— Я захватил женщину, когда мы воевали с татарами, — сказал он. — Она была самая красивая среди пленниц, и ее красота тронула мое сердце, но мы поклялись предлагать самых красивых женщин хану. Так что я отвел ее к нему, но он вложил ее руку в мою и сказал, что я могу взять ее в жены. Он самый щедрый человек — если у воина нет шубы, он отдаст свою. Он много добывает и столько же раздает другим.

У Наяхи уже была красивая жена, это расстроило ее. Но жену дал ему хан, и это внушало надежду.

— Ты, наверно, скучаешь по ней, — сказала она.

— Сейчас она ждет ребенка и поэтому счастлива. Прежде ей было худо — она часто плакала, вспоминая погибших отца, младших братьев и жениха. Хан не мог простить тех, кто погубил его отца, и нам приказали убить всех пленных мужчин, оставив в живых лишь маленьких мальчиков.

— Я знаю, что он сделал с татарами, — сказала Хулан. — Ты называешь его великодушным и благородным, но с татарами он поступил жестоко.

— Они были его смертельными врагами. Я не хотел исполнять его приказ, но пришлось подчиниться — если бы он позволил им жить, рано или поздно они бы отомстили. Мира с ними быть не могло.

— Не может быть мира, — сказала она, — пока люди воюют.

— Может быть, войны кончатся, когда сдадутся все враги хана. Тогда мы станем одним улусом, и не надо будет воевать. — Он тихо засмеялся. — Глупая мысль. Войны будут всегда: чем бы стали мужчины, если бы не воевали? Слабодушными людьми, пастухами, легкой добычей для любого врага. Можно ли существовать, ничего не завоевывая? Мужчины будут в таком мире жить бесцельно, не думая ни о чем, кроме набивания своих животов и воспитания сыновей, таких же бесполезных, как они сами.

— Может быть, они найдут себе еще какое-нибудь дело, — предположила она.

— А что еще делать? Воевать — мужское дело, надо быть всегда готовым к войне. — Он помолчал. — Ты странная, Хулан. — Она замерла, услышав свое имя, произнесенное его устами. — Женское дело — заботиться о муже и детях, заниматься хозяйством и скотиной, чтобы освободить мужчину для войны. Без женщин, берущих на себя такие дела, мы бы не смогли воевать, а если мы не будем воевать, то станем бесполезными для вас.

— Мой отец воевал всю жизнь, — сказала она, — и это принесло нам только смерть и поражение. Теперь он должен сдаться твоему хану. Было бы лучше, если бы он сдался много лет тому назад.

— Совсем не воевать? Ты хочешь невозможного, Хулан. Мужчина уважает врага, который храбро сражается. Того, кто кланяется ему из трусости, можно лишь презирать. — Он вздохнул. — И все же в твоих словах есть доля правды. Я сражался, потому что был обязан, но я не наслаждался войной, как другие. Как бы я ни радовался добыче, я с облегчением осознавал, что сражение кончилось.

Он долго молчал, а потом сказал:

— Когда-то я удивлялся, почему хан назначил меня сотником. Он знает людей, видит их насквозь — мне кажется, он заметил эту мою слабость. Но потом я услышал, как он говорил с другим человеком, одним из наших самых яростных бойцов, человеком, который может вынести голод, жажду, холод и легко преодолеть любые трудности, и я понял, почему из него не может выйти хороший командир.

— И почему же? — спросила Хулан.

— Хан сказал, что человек, который не может почувствовать того же, что чувствует его воин, человек, которого не трогают их слабости и беды, не поймет их нужд. Надеюсь, моя слабость делает меня хорошим командиром.

Она сказала:

— Я не нахожу человека слабым, если он не любит войны.

— Ты странная, Хулан. Ты вытягиваешь из меня слова, которые я никогда бы не произнес вслух. — Он встал. — И мне не следовало бы говорить их тебе. Возвращайся в юрту, и пусть тебе приснится муж, который ждет тебя.

Не успела она ответить, как он ушел.

Хулан покинула юрту на рассвете. Наяха со своими людьми стоял у стреноженных лошадей. Увидев ее, он улыбнулся.

Она пошла к нему. Как он и велел, она покрыла голову и замотала лицо. Наяха поклонился ей. Хулан показала на лошадей.

