К стану двигались всадники, и хан был среди них. На лугу за лагерным кольцом Хулан две команды мальчишек гоняли палками трупик какого-то животного. Трупик взлетел от удара палкой, мальчишки бросились за ним. Кулгану захотелось поиграть с ними, хотя он пас лошадей и почти месяц не виделся с матерью.

Она вспомнила, как сын ходил за ней по пятам, когда был маленький, как улыбался ей, когда приносил аргал. Рабыни баловали его свежим хлебом, испеченным из китайской муки. Теперь женщины боялись его, так как он кричал на них и грозил побить за непослушание. Он проводил больше времени со сводными братьями и друзьями, чем с матерью.

Кулган поднял руку, чтобы поправить головную повязку. Для своих лет он был росточка небольшого, и ему никогда не быть таким высоким, как отец, но говорили, что он самый красивый из сыновей хана. Скулы у него были острые, кожа золотисто-смуглая. Две толстые косицы выглядывали из-за повязки. У него были большие янтарные глаза и широкие плечи. Он часто хвалился, что положит на лопатки и мальчиков постарше.

Хан со своими людьми остановился, чтобы посмотреть, как играют мальчишки. Тэмуджин не давал ей знать, что едет в ее орду. Обычно ее предупреждали, что он приедет. Порой он появлялся без предупреждения, когда она уже спала. В постели они занимались штучками, которым он выучился у одной из своих женщин. Хулан знала, что он получает удовольствие, беря ее силой. Иногда она даже стонала от боли, а он в это время говорил ей о своей любви.

Она убеждала себя, что ему наскучит жена, которая не может удовлетворить его. У нее ничего не получалось.

— Отец должен прийти попрощаться, — сказал Кулган. — Все говорят, что война в Хорезме может длиться годы. Интересно…

Хан поспешил к жене и сыну, опередив сопровождавших. Кулган пустил лошадь в галоп. Хулан медленно ехала за ним. Тэмуджин остановился под одиноким деревом, к нему присоединился Кулган. Их белые лошади, потомство любимого жеребца хана, кружились друг подле друга. Тэмуджин подарил лошадь Кулгану несколько месяцев тому назад.

Оба спешились и сели под деревом, к ним подъехала и Хулан. Тэмуджин обхватил мальчика за плечи рукой, глаза его сына сияли от восторга.

— Стреляешь уже лучше? — спросил Кулгана Тэмуджин.

— Неплохо.

— Мои сыновья должны стрелять лучше всех. Ты можешь усовершенствоваться в стрельбе из лука, если меньше будешь цепляться за материнскую юбку.

Кулган покраснел.

— До вчерашнего дня я пас лошадей. Я приехал, потому что мама попросила.

Когда-то он смотрел на Хулан с восхищением, теперь он так смотрит только на отца.

— Поговорите без меня, — сказала она. — Мне нужно присмотреть, чтобы тебя с твоими людьми хорошо накормили вечером.

— У тебя для этого есть служанки и рабыни, — возразил Тэмуджин. — Ты и так много работаешь вместо них. Посиди с нами.

Она спешилась и села рядом с сыном.

— Тебе уже тринадцать, Кулган, — сказал хан.

— Скоро четырнадцать.

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Хорезм. — Кулган от неожиданности открыл рот. — Ты будешь помогать пасти запасные табуны, — добавил Тэмуджин. — Почувствуешь, что такое война.

Кулган заулыбался.

— Я покажу тебе, как я умею сражаться.

Хулан потупила взгляд. Она знала, что этот день придет, но сыну не следовало бы покидать ее с такой радостью, менять ее общество на возможность сражаться и убивать. К тому времени, когда она увидит его снова, он, наверно, станет мужчиной, закаленным в битвах.

Она коснулась руки Кулгана, он отстранился.

— Подготовься получше, — сказал Тэмуджин, — поупражняйся в стрельбе. Съезди к моим людям и покажи, что ты умеешь. Я хочу, чтобы к ужину они доложили мне, как ты стреляешь.

— Я справлюсь. — Кулган вскочил и побежал к своей лошади. — Обещаю ни разу не промахнуться! — крикнул он и ускакал.

Тэмуджин привалился спиной к дереву.

— Он сдержит обещание, — сказал он. — Он сильный духом. Даже мать не смогла его избаловать.

— Это твой сын, Тэмуджин.

