться или свернуть с пути бывало почти невозможно.

По неизвестной причине, встретив в тот же день доктора Уолсингема и тетю Ребекку, Мервин не обнаружил на их лицах прежнего приветливого выражения, чем был немало огорчен и озабочен. Доктор, с которым Мервин увиделся вблизи его дома, на мосту, держался несколько принужденно, смотрел невесело и вообще казался подавленным. По-видимому, он намеревался что-то сказать молодому человеку и уже, положив руку на его рукав, открыл было рот, но осекся, бросил быстрый взгляд через плечо, заметил любопытные глаза прохожих и промолчал.

Белмонтские дамы вели себя каждая на свой манер, однако так, словно до слуха обеих дошло что-то необычное. Тетя Ребекка встретила гостя без улыбки, отчего-то напустила на себя надменность, говорила сухо и колко и при этом, казалось, сдерживалась, чтобы не сказать больше, угрожающе краснела — словом, обращалась с молодым человеком странно, почти что нелюбезно. Гертруда, напротив, была сама доброта и кротость, но в ее побледневшем лице и широко открытых глазах читались печаль и волнение — так ведут себя молодые леди, решившиеся проявить характер и не заплакать. Мервин все это заметил, взвесил в уме и очень скоро удалился с тоской в душе.

Тетя Ребекка была слишком озабочена своими собаками, белками, попугаями, старушками и заключенными, чтобы сосредоточенно следить за игрой. Когда чей-то дружеский шепот вернул Ребекку к действительности и оказалось, что козыри и онеры уплыли, она не обвинила в происшедшем, как следовало бы, самое себя, а принялась укорять бедняжку племянницу за хитрость. По причине тетушкиного невнимания Гертруда полностью лишилась такого ценного преимущества, как ее мудрое руководство, и — приходится опасаться — этим случаем могла воспользоваться почтенная, но резвая прародительница, мадам Природа, чтобы с хихиканьем нашептать в ухо привычной к повиновению Гертруде свои собственные советы. Я ни на что не намекаю, да намеки, вероятно, были бы беспочвенны — или почти беспочвенны; а если что и было, мисс Гертруда могла и сама об этом не знать. Но если Гертруда все же заподозрила, что он ей хоть чуть-чуть небезразличен, то поделиться этим не могла ни с кем, кроме Лилиас Уолсингем. Не знаю, правда, всегда ли молодые леди вполне откровенны друг с другом в таких делах. Некоторые, насколько мне известно, хранят свои тайны, пока молчать не станет невмоготу. Как бы то ни было, тетя Ребекка очнулась от спячки и во всю мочь затрубила побудку. И Гертруда встрепенулась, приподнялась, опершись локтем на подушку, и раскрыла свои большие глаза; сон, надо полагать, с нее слетел, и ей стало не по себе.

Выходя из церковных дверей, доктор Уолсингем пригласил Мервина прогуляться в парке. Во время прогулки доктор обратил к молодому человеку доброжелательную, но серьезную речь. Мервин мрачно шагал рядом; часто оба застывали на месте. Когда на обратном пути они подошли к чейплизодским воротам, домику священника и утиному пруду, доктор говорил о том, что брак — это соединение сердец, а также и душ и, сверх того, деловой союз. Последнее обстоятельство доктор подчеркивал особо и рассказал, какие весьма строгие правила на сей счет существовали у древних евреев, богоизбранного народа. Сам доктор Уолсингем вступил в брак по любви, был исключительно щедр и далек от всяких расчетов, однако же в своих увещеваниях неизменно осуждал то, чем сам постоянно грешил. Послушав его, вы решили бы, что это говорит ростовщик. Мистер Мервин, слегка побледневший и, судя по всему, взволнованный, предложил доктору повернуть обратно, и оба проделали еще один небольшой круг, а Мервин тем временем вкратце посвятил спутника в свои дела и планы, которые касались, в частности, должности в посольстве в Париже, и обещал ознакомить доктора с соответствующей перепиской, чем несколько поколебал его позиции. Засим последовало прощание, весьма дружелюбное, но все же сумрачное.

Когда Мервин, быстро завершив свой вышеописанный неудачный визит, покинул Белмонт, дамы задержались в гостиной, чтобы обменяться несколькими словами.

— Я и не думалакокетничать, мадам, — высокомерно произнесла мисс Гертруда.

— В таком случае остается предположить, что ты говорила серьезно, и я хотела бы знать: как далеко зашло дело? — недрогнувшим голосом продолжила тетя Ребекка, спокойно опустила сложенный веер и оперлась затянутой в перчатку рукой о стол.

— Не помню — выпало из памяти, — последовал холодный ответ.

— Он объяснился тебе в любви? — вопросила тетушка; на щеках ее четко обрисовались два красных пятна, блеск глаз стал еще ярче.

— Разумеется, нет, — с неподдельным изумлением отозвалась юная леди.

Когда на красивой лужайке у реки офицеры устроили пикник с танцами, полдюжины молодых людей направились туда, где, весело журча, в реку впадал ручеек. Многие женщины склонны потакать чужим любовным интригам, если не затронуты их собственные интересы, и мисс Гертруда сама не заметила, как осталась с Мервином наедине. Тетя Бекки, которая расположилась под ясенями на другом конце лужайки, наблюдала этот тет-а-тет отчетливо — поскольку отнюдь не страдала близорукостью — и с немалым беспокойством. Спешить туда, где прогуливалась пара, не было смысла: если молодые люди намеревались объясниться, они успели бы это сделать до прихода Ребекки; всматриваясь в позы и жесты беседующих, Ребекка заподозрила, что молодой человек о чем-то пылко умоляет ее племянницу, а «Гертруда явно не в своей тарелке… нервно обрывает цветы… но, прозакладываю что угодно, он ей безразличен. Она не из тех девушек, что готовы очертя голову пуститься в безумную авантюру». Так думала тетя Бекки, но затем она пожалела, что осталась на месте, поскольку, как ей показалось, Мервин и Гертруда чересчур увлеклись беседой. Прошла минута, две, три, может быть, и больше — тетя Бекки стала терять терпение и уже намеревалась пересечь поляну, но тут племянница с кавалером медленно направились к живой изгороди, шедшей поперек ручья, — несколько молодых людей, рискуя упасть, собирали там жимолость, а потом со смехом и шутками вручали охапки цветов дамам. Затем мисс Гертруда кивком (небрежным и высокомерным, заметила про себя тетя Бекки) отпустила Мервина; тот глубоко поклонился и подошел к первой же даме, попавшейся ему на глаза.

Это оказалась маленькая тихоня миссис Стерк. Мервин разговаривал с ней долго, однако, судя по всему, мысли его блуждали где-то далеко. Затем он на несколько минут вступил в беседу с Лилиас Уолсингем, стараясь казаться оживленным, — так подумала тетя Бекки, которая с любопытством за ним наблюдала. Наконец он затеял увлеченный диалог с прекрасной Магнолией, давшийся ему ценой больших усилий (он не слышал ни единого ее слова, утверждала тетя Бекки), и встретил благосклонный прием — О'Флаэрти серьезно подумывал о том, чтобы после окончания пикника отстегать его плеткой, дабы внушить, что «настоящие джентльмены не суются в чужой огород».