Паника охватила Шеннон. Сдавило горло. Заколотилось сердце. Глаза Кахнаваки заглядывали в глубину ее души. Она поняла, что если расскажет о кровопролитии, он поверит ей. Она даже подозревала, что он читает ее мысли и может узнать о ее вероломстве. Шеннон была права, ей надо избегать саскуэханноков. Всех и, особенно, провидца Кахнаваки.

— Шеннон? — Голос Джона пробился сквозь смятенные мысли. Джон обнял ее. — О чем ты задумалась?

— Извините. — Она прижалась щекой к его груди. — Я плохая хозяйка…

— Ты? Нет, это Кахнаваки — капризный гость. Задает разные вопросы и не хочет есть твою стряпню.

— Это твоя вина, — напомнила она. Когда Джон обнимал ее, все страхи рассеивались. Шеннон уже удивлялась, почему невинный вопрос Кахнаваки нагнал на нее мистический ужас. — Мне хочется приготовить для вас оладьи с кленовым сиропом. Вам понравится. Пойдите искупайтесь. — Она улыбнулась Кахнаваки. — Я вела себя странно, извини. Наверное, правда, что у меня обман чувств, как говорит Джон.

— Еще я говорю, что это придает тебе очарование. Кахнаваки, ты согласен со мной?

Кахнаваки важно кивнул головой.

— Согласен. И я действительно голоден. Буду благодарен, если ты накормишь меня. Мне хотелось бы узнать о тебе побольше.

«Ничего не выйдет, — подумала Шеннон по дороге в хижину. — Я накормлю тебя, но разговаривать, когда твои глазищи смотрят прямо в душу, мы определенно не будем!

Шеннон приготовила тесто из кукурузной муки тонкого помола, соли, жира и воды. Оладьи получались аккуратными, круглыми, румяными. «Жаль, что нет масла», — сказала она себе. Ничего, будет вкусно и с кленовым сиропом. Она чувствовала себя уверенно, внимательно следила за огнем в очаге. Ей не хотелось, чтобы Джон подкалывал ее. Всякий раз, когда она принималась готовить, еда у нее подгорала или совсем сгорала.

К ее великой радости, результат превзошел ожидания. Шеннон потеряла счет оладьям. Джон и Кахнаваки требовали еще и еще, и состязались, кто больше съест, и щедро засыпали ее комплиментами. Сироп — густой, зернистый и пикантный — был таким вкусным, что Шеннон присоединилась к мужчинам, опасаясь, что ей ничего не достанется. Кахнаваки развеселился, увидев, каким успехом пользуется его подарок.

Джон, казалось, был поглощен только едой. Но Шеннон догадывалась, что он рад видеть друга, представить ему свою женщину в лучшем свете. Она верила, что этот завтрак сохранится в ее памяти на долгие годы.

Кахнаваки погладил себя по тугому животу, растянулся на широкой кровати Джона и что-то весело сказал на своем языке.

Джон расхохотался.

— Он угрожает остаться с нами навсегда.

— О, нет. Он не может остаться! — Шеннон вспыхнула, но быстро нашлась. — А как же Малиновка? Он должен быть с ней.

— Я же говорил тебе, что у него необычный юмор? Он знает, что мы дорожим уединением, — Джон взял ее за руку и отвел в сторону. — Шеннон, он же пошутил. Что с тобой? Ты грубишь?

— Знаю, — вздохнула она. Ей было стыдно, что она не сдержалась, представив себе взгляд Кахнаваки, преследующий ее день и ночь. — Извини. Не понимаю, что со мной.

— Это же Кахнаваки, а не саскуэханноки, что смущают тебя, — мягко попенял он. Вдруг его голос стал низким и хриплым. — Может быть, к тебе вернулись чувства к нему, что были в первые дни?

— О чем ты говоришь, Джон?! — ей казалось, что фантазии о Кахнаваки были давно, в прошлой жизни. — Я давно забыла об этом. Когда я думаю о любви, я вспоминаю Джона Катлера.

Самодовольная улыбка озарила его лицо. Он склонился к ней, чтобы поцеловать. Потом вспомнил о присутствии своего друга и погладил Шеннон по щеке.

— Знаешь, почему он дразнит нас? Он знает, что нам хочется остаться одним.

Кахнаваки понимающе фыркнул и устремился к двери. На ходу он схватил со стола последний оладышек и поманил Герцогиню. Хлопнула дверь, и Джон снова наклонился для поцелуя.

— Подожди, — Шеннон хотелось извиниться за свою грубость. — Ты сказал ему, что мы собирались зайти в деревню?

