— Вы ошибаетесь. Просто я часто не могу рисовать что-либо другое. Как-то мои рисунки рассердили мужа, но теперь ему все равно. Хану быстро наскучивают новые игрушки.

— Но он же не запрещает рисовать так, как вам нравится.

— Он предпочитает знать, что думает его окружение. Он получает удовольствие, узнав мои мысли, какими бы они ни были неутешительными. — Она махнула рукой. — Можете идти, советник Чингисхана. Возможно, вы нужны вашему хозяину.

Хан сидел на постели Шикуо. Из-за жары он разделся до пояса. Скоро они отправятся на север, чтобы переждать лето в более прохладном климате.

Он посмотрел на рисунок, который она сделала через несколько дней после разговора с киданьцем. На нем была закопченная стена со стоящим перед ней деревом, полускрытые пеленой дождя.

— Что это за картина? — спросил он.

— Во дворце была такая стена, — ответила она, — и очень похожее дерево.

— Твоя картинка лжет, — сказал он. — Мои люди сказали, что от дворца ничего не осталось, и дерево должно было сгореть. Твои картинки вводят в заблуждение, жена. Ты не показываешь никаких радостей войны.

— Я всего лишь женщина, и такие радости мне недоступны.

— Всего лишь женщина, но я полагал, что не дура. Каждый человек, которого я убиваю, освобождает немного места для моих юрт, для моих стад и улучшает будущность моего народа. Война — мужская работа, и я получаю удовольствие от своей работы, как любой мужчина, которому надлежит делать ее хорошо. Мы не оплакиваем покойников. Чем были китайцы до моего прихода? Людьми, копавшимися в земле и окружавшими себя стенами.

Шикуо села ему на колени.

— И все же ты нашел среди этих людей достойных.

— Ремесленник, который изготавливает прекрасный меч или кубок, или человек, знающий расположение звезд, приносят пользу. Но я видел много людей в ваших городах, которые не производили ничего, кроме детей, бесполезных, как и они сами. — Он вздохнул. — Твои картинки о смерти становятся скучными, жена.

— Та, которую ты держишь, станет последней.

— Рад слышать это. — Он взглянул на Лин, которая стояла рядом с опахалом. — Принцесса говорит теперь по-нашему хорошо и в тебе нуждается мало. Наверно, мне надо перевести тебя к тем моим женщинам, которые еще не научились говорить.

Шикуо замерла. Лин опустила глаза и продолжала махать опахалом.

— Если ты так хочешь, — тихо сказала она.

— Ты не будешь переживать, расставшись со своей обожаемой подругой императорской крови? — спросил он.

— Это ты не переносишь потерь, мой господин, — ответила Лин. — Делай со мной, что хочешь, поскольку я все еще принадлежу тебе.

Она вскинула голову.

— Хорошо, что ты понесла. В противном случае я отдал бы тебя Мухали — когда он напивается, то признается, что восхищается твоей красотой.

Глаза Лин увлажнились.

— Я не вынесу, если меня отошлют из твоей орды, мой хан.

Шикуо поняла, что Лин говорит правду. Моменты их близости были лишь развлечением для Лин. То, как ответила она хану, ее признание, что любила она только его, ужаснули Шикуо.

К западу от лагеря в небо уходили черные скалы. Между горами и желтой степью возвышались голые холмы. На юго-восточном склоне одного из холмов был установлен белый балдахин, отделанный золотом. Цзиньская принцесса сидела в его тени вместе с несколькими своими женщинами.

Лошадь Гурбесу перешла на рысь у трех кибиток, стоявших у подножья холма. На рассвете цзиньская женщина покинула свой шатер и приехала сюда. Мальчик, стороживший кибитки принцессы, принял повод у спешившейся Гурбесу. Сын Гурбесу хотел было пойти с ней, но она махнула ему рукой, чтоб оставался с лошадьми, и пошла вверх по пологому склону.

Принцесса сидела за низким столиком с кистью в руке. Рядом со свитками лежали маленькие плоские камни и палочки цветной туши. Блестящие черные волосы принцессы были повязаны синим платком. С ней, как всегда, была Лин, а позади стояла Ма-тан с большим расписным опахалом. Они были маленькие и изящные, эти женщины. В лагере они порхали, как птички.

Гурбесу поклонилась.

— Приветствую вас, почтенные госпожи.

