Алистер тотчас вскочил с места.

— Джейн! — Он с такой мольбой смотрел на нее, что женщине стало жалко его.

— Прощай, Алистер, — с достоинством произнесла она и, взяв Роберто под руку, вышла из комнаты. Как только они оказались на улице, Джейн повернулась к принцу. — Ну и хитрый же ты! Мы ведь ничего такого не обсуждали! Как я сдержалась, сама не пойму.

— Они привели меня в ярость тем, что говорили о тебе, словно ты неодушевленный предмет, выставленный на торги. Просто отвратительно! Но они едва ли станут упорствовать. Думаю, мы более ни о чем таком не услышим. Ну а сейчас, дорогая, где бы ты хотела пообедать?

Он был прав. Более они ничего подобного и не услышали. Месяц проходил за месяцем, невеселые события понемногу выветривались из памяти Джейн. Она находилась в Вест-Индии, когда ее известили, что развод вскоре будет окончательно оформлен, а еще через несколько месяцев, уже в Сингапуре, Джейн узнала об окончании дела. Спустя три месяца, в Нью-Йорке Джейн получила на руки соответствующее постановление суда и внезапно испытала страшную горечь. Ведь она с такими надеждами выходила замуж за Алистера, так уверена была в том, что союз их будет вечен! И вот теперь закончилась целая эпоха в жизни Джейн. Несмотря на то что минуло много времени и она была вполне счастлива с Роберто, прочитав полученный документ, женщина почувствовала себя опустошенной.

Еще год с Роберто пролетел почти незаметно. Джейн жила с ним уже три года и в течение этого времени так и не встретилась с сыном.

Поначалу она писала каждую неделю, с каждым разом ощущая, что ей все сложнее писать ребенку, который неотвратимо превращался в совершенно чужого, незнакомого ей мальчика. Она тем не менее старалась. Но в конце концов стала посылать сыну лишь поздравления на Рождество и в день его рождения.

В сандаловой шкатулке, украшенной замысловатым орнаментом и перевязанной голубой лентой, Джейн хранила те несколько писем, которые прислал ей сын. Они были зачитаны до дыр.

Порой она долгими часами просиживала над фотографиями Джеймса, пытаясь разглядеть в лице ребенка свои собственные черты. Разрез его глаз, тут Джейн была совершенно уверена, был типично материнским; в остальном мальчик напоминал Алистера, каким тот мог быть в тринадцать лет. Жаль, что, когда сын бывал у нее в Кембридже, она не потрудилась как следует разговорить его, получше узнать. Теперь же, судя по всему, уже поздно.

Как бы то ни было, а Джейн была женой Роберто. Теперь, с каждым годом все более, менялись некогда непреложные правила, — и Джейн уже встречалась со многими членами его семьи, не только с мужчинами, как это уже бывало, но также и с женщинами. А началось все с того, что в замок приехал кузен Роберто со своей новой супругой. Видимо, по возвращении в родовое гнездо кузен рассказал о Джейн в весьма восторженном тоне, ибо вскоре последовало приглашение от дядьки Роберто. Вслед за этим приглашения посыпались одно за другим.

Джейн была поражена тем, с каким размахом жила семья Роберто. Еще в Англии ей доводилось слышать разговоры о том, что являет собой континентальная европейская аристократия, которая, дескать, на ладан дышала, ходила чуть ли не без средств, жила в руинах, что представители некогда уважаемых аристократических родов теперь, чтобы свести концы с концами, работают гидами у богатых американцев. И что якобы одни только британские аристократы еще держат европейскую марку. Если в подобного рода рассуждениях и была некая толика истины, то она не имела никакого отношения к семейству Виллициано. У каждой ветви этого семейства имелся собственный замок, палаццо в Риме и как минимум один охотничий домик.