Он пойдет за ханом хоть к черту на рога, как все мужчины, как Наяха.

Он стянул с ее головы платок и обхватил ладонями ее лицо.

— Красавица моя Хулан.

Люди пели песни и сочиняли стихи о хане и его любимой Хулан и о том, что ее любовь к нему была так же велика, как и его к ней. Еще бы — он был величайшим из людей!

— Я буду скучать по Кулгану, — сказала она.

— Ты не будешь скучать. Я не хочу обходиться без любимой жены во время войны, которая может продлиться долго. Ты поедешь со мной, Хулан. — Он улыбнулся ей, но в глазах его мелькнуло что-то злобное. — Что ты скажешь? Ты недовольна?

— Я всегда была покорна тебе, — сказала она. — Ты никогда ни о чем меня не спрашивал.

— А когда тебе нужно было, чтобы я спрашивал? Твои шатры полны добра, которое я добыл для тебя, и тебе не счесть своих стад. Я дал тебе много, но для тебя это все равно что комок грязи. Наверно, пора тебе увидеть поближе, как добываются для тебя всякие блага.

— Пожалуйста…

Он крепко ухватился за ее подбородок.

— Я хочу, чтобы ты вела хозяйство и была моей главной женой в Хорезме, а ты воротишь нос от этой чести. Ухаживание затянулось, Хулан. Я люблю тебя больше, чем любил любую другую женщину, и все же ты не пылаешь страстью ко мне. Больше я не буду стараться пробудить ее, любовью ли, ненавистью ли. Ты поедешь со мной и будешь всегда рядом. Ты присмотришь, чтобы твой сын стал воином.

Он знал, как было ненавистно ей это. Ей следовало бы догадаться, что он не оставит ее на родине, не даст заботиться о пленницах, чьи слезы и страдания доставляли ему такую радость. Он одержит победу над ней.

Всадники покрыли землю, как саранча. Они дышали огнем и были пьяны от крови — так говорили крестьяне, устремившиеся в ворота Бухары. Беглецы искали убежища в предместьях и садах, примыкавших к городу, захватчики преследовали их по пятам. Теперь враг окружил Бухару.

Зулейка, прячась в винограднике, из-за лозы прислушивалась к разговору отца с незнакомыми людьми.

— Вражеская армия большая, — сказал один из них, — но она кажется еще больше из-за пленных, которых гонят впереди, чтобы они приняли на себя первый удар.

Совсем недавно пришла весть о падении Отрара. Пограничный город осаждали несколько месяцев. Ее отец верил, что он выстоит, но его взяли. Его губернатор Иналчик, по слухам, был казнен — ему залили расплавленное серебро в глаза и уши. Теперь варвары подошли к Бухаре.

— Рассказывали, что пал Сыгнак, — сказал другой человек. — Разве его взяла та же самая армия?

— Видимо, их армия разделилась, — заметил один из братьев Зулейки. — Их будет легче изгнать. Шах, да будет благословенно его имя, тоже поделил свою армию, чтобы защищать города.

— Было бы лучше, — сказал торговец вином, — если бы он бросил против дикарей всю армию с самого начала.

— Мы выдержим осаду, — сказал ее отец. — Бог даст, гарнизон цитадели защитит нас.

Рабыни, сидевшие с Зулейкой, молчали. В саду было спокойно, что бы там ни случалось снаружи. Люди в тюрбанах, посещавшие ее отца Карима, нежились на подушках у мраморного фонтана, и вид у них был спокойный, как всегда. Ее отец, казалось, был больше озабочен убытками в торговле из-за длительной осады, чем самими боевыми действиями. Если Господь смилуется, всадникам наскучит осада, и они удовлетворятся грабежом окрестностей.

Мужчины о чем-то разговаривали, а потом два ее брата и другие гости попрощались. Обычно они сидели подолгу, пока тени деревьев не удлинялись и не раздавался призыв к молитве из Пятничной мечети. Они, видимо, торопились по домам, чтобы убедиться, что там все в порядке.

— Накупи как можно больше еды, — велел ее отец Карим. — Цены сегодня уже выше, чем вчера.

Она поняла тогда, что он испуган больше, чем казалось.

Три дня противник атаковал цитадель с многочисленными башнями и стеной почти с милю в периметре, швыряя камни из катапульт и взбираясь на стены. Тысячи наемников-туркменов отражали приступы.