— В этом нет необходимости, — потенциальная пациентка нахмурилась. — Мерри, нам лучше пойти к твоей матери и другим женщинам, а Гастону… — Ее глаза холодно смотрели на него. — Вам лучше присоединиться к Джону, Питеру и Бену.

— Джон вышел, — доложила девушка. — У него посетитель.

— Посетитель? В такой поздний час? Кто он, Мерри?

Мередит бросила на Гастона осторожный взгляд.

— Саскуэханнок. Питер сказал, что он выглядит так, будто бежал много дней без отдыха.

— Mervei lleux! Un sauvage! [26]Я должен немедленно пойти к ним.

— Нет! — Шеннон схватила за руку и гневно уставилась на него. — Оставьте их в покое! Если он бежал несколько дней, значит, что-то случилось. О, нет… — тайное совещание с французами! — подсказала ей память. Кахнаваки нужен его советчик, чтобы умереть, сражаясь бок о бок! Началось…

— О, Джон, я так испугалась!

Джон Катлер нежно обнял свою прекрасную женщину, коснулся губами ее волос. Шеннон дрожала всем телом. Как всегда, он почувствовал себя потерянным. Он знал, что нужен ей. Ему было больно от собственного бессилия. Он не знал, чем помочь ей, как прогнать раз и навсегда ее бред, галлюцинации.

Казалось, она в смятении.

— А где Кахнаваки? — наконец, спросила Шеннон, поглаживая Принца.

Джон внимательно смотрел на нее.

— Кахнаваки там, где ему надлежит быть — дома со своим новорожденным сыном. Эти вести принес мне… нам его посланец.

— Вести? — В глазах Шеннон засветились понимание и облегчение. — Малыш! Да, понимаю, конечно! О Джон, как замечательно! Какая радость! А я уж испугалась…

Джон безнадежно покачал головой. Когда же, в конце концов, в душе этой безгрешной, терзаемой тревогами женщины наступит покой? Он ломал себе голову в поисках выхода. Ему хотелось быть ее защитником… если она позволит, отбросит свои необоснованные страхи.

Даст ли доктор Маршан ответ на эти вопросы? Если нет, что тогда делать? Как поступить? Другие врачи? Обманчивые надежды, мучения для Шеннон?

— Кто принес вести? Где он? Должно быть, он умирает от голода.

— Он не захотел остаться. Кахнаваки предупредил его о странных привычках моей матери, — Джон с трудом улыбнулся, надеясь отвлечь ее от пугающих мыслей и перенести в мир любви, тепла, безопасности. — Пойдем в дом, Шеннон, попрощаемся с мамой, и я уложу тебя спать. Тебе нужно отдохнуть.

— Уложишь меня? — спросила она. — Наша последняя ночь перед разлукой. Помнишь, я обещала быть твоей рабой любви? — Шеннон с надеждой обняла его за шею. — Ты не передумал ехать?

— Нет. Я уезжаю на рассвете.

— Можно, я поеду с тобой? — Она безнадежно вздохнула. — Окей, я знаю, что ты скажешь. Но я слишком взволнована, чтобы спать одной… по крайней мере, сейчас. — В синих глазах мерцал намек. — Расскажи мне о малыше. Он родился в ту ночь, когда я видела сон?

Джону не хотелось подтверждать этого, но он никогда не лгал этой женщине и не стоило начинать.

— Да, в ту самую ночь. Совпадение. Но для вас с Кахнаваки это, несомненно, предвидение?

— Его назвали Джон Катлер?

— Церемонию именин отложили до нашего возвращения. Но мне сказали, что Малиновка выбрала имя Coutean Noir. [27]

— Что? Ведь собирались назвать «Джоном»?

Джон не смог сдержаться, рассмеялся. Он предполагал, что Шеннон возмутится.

— В некотором смысле ребенка назвали в мою честь. Ты помнишь нож, каким Кахнаваки порезал тебе руку? Это — мой подарок. Нож с черной рукояткой.

— «Coutean Noir», — повторила Шеннон. — Черный нож? Но почему так, вместо Джон?

— Малиновка учла желание мужа назвать ребенка в мою честь. Но ей хотелось выразить свою любовь к французскому языку. Прекрасное имя, по-моему. Ты согласна?

— Да. Но поверишь ли, я видела во сне этот нож. Кахнаваки разрезал им пуповину.

