— Спроси его, что говорится в свитках.

Кто-то перевел вопрос хана.

— Свитки говорят о звездах, — ответил по-ханьски человек.

Услышав его голос, Шикуо подняла голову.

Это был Елу Цуцай, киданец, который хвалил ее картины. Его шелковый халат был разорван, как и у всех приведенных, лицо худое, изможденное, но он стоял прямо и смотрел хану в глаза.

— Это астрономические карты, — продолжал киданец. — Китайцы изучали звезды бесчисленные годы и сделали много записей об их положении. Такие наблюдения не только показывают нам, какими были небеса в прошлом, но и говорят, какими они будут. Я могу, например, посмотреть на них и высчитать, когда в следующий раз дракон попытается проглотить солнце. Я могу узнать, когда некоторые хвостатые звезды, небесные знамения, вернутся, чтобы предупредить о смутных временах.

Люди, стоявшие возле хана, стали руками и пальцами делать странные знаки, а хан нахмурился.

— Наши шаманы знают звезды, — сказал он, — но могут ли они рассказать нам то же самое? Может ли этот человек читать предсказания звезд?

— Я немного знаю небесные знамения, — ответил Елу Цуцай. — Император очень нуждается в таких знаниях, вот почему только люди, имеющие разрешение двора, могут изучать звезды. Сын Неба должен знать, когда предзнаменования благоприятны для зачатия наследника или какое знамение предсказывает беду.

Хан наклонился вперед.

— Тогда почему же он заранее не предвидел судьбу столицы?

— Мы видели дурные знамения, — сказал киданец, когда ему перевели это. — Но знание бесполезно, если тот, кому оно нужно, отказывается им воспользоваться. Император слушал кого угодно, но не своих астрономов, и в конце концов события подтвердили то, чему он отказывался верить, когда ему говорили о расположении звезд.

— Этот человек — киданец, — проговорил Шиги Хутуху, — и он претендует на то, чтобы считаться потомком рода государей Ляо.

Хан улыбнулся.

— Тогда скажите ему следующее. Дом Ляо и дом Цзинь были врагами. Некогда его предки были правителями, и цзиньцы отняли у них власть. Я мщу за него. Он, разумеется, должен радоваться, что больше не служит своим врагам.

У киданьца брови полезли вверх, когда ему это перевели.

— Я не могу лгать вам, ваше величество, — сказал он. — Мой дед, мой отец и я всегда служили императору цзиньцев. С самого рождения меня учили, что я должен служить своему господину. Измена какому бы то ни было государю всегда приводит к беспорядку. Пока император жил в своем дворце, я считал своим долгом служить ему, а когда он покинул нас, я должен служить его городу.

Этих слов говорить хану не следовало бы. Впрочем, ученый знал, что рискует вызвать ханский гнев.

— Ты говоришь правильно, — сказал хан. Шикуо постаралась скрыть удивление. — Человек, предающий своего хозяина, мне не нужен. Скажите ему: его государь бежал, и теперь он в моих руках. Я хочу, чтобы он служил мне своими знаниями.

Елу Цуцай долго молчал. На какое-то мгновенье их с Шикуо взоры встретились. Она подумала, что вид его — само отчаяние.

— Я охотно буду служить вам, ваше величество, — сказал он наконец. — Я могу сказать это, потому что, судя по вашим словам, вы мудры, но это не вся правда, лишь часть ее. Теперь я могу служить своему народу, только служа вам.

Хан рассмеялся.

— Он честен. Этот киданец будет служить мне лучше, чем служил династии Цзинь.

Через два дня Шикуо послала за киданьским ученым. Она приветствовала его в своем шатре, окруженная женщинами.

Женщины усадили его на подушку. Ма-тан стала позади него с опахалом, а две другие рабыни подали чай.

— Вы все еще рисуете, ваше высочество? — спросил он. — Я спрашиваю, так как вижу, что вы стараетесь сохранить руки гибкими.

Она обхватила пальцами нефритовый шар, который служил ей именно для этой цели.

— Я нарисовала несколько картин. Они не похожи на те, что я рисовала прежде.

— Я уверен, что они очень приятны для глаз. Ничего нет более радостного, чем новая встреча с вами, ваше высочество.