Мужчины семейства Виллициано, как правило, женились на итальянках, причем на аристократках: никто из «подлых» не разбавлял кровь почтенного рода. Они изумлялись, что в Англии аристократия все чаще соединялась узами брака с простолюдинами, — что, по их мнению, приводило к необратимой порче доброй аристократической крови. Джейн пыталась было спорить, доказывая обратное, говорила, что только в этом столетии богатые дочки американских промышленников, за которыми гонялись европейские аристократы, не единожды спасли множество старых фамильных имений. «Ах ты, Господи!» — всплескивали руками итальянки, и при этом на ухоженных наманикюренных пальцах у них сверкали фамильные драгоценности. Они тотчас принимались объяснять Джейн, почему именно следует сохранять чистоту крови. Они не говорили о социальном тождестве, об ответственности — такого рода мысли не приходили им в головы. Глядя на них, Джейн приходила к выводу, что эти дамы выращены и воспитаны с той же тщательностью и знанием дела, с каким подходят к производству чистопородных лошадей, чистота кровей которых является предметом особых забот конезаводчиков. Правда, Джейн при этом никогда не чувствовала себя униженной, ибо и представить не могла, что разговоры о чистоте кровей имеют к ней хоть какое-то отношение.

Ближе всех, как по месту проживания, так и по возрасту, были Эмилио и его жена Франческа, кузены Роберто, правда из различных ветвей раскидистого фамильного древа. Эмилио был ровесником Роберто, а Франческа всего лишь на год моложе Джейн. Эту пару Джейн особенно полюбила; ей казалось, что она знает их уже давно.

Иногда Джейн представлялось, что Роберто смягчится и женится на ней. От былой непреклонности никогда не выходить за него замуж не осталось и следа: она более всего на свете жаждала сейчас именно этого. Джейн не сомневалась, что главным препятствием на пути осуществления ее мечты была мать Роберто. Может, после ее смерти у Джейн и появятся шансы?.. Но когда мать Роберто разменяла девятый десяток, оставаясь в добром здравии, Джейн поняла, что надежды ее беспочвенны. Она никогда не поднимала этот вопрос в разговорах с Роберто, довольствуясь своим прочным положением. Без Роберто она решительно жизни себе не представляла.

Мэй после долгого периода вживания в новую роль наконец-таки сделалась истинной космополиткой. Она любила свою работу, гордилась, когда ей удавалось сделать облик своей хозяйки особенно эффектным. Мэй даже простила Роберто его нежелание жениться на Джейн. Она сопровождала любовников повсюду.

В тридцать пять Джейн была одной из наиболее удачливых женщин, в том смысле, что возраст лишь придавал ей красоты и обаяния, спокойствия и внутренней уверенности. Впрочем, касалось это и внешности: волосы, фигура, руки делались лишь более холеными. На смену красоте молодости пришла совершенно особенная красота — зрелая и потому более эффектная.

После годового путешествия они, как обычно, вернулись в замок, чтобы провести тут зиму. Здесь уже была Онор, дружбу с которой Джейн в последнее время ценила еще больше. Роберто же теперь полностью доверял Джейн и потому по воскресеньям, когда он отправлялся к матери, Джейн уезжала к Онор.

Та не уставала поражать Джейн. Они знали друг друга уже более пятнадцати лет, и за все это время тетка Алистера внешне практически не изменилась. Джейн даже не представляла, сколько ей лет: просто для Онор возраст не имел большого значения, и она была бы немало удивлена, если бы кому-то вдруг захотелось выяснить, сколько же ей все-таки лет. Джейн полагала, что ей под шестьдесят. И тем не менее она сохранила замашки тридцатилетней.

Стоял август. Жаркий воскресный день. После легкого обеда женщины отдыхали, растянувшись на бортике бассейна. Как обычно, болтали о пустяках. Скоро начнется сиеста, придет уйма народа на коктейль, так что Джейн и выпьет, и поужинает, и лишь потом вернется домой.

— Что случилось с Гвидо? Он не имеет привычки бегать, — кивнула вдруг Онор в сторону слуги, который, тяжело отдуваясь, спешил к ним с телефоном в руке.

— Вид у него совершенно жуткий. Что-то, видимо, стряслось, — высказала предположение Джейн, первая мысль которой была о Роберто, имевшем обыкновение гонять как сумасшедший.