Ей представился бамбуковый стебель. Любимым местом Шикуо в парке летнего дворца была бамбуковая рощица на берегу озера. Летний дворец в Чжунду был почти таким же большим, как императорский дворец в центре столицы, величиной едва ли не с город, с его тысячами министров, придворных, евнухов, приезжих дворян, императорской гвардией и легионами слуг и рабов. Ежедневно прибывали обозы с провизией и всем необходимым для двора. Купцы в тюрбанах, белых шляпах и маленьких шапочках ханьцев часто ночевали в дворцовых стенах.

Придворные дамы проходили мимо Шикуо, не обращая внимания на церемонную девочку, сидевшую с рабынями у озера. Чжурчженьские дамы шествовали в своих шелковых халатах, и при каждой была рабыня с зонтиком или балдахинчиком, защищавшим от солнца. У многих ханьских женщин были крошечные забинтованные ступни, отчего бедра их вихлялись, когда они семенили своей птичьей походкой. Дамы с такими ступнями редко ходили пешком, их обычно несли на носилках по изогнутым мостикам и по дорожкам парка, обсаженным подстриженными деревьями.

У чжурчженьских дам была золотистая кожа и румяные щеки, ханьские женщины были хрупкими созданиями с кожей бледной, как тонкий пергамент. Шикуо была скорее похожа на китаянку, на свою мать, но, к счастью, ноги ей с детства не бинтовали. Она окрепла после смерти отца и часто прогуливалась по парку с сестрами и рабынями.

Ее сестры и другие придворные дамы разговаривали о любовных делах и дворцовых интригах. Изредка они касались событий, происходивших вне дворцовых стен. Онгуты, жившие за Великой стеной, все еще отказывались платить дань. Тангуты Си Ся наконец покорились царю северных варваров и теперь совершали набеги на цзиньские провинции, граничащие с Си Ся. Но это, кажется, не заботило императора. Тангуты были слишком слабы, чтобы одерживать победы над цзиньскими войсками, а варвары, жившие севернее пустыни, снова занялись междоусобными распрями.

Рисуя, Шикуо научилась выделять главные линии и штрихи, чтобы они не терялись среди второстепенных. В разговорах, которые она слушала, тоже надо было ухватить главное, как бы оно ни тонуло в болтовне. Она поняла, что многие считают Янь-ши, ставшего императором Вэй, слабым и нерешительным и что его окружение это устраивает. Он позволил своим мэньаням и моукэ заниматься поборами и не требовал совершенствоваться в охоте и военном деле. Его, казалось, нисколько не волновало то, что военная мощь государства теперь зависела от киданьских генералов и солдат.

В год овцы в разговорах придворных дам появилась тревожная нотка. Северные варвары захватили несколько аванпостов. Войска, посланные против них, потерпели поражение. Ходили слухи, что император был готов бежать из Чжунду, пока советники не уговорили его остаться.

Шикуо была бессильна повлиять на такие события, и у нее были другие заботы. В тринадцать лет она боялась, что император может выдать ее замуж за человека, далекого от дворца, за живущего далеко чиновника, в поддержке которого он нуждался. Она хотела избежать подобной участи.

Она начала показывать некоторые свои рисунки императору. Рабыня передавала свитки императорским рабам и возвращалась с лестными отзывами о ее работах. Когда один из младших министров пришел в ее апартаменты в первый раз за новыми рисунками, Шикуо обрадовалась. Если императору понравятся рисунки, он, возможно, приблизит ее. Она сама питала дамские слухи, которые рисовали ее в его глазах как девушку слишком слабую, чтобы переносить существование вне дворца.

Мазки ее кисти становились более уверенными. Она изображала веселящихся дам, группу придворных на широком дворе, музыкантов, играющих на инструментах, шелковицу за своим окном. Она хотела сохранить образы императорского дворца и еще более любимого летнего дворца на севере города на случай, если двор вынудят оставить их.

Шикуо помнила высокого молодого человека, придворного, который разговорился с ней в императорском саду. Немногие задерживались здесь на исходе зимы, но Шикуо любила холодный чистый воздух и вид голых ветвей с проклюнувшимися почками. Рабыни были с ней, хотя и протестовали, боясь, что их госпожа простудится.