— Я просила мужа разрешить мне поговорить с вами. — Она подбросила и поймала шар. — Он великодушно разрешил встретиться нам. — Она покатала шар на ладони. — Ему приятно разрешить нам поговорить об утраченном, о том, что он отобрал у нас. Давайте говорить откровенно, ученый мудрец. Чем бы мы ни были прежде, ныне я жена монгольского хана, и вы тоже стараетесь заслужить его уважение. Я не оглянулась, когда покидала наш город, но скажу вам, что я теперь часто рисую. Я рисую поля, усеянные костями, которые я видела, горы отрубленных голов и отчаявшихся пленников, которые знают, что умрут. А такие темы требуют от художника особого подхода. — Она встряхнула головой. — Я пригласила вас сюда, ученый брат, так как пожелала услышать, что ханские войска сделали с Чжунду.

— Это печальная повесть, ваше высочество.

— А я и не думала, что она будет другой.

— К зиме мы уже голодали, — начал рассказывать он. — В городе ходили слухи о том, что люди едят трупы. Вскоре стали говорить, что многие уже не ждут, пока другие умрут… Ваньянь Фусин просил Маояня Чин-чжуна открыть ворота и сразиться с монголами в поле — невыносимо было в столице. Они спорили так неистово, что мы стали бояться, как бы их люди не схватились друг с другом. Чинчжун бежал в Кайфын, а Фусин в отчаянии покончил с собой. Говорят, перед смертью он написал прекрасное стихотворение, обвинив Чинчжуна в измене. — Он помолчал. — Чинчжун обещал взять с собой принцесс, оставшихся в Чжунду, но не сделал этого. Они тоже покончили с собой, чтобы не достаться монголам.

Шикуо на мгновенье закрыла глаза. Другие женщины тихо плакали.

— Ворота открыли, — продолжал рассказывать Цуцай. — Офицеры сдались генералу Минганю, который перешел на сторону монголов. Солдаты противника хлынули в город в таком количестве, что запрудили улицы — крысе негде было пробежать. Они грабили и убивали всех на своем пути, поджигали дома, потому что кое-где им еще оказывали сопротивление. Рассказывают, что монголы привязывали тряпки к хвостам кошек и собак, к птицам, поджигали и выпускали, чтобы спалить город.

Киданец перевел дух.

— Многие умерли от голода и болезней. Наверно, монголы хотели огнем очистить город. А может быть, они просто были вне себя от долгой осады. Чжунду ныне — черные руины, госпожа. Императорский дворец горел почти месяц и больше не существует.

Она подумала, что от ее рисунков остался один пепел. Видимо, был какой-то смысл в том, что они пережили жизнь, в них запечатленную.

— Я спас, что мог, — пробормотал Цуцай. — У меня были лекарства, и я помогал больным, пока монголы не нашли меня.

Она сказала:

— Теперь я понимаю, почему хан отказался посетить город. То, что ему нужно было, он получил. Сквозь пепел Чжунду прорастет трава, и когда-нибудь там станут пастись его лошади. Таким он видит мир, почтенный ученый и советник хана. Мы станем свидетелями, как он превратит все под Небом в пастбище для своих табунов.

— Наверно, так оно и есть сейчас, и все же он приказал своим людям беречь мои книги и приглядывать, чтобы я ни в чем не нуждался. Я могу помочь нашему народу, лишь служа хану.

— Вы говорите о нашем народе, — возразила Шикуо, — а на самом деле подразумеваете только киданьцев. Хан охотно вознаградит их за помощь в разорении.

Он сказал:

— Я говорил о нашем народе — и о моем, и о ханьцах, и, наверно, даже о монголах, среди которых нам придется жить. Возможно, мне удастся убедить монгольского хана в том, что он выиграет больше, не уничтожая завоеванное.

— Вы говорите это даже после того, как видели, что он сделал с нашим городом? Принимаете его таким, каков он есть, почтенный советник, и живете в его мире, считая все надежды тщетными?

— Я вижу человека, который добивается своего. Должен ли я воспринимать это, выстраивая стену между его миром и своим? Мне было бы легче жить, принимая его мир и держась в стороне или представляя себе все иллюзией, которая скоро пройдет. Но я не могу так жить. — Он помолчал. — У меня есть обязательства перед другими. Вот почему я служил императору, и поэтому же я теперь должен служить хану. Думаю, вы понимаете это, что бы вы ни говорили. Может быть, именно поэтому же вы продолжаете рисовать, но в новой манере.