— Мне беспокойно сидеть в этом лагере. Я бы покаталась.

— Я подумал, что ты уже накаталась. А твой отец…

— Он спит. Он не возр… он будет доволен, если ты не станешь будить его.

Наяха посмотрел на своих людей.

— Ладно, но я не могу отпустить тебя одну.

Оседлав лошадей, они с Наяхой поехали, за ними, отставая на несколько корпусов, тронулись семь человек. Порывистый ветер поднимал пыль. Хулан послала лошадь в галоп, Наяха догнал ее. Небольшая сосновая роща стояла на северной стороне небольшого холма, что виднелся на юго-востоке. Она повернула к соснам, попридержав лошадь. Люди Наяхи ехали за ними врассыпную.

— Прощу прощенья, но дальше ехать не надо, — перекрикивал ветер Наяха. — Это ради твоей же безопасности. Я знаю, как вы с отцом жаждете поскорей добраться до цели своего путешествия.

— Я еду, — ответила она, — потому что должна покоряться отцу. Это его желание — предложить меня хану; оно никогда не было моим.

— Тебе не следует говорить это, Хулан. Любая женщина сочтет за честь стать одной из его жен.

Она погнала лошадь. Они молча доехали до сосен. Наяха объехал рощу вокруг и остановился. Хулан спешилась и повела лошадь к соснам.

— Не заходи в рощу, — сказал он. — Мы должны быть на виду у моих людей.

Она привязала повод к изогнутому корню и села.

— Ничего не бойся, Наяха. Если бы мы были совершенно одни, ты бы, я уверена, не позволил себе ничего бесчестного по отношению ко мне. — Слов этих уже не вернуть ей. — Ты слишком любишь своего хана, чтобы сделать это. Ясно, что твое единственное желание — отделаться от меня как можно скорей. — Ей хотелось сделать ему больно, отстегать его своими словами. — Мужчине, который предлагает желанную пленницу своему хану, наверняка можно доверять.

Он побледнел. Он слез с лошади и сел в нескольких шагах от нее.

— У твоего племени будет мир, — сказал он, — когда Дайр Усун присягнет хану. Мы с моими людьми перестанем охотиться на вас. Еще вчера вечером ты говорила мне, как ты жаждешь мира.

— Да, й твой хан будет тебе благодарен за то, что ты защищаешь меня, и, может быть, даже наградит тебя за это.

Он поджал губы.

— Знать, что я выполнил свой долг, — это уже награда.

Хулан некоторое время молчала.

— Может быть, ты мне расскажешь немного о других его женах, — сказала она наконец.

Он повернулся к ней.

— Его главная жена — Бортэ-хатун, — сказал он. — Она до сих пор красива и мудра. Но ты, разумеется, знаешь о ней — ваши брали ее в плен. Никогда не напоминай хану об этом.

— Он уже отомстил, — сказала она. — Отцу пришлось пожалеть, что она вообще встала на пути мэркитов.

— Его жена Хадаган, как говорят, тоже умна, — продолжал он, — но она не красива. И все же он уважает и любит ее, потому что она помогла ему бежать от врагов, когда он был мальчиком. Он не забывает о таких делах — вот почему многие охотно служат ему. Есть еще две сестры-татарки, Есуй-хатун и Есуген-хатун, которых он взял после войны с татарами. Он очень любит их обеих, и поэтому они обе почтены титулом «хатун».

— И я уверена, что они любят его, — сказала Хулан, — за то, что он защитил их от зверств своих войск.

— Он также взял в жены кэрэитку, племянницу их бывшего хана, но потом увидел сон, в котором ему велели отказаться от нее, и он подарил ее Джурчедэю, одному из своих самых храбрых генералов, наказав ему всегда почитать ее.

— И это, я полагаю, говорит о его великодушии.

— Когда он победил найманов прошлой весной, — продолжал рассказывать Наяха, — их хатун Гурбесу тоже стала его женой. Она приехала на поле битвы, чтобы посмотреть, как сражаются найманы — говорят, она храбра, как мужчина. А последнюю его жену зовут Тугай, она была женой Худу, сына Токтоха Беки. Хан взял Тугай себе, а сыну Угэдэю отдал Туракину, новую жену Худу.

— Посланец говорил моему отцу о потерях Токтоха.