Она остановилась на дорожке, думая, что молодой человек после церемонного приветствия проследует своей дорогой, но он задержался. Звали его Елу Цуцай, и был он сыном Елу Лу, киданьца родом из бывшего киданьского императорского дома, но его семья служила цзиньской династии со времен правления Шицзуна. Елу Цуцай уже добился таких почестей, которые были необычны для киданьцев, по большей части своей предпочитавших служить в армии. Чжурчженьские ученые, слабо разбиравшиеся в классиках, часто получали более высокие мандаринские степени, нежели образованные киданьцы и китайцы.

— Мне хочется сказать вам, ваше высочество, как я восхищаюсь вашими рисунками, — пробормотал молодой человек. — Ствол бамбука вы рисуете изящными и уверенными мазками.

— Ваша похвала возвышает меня, — ответила она. — Я знаю сочинения вашего отца и ваши собственные недавние достижения. То, что такой ученый может получить удовольствие от моих жалких усилий, радует меня.

— Есть и еще один рисунок, который меня тоже восхищает, — сказал он. — Он висит в апартаментах Главного астронома. Дерево, затененное крышей дворцовой ограды. — Шикуо кивнула, император иногда дарил ее свитки любимым приближенным. — У меня было такое чувство, будто стена может вдруг исчезнуть, а дерево останется в одиночестве. Но душа художника раскрывает себя полнее в искусстве изображения бамбука, и тут я нахожу и изящество, и мощь.

— Благодарю вас за лестные слова, — сказала она.

Елу Цуцай поклонился, поплотнее закутал шею меховым воротником и удалился.

Она бы забыла этого молодого человека, но тот день в саду теперь казался последним мирным днем на ее памяти. Позже, весной, другой киданец, князь Елу Люко, восстал против императора и объявил себя Ляо-ваном, государем киданьцев, а потом присоединился к захватчикам-варварам. Противник начал движение по дорогам и перевалам в направлении Чжунду.

Перед ней встало лицо молодой китаянки. Женщина была рабыней, отданной Шикуо за несколько месяцев до того, как изменник Елу Люко перешел на сторону врага. Голова рабыни склонилась, полузакрытые глаза — как полумесяцы, на щеках слоновой кости — персиковый румянец.

Женщину звали Ма-тан. Она не родилась рабыней. Чжурчженьскому мэньаню приглянулась земля дворянской семьи, и он придумал обвинение, которого оказалось достаточно, чтобы казнить ее отца, а ее семью продать в рабство. Как и большинство рабынь дворца, Ма-тан обзавелась верными подружками, на сведения которых можно было положиться. Через них она узнавала о событиях при дворе и за дворцовыми стенами еще до того, как они становились предметом дамских разговоров.

Шикуо обнаружила, что становится более зависимой от сообщений рабынь, поскольку придворные дамы стали более сдержанны на язык. Ма-тан приносила ей вести о голоде, о крестьянах, которые из-за потери урожая и разорения их земель варварами хлынули к двенадцати воротам Чжунду просить еды. Обозы с провизией теперь приходили в город из Кайфына и других городов на юге, у Желтой реки. Ма-тан говорила ей о городах, которые горели по несколько дней, и дорогах, заваленных человеческими костями. Шикуо вспоминала эти рассказы всякий раз, когда ее приглашали в один из императорских залов для пиршеств, где двор все еще обжирался пищей, доставленной с юга.

Император послал армию под командой своих генералов Ваньен Каня и Шуху Каоши, чтобы встретить противника тем же летом. От Ма-тан услышала Шикуо, что всем узникам в Джунду, Сычуане и Ляодзыне была дана общая амнистия с тем, чтобы пополнить ряды армии. Отчаяние императора стало еще более очевидным, когда он послал за Ке-ши-ле Шичунем, генералом, уже обесчещенным из-за поражения, нанесенного ему войском варваров. Вопреки советам большинства министров, император простил Шичуня и сделал его заместителем командующего цзиньской армией.

Шикуо предавалась воспоминаниям, глядя на черное осеннее небо, придавившее императорский дворец. Звезды спрятались за тучи, а потом ночь вдруг ожила, посыпались искры, выросли сверкающие огненные деревья, заполыхали цветы, и грянул гром. Зрелище было устроено по приказу Шичуня, некогда заместителя командующего, а ныне регента империи.