— Потрясающе. Пора в постель.

— Мне нужно попрощаться с гостями. Не хочу разбить Гастону сердце пренебрежительным обращением.

— Он мне противен, — с жаром сказал Джон. — Поговори, пожалуйста, с Мередит о нем.

— Он очарователен, — пошутила Шеннон.

Джон почувствовал облегчение.

— Надеюсь, ты не воспринимаешь всерьез его комплименты.

— Не серьезнее, чем твои шуточки. Ты назвал мой акцент «отвратительным».

Джон прижал ее к себе.

— Твое знание французского становится опасным, — его губы коснулись шеи, уха. Он знал, что перед этим она не устоит.

— М-мм… возьми меня с собой. Завтра утром мы займемся любовью в лесу. Это так прекрасно.

— Лес будет с нами всегда. Наберись терпения, cherie.

— Нет, он не будет с нами всегда.

Джон напрягся, уловив признаки приближающегося приступа отчаяния. Когда же это кончится?

— Шеннон, скажи, что случилось?

— Там не всегда будет лес, — повторила она печально. — Все эти деревья срубят… Однажды придет человек и уничтожит лес.

Джон не мог видеть ее отчаяние. Он схватил ее за плечи и встряхнул.

— Человек срубит деревья, но на их месте вырастут новые. Так устроен мир. Это не значит — смерть. И не только человек уничтожает деревья, но и бобер…

— Когда ему необходимо, как ты говорил. Только человек способен очистить от леса землю, построить поместье и оставить свой след на земле. И грядущие поколения будут помнить о нем, наследовать, владеть. Как больно!

— Вздор!

— Разве? А что ты скажешь о Пенсильвании?

— О чем?

— Да ладно, — Шеннон на минуту задумалась. — Лет через двадцать человек по имени Уильям Пени назовет в свою честь тысячи акров земли. [28]Через триста лет каждый школьник в Америке будет знать о лесах Пенна, но эти леса нужно будет лишь представлять себе в своем воображении. Их нет, но в веках осталось имя, его имя. — Шеннон прижалась к Джону. — Не станет не только деревьев. Сюда придут тысячи людей. Они будут охотиться на животных, чтобы есть… и для развлечения. Из-за их жадности и неумеренности будут полностью уничтожены некоторые виды животных.

Он взял ее лицо своими большими руками и серьезно сказал:

— Шеннон, я не допущу этого. Клянусь жизнью сына Кахнаваки.

Сначала глаза Шеннон засияли, потом погасли.

— Один человек не сможет помешать, Джон. Даже такой удивительный, как ты.

— А одна женщина сможет?

— Нет.

— Тогда почему ты обвиняешь себя? Ты только женщина, к тому же ненормальная.

— О, Джон…

Он поднял ее на руки и прошептал:

— Мы поднимемся по черной лестнице. Тебе пора отдохнуть, любимая. Мне нужно выехать пораньше.

— Я буду тосковать по тебе.

— Постараюсь побыстрее вернуться.

— В июне мы должны быть вместе. Это важно. Знаю, это глупо…

Шеннон была в изнеможении. Теперь она заснет, как в трансе, на несколько часов. Неужели эти чары никогда не рассеются? Периоды ясного ума и здравого смысла становились все продолжительнее, и Джону показалось, что она поправляется. «Но сегодня, — подумал он печально, — надежды рухнули». Шеннон уверена, что они пробудут вместе несколько недель, потом она «исчезнет». Ее странный рассказ о двадцатом веке, где женщины становятся адвокатами, а леса лишаются деревьев; утверждение, что ее сестра от нее на расстоянии в триста лет… Все так пугающе мрачно, будто в ее короткой жизни с ней обходились жестоко, а ее сокровенные желания после травмы превратились в бред. Шеннон удалилась от своего «дома» на такое расстояние, — не физическое, а временное — какое придумал ее ум.

Если она, наконец, выздоровеет, она сможет подробно рассказать ему о прошлой жизни. Он разуверит ее раз и навсегда, убедит, что у нее было временное помрачение сознания.

«Все в прошлом», — скажет он, а в настоящем и навсегда с нею Джон Катлер, Кахнаваки, клан Волка и весь саскуэханнокский народ. И они никому не позволят обращаться с ней жестоко.