Принцесса пробормотала приветствие. Гурбесу устроилась на подушке рядом с ней. Еще одна женщина сидела слева от стола и что-то говорила на чужом мелодичном языке двум маленьким мальчикам, сыновьям принцессы и Лин.

— Вижу, вы рисуете новую картинку, — сказала Гурбесу.

— Она почти закончена. — Шикуо положила кисть. На картине был бамбуковый ствол с иероглифами сбоку. Женщина часто писала их, все они были похожи — мазки-перышки, окруженные пустотой.

— У вас хорошо получается, уджин, — сказала Гурбесу.

— Наверно, теперь я нарисую лошадей или хана на соколиной охоте. Наш муж предпочитает такие картины.

Шикуо слегка щурилась, глядя на Гурбесу. От рисования у нее портилось зрение.

— Войска нашего мужа победили еще одного старого врага, — сказала Гурбесу.

— Мне говорили об этом. — Тонкое лицо принцессы было спокойным. — Я слышала, что гонец сообщил тебе новости, как только вышел из шатра Бортэ-хатун.

— Хан знал, что мне будет интересен результат.

— И каков он, госпожа?

— Враг разгромлен Джэбэ и нашим союзником Барчухом, — сказала Гурбесу. — Это Гучлуг, сын моего бывшего мужа Бая Бухи. Он бежал к кара-китаям несколько лет тому назад, после победы хана над войсками моего мужа.

Прелестные черные глаза Шикуо не выражали ничего. Она жила здесь достаточно долго, чтобы знать прошлое Гурбесу. Ей приходилось скрывать явное равнодушие к окружающим. Невидимая стена вокруг женщины казалась такой же толстой и высокой, как та, что стояла на границе ее старой родины. Все они были варварами для нее: найманы, мусульманские купцы, что наведывались в лагерь, и даже писцы-уйгуры.

— Ты скорбишь по этому человеку, госпожа? — спросила принцесса из дома Цзинь.

— Нет. Он бежал с поля боя и оставил нас монголам. Когда он получил убежище у кара-китаев, их гур-хан хорошо принял его и выдал за него свою дочь, но мой бывший пасынок Гучлуг не удовлетворился этим и сам сел на кара-китайский трон.

Шикуо взяла кисть и сделала еще один мазок на рисунке бамбука.

— Кажется, ему на роду было написано потерять две страны под ударами хана.

— Гучлуг дурак, — сказала Гурбесу. — Он стал исповедовать буддизм, когда женился на дочери гур-хана, и новая вера заставила его преследовать своих мусульманских подданных. К тому времени, когда Джэбэ и Барчух напали на него, народ Кара-Китая был склонен к тому, чтобы приветствовать их как освободителей. Вот почему наша победа была такой скорой, почтенная госпожа. Говорят, люди радовались, когда голову Гучлуга пронесли по улицам их городов.

— Я рада, что наш муж одержал победу, — сказала Шикуо. — Когда он снова почтит меня своим присутствием, я скажу ему, что ты мне рассказала. Это избавит его от заботы пересказывать мне подвиги своих войск.

Этой женщине не было дела ни до чего, кроме своих свитков и рисунков. Наверно, именно поэтому хан потерял интерес к ней. Для развлечений у него нашлись другие женщины.

Гурбесу посмотрела на стан. Река Орхон казалась тонкой голубой ниткой у горизонта. Шатры четырех любимых жен хана располагались к востоку от большого шатра, возле которого стоял штандарт. Каждый шатер находился в кольце шатров и юрт поменьше, в которых жили младшие жены, наложницы, служанки и рабыни. Младшие жены жили и в других станах.

Она гадала, помнит ли Тэмуджин, сколько у него жен и сколько детей, поскольку писцы-уйгуры не вели этого учета. Каждый год доставляли много женщин, плененных или полученных в виде дани, и они распределялись по хозяйствам, которыми заведовали четыре ханши. Каждая из женщин оставалась наложницей, пока не рождался сын, а тогда ее повышали до статуса младшей жены и давали ей собственный шатер и рабынь. Счастливицы содержались в главном стане хана, а менее любимые устанавливали свои юрты в других местах и ведали стадами, приписанными к ним. Большая часть спала с ханом ночь-две и привязанностью его не пользовалась. Эта честь по-прежнему принадлежала Бортэ, двум сестрам-татаркам и особенно все еще красивой Хулан.