— Конечно. Я даже объяснил ему, что тебе не терпится пойти к моей матери, и он поддержал тебя.

— Не может быть!

— Мы говорили об этом, пока ты готовила. Он считает, что там ты будешь спокойнее и выздоровеешь быстрее. Он полагает, что нам нужно немедленно отправляться.

— Вот как! — Шеннон зарделась от благодарности и вины. — Но ты хотел увидеть ребенка.

— Он пришлет за мной. Мы обо всем договорились. Поцелуй меня.

Она прильнула к его груди. Джон прижался к ее рту губами со всей мужской страстью. Он настойчиво подталкивал ее к кровати. Шеннон рассмеялась.

— Остановись. За дверью твой брат.

— Наверное, он уже ушел, — Джон принялся расстегивать джинсы. — Он не любит долгих прощаний.

— Ушел?

— Я просил его взять с собой Герцогиню. Она не годится для длинной дороги и… — Джон заметил, что Шеннон расстроилась. — Ну, что еще?

— Ты должен попрощаться с ним! Я не прощу себе, если он уйдет, не простившись.

— Шеннон?..

Не обращая на него внимания, она бросилась к двери, позвала Кахнаваки, который уже почти достиг опушки леса. Услышав в ее голосе тревогу и отчаяние, он поспешил назад.

Шеннон встретила его на полдороге, схватила за руки.

— Не уходи, Кахнаваки. Побудь с нами еще немного.

Вождь сочувственно улыбнулся своему брату. Мужчины весело рассмеялись, и Джон сказал:

— Он чувствует, когда мешает. Я же говорил тебе, что у него блестящий ум, — и добавил, обращаясь к Кахнаваки: — Шеннон хочет попрощаться с Герцогиней.

— Конечно, хочу. А вы пожмите друг другу руки и… пожелайте что-нибудь хорошее.

Джон ухмыльнулся.

— Мы оставим сантименты тебе. Поцелуй Герцогиню. При мне можешь поцеловать Кахнаваки. Его давно не целовала женщина нормальных размеров.

— Джон, я говорю серьезно, — в ее голосе слышалось отчаяние. — Скажи ему, что он — замечательный брат. Пожми ему руку.

— Опять вздор, — сказал со вздохом Джон своему брату.

Но Кахнаваки, кажется, понял ее. То ли по дрожащему голосу, то ли по ее уклончивому взгляду, то ли по скорбному выражению лица. Кахнаваки пристально смотрел ей в глаза, и, казалось, читал ее мысли. И Шеннон увидела в глубине его бездонных черных очей проблески истины, намек на вину. Она сжалась, как от удара.

— Пожалуйста, скажи ему, Кахнаваки…

Вождь нахмурился и повернулся к Джону.

— Мой брат и друг, любовь Кахнаваки к тебе сильнее речных порогов, что дали ему имя.

Улыбка Джона угасла. Он быстро заговорил по-саскуэханнокски. Кахнаваки ответил просто:

— Я назову своего сына в твою честь, Джон Катлер.

— Не слушай вздор, который несет Шеннон. Ничего с нами не случится. Скоро мы встретимся снова. Помнишь, в чем мы поклялись друг другу? Ты и я, мой брат, умрем вместе, сражаясь бок-о-бок в бою…

— Нет!

Мужчины повернулись к ней. В глазах Кахнаваки появилось сострадание. Во взоре Джона — ярость. Шеннон съежилась от стыда. Она опять грубо оскорбила друга и брата своего возлюбленного. Ее трясло — предсказание смерти подобно проклятию. Ни единого звука не сорвалось с ее губ. Она была просто не в силах выдержать напряжение от дурного предчувствия, охватившего ее при мысли, что Джон может умереть раньше, чем минуют два месяца.

Кахнаваки ласково погладил ее по щеке. Лицо его было спокойно, неподвижно. Они молча смотрели, как он уходит. Наконец, Кахнаваки и Герцогиня скрылись в лесу.

В зеленых глазах Джона горела ярость.

— Марш в хижину, — резко сказал он.

— Джон…

— Не хочу говорить с тобой.

— Я не хотела…

— Замолчи! — Он с трудом сдержался и процедил сквозь зубы: — Иди в хижину, возьми свою сумку. Мы отправимся, как только я навьючу мула. — Джон пристально смотрел на деревья, за которыми скрылся его дорогой, оскорбленный друг. — Посмотрим, сможет ли моя мать понять, что ты за птица.

— Долго ли идти до Нью-Амстердама? — однажды, занимаясь любовью, спросила Шеннон.