Ноябрь 1900 Пеплум Знаю сумрачный наход Страсти, медленно пьянящей: Словно шум далеких вод, Водопад, в скалах кипящий. Я иду, иду одна Вдоль стены, укрыта тенью; Знаю: ночь посвящена Наслажденью и паденью. Статный юноша пройдет, Щит о меч случайно брякнет, — Громче шум бегущих вод, Водопад мой не иссякнет! Наконец, без сил, без слов, Дрожь в руках и взоры смутны, Я заслышу жданный зов — Быть подругою минутной. Я пойду за ним, за ним В переулок опустелый, Черный плащ его, как дым, Пеплум мой, как саван белый. Я войду к нему, к нему… О, скорей гасите свечи! Я хочу вступить во мглу. Свет померк, померкли речи. Кто-то… где-то… чьих-то рук Слышу, знаю впечатленья. Я хочу жестоких мук, Ласк и мук без промедленья. Набегает сумрак вновь, Сумрак с отсветом багряным, Это ль пламя? это ль кровь? Кровь, текущая по ранам? Ночь — как тысяча веков, Ночь — как жизнь в полях за Летой. Гасну в запахе цветов, Сплю в воде, лучом согретой… …В прорезь узкого окна Глянет утро взором белым. Прочь! оставь! — иду одна Переулком опустелым. Сладко нежит тишина, С тишиной роднится тело, Стен воскресших белизна Оттеняет пеплум белый. 15 октября 1900 Помпеянка «Мне первым мужем был купец богатый, Вторым поэт, а третьим жалкий мим, Четвертым консул, ныне евнух пятый, Но кесарь сам меня сосватал с ним. Меня любил империи владыка, Но мне был люб один нубийский раб, Не жду над гробом: „casta et pudica“ [9] Для многих пояс мой был слишком слаб. Но ты, мой друг, мизиец мой стыдливый! Навек, навек тебе я предана. Не верь, дитя, что женщины все лживы: Меж ними верная нашлась одна!» Так говорила, не дыша, бледнея, Матрона Лидия, как в смутном сне, Забыв, что вся взволнована Помпея, Что над Везувием лазурь в огне. Когда ж без сил любовники застыли И покорил их необорный сон, На город пали груды серой пыли, И город был под пеплом погребен. Века прошли; и, как из алчной пасти, Мы вырвали былое из земли. И двое тел, как знак бессмертной страсти, Нетленными в объятиях нашли. Поставьте выше памятник священный, Живое изваянье вечных тел, Чтоб память не угасла во вселенной О страсти, перешедшей за предел! 17 сентября 1901
Путник По беломраморным ступеням Царевна сходит в тихий сад — Понежить грудь огнем осенним, Сквозной листвой понежить взгляд. Она аллеей к степи сходит, С ней эфиопские рабы. И солнце острый луч наводит На их лоснящиеся лбы. Где у границ безводной степи, Замкнув предел цветов и влаг, Стоят столбы и дремлют цепи, — Царевна задержала шаг. Лепечут пальмы; шум фонтанный Так радостен издалека, И ветер, весь благоуханный, Летит в пустыню с цветника. Царевна смотрит в детской дрожи, В ее больших глазах — слеза. Красивый юноша-прохожий Простерся там, закрыв глаза. На нем хитон простой и грубый, У ног дорожная клюка. Его запекшиеся губы Скривила жажда и тоска. Зовет царевна: «Брат безвестный, Приди ко мне, сюда, сюда! Вот здесь плоды в корзине тесной, Вино и горная вода. Я уведу тебя к фонтанам, Рабыни умастят тебя. В моем покое златотканом К тебе я припаду, любя». И путник, взор подняв неспешно, Глядит, как царь, на дочь царя. Она — прекрасна и безгрешна, Она — как юная заря. Но он в ответ: «Сойди за цепи, И кубок мне сама подай!» Закрыл глаза бедняк из степи. Фонтаны бьют. Лепечет рай. Бледнеет и дрожит царевна. Лежат невольники у ног. Она растерянно и гневно Бросает кубок на песок. Идет к дворцу аллеей сада, С ней эфиопские рабы… И смех чуть слышен за оградой, Где степь, и цепи, и столбы. 1903 Решетка Между нами частая решетка, В той тюрьме, где мы погребены. Днем лучи на ней мерцают кротко, Проходя в окно, в верху стены. Между нами кованые брусья, Проволок меж них стальная сеть. До твоей руки не дотянусь я, — В очи только можем мы смотреть… Тщетно ближу губы сладострастно, — Лишь железо обжигает их… Смутно вижу, в полутьме неясной, У решетки — очерк губ твоих. И весь день, пока на темной стали Там и сям мелькает луч дневной, В содроганьях страсти и печали Упиваюсь я тобой, ты — мной! Нас разводит сумрак. На соломе Мы лежим, уйдя в свои углы; Там томимся в сладострастной дреме, Друг о друге грезим в тайне мглы. Но опять у роковой преграды Мы, едва затеплятся лучи. И, быть может, нет для нас отрады Слаще пытки вашей, палачи! |