Её брат снял рабочие перчатки, достал из кармана тюбик с густым лосьоном и начал смазывать руки. Манетт мельком подумала о смысле этой процедуры: конечно же, Николас хотел, чтобы его руки оставались мягкими ради Алатеи. Алатея была из тех женщин, ради которых мужчины готовы следить за руками.

— Но разве не Найэм должна заниматься детьми, заботиться об их психологическом состоянии и так далее? — спросил Николас.

— Конечно, это так, при обычном положении вещей. Матери заботятся о детях, дети принимают их заботу. Но Найэм не желает жить как все, во всяком случае с тех пор, как Ян ушёл от неё, и ты это прекрасно знаешь.

Манетт наблюдала за тем, как брат втирал лосьон в кожу. Уже почти два года он постоянно занимался тяжёлым физическим трудом, и не только на фабрике, но и ещё на площадке в Арнсайде, где восстанавливалась оборонительная башня; однако никто бы и не догадался об этом, видя его пальцы, ногти, ладони… Они были как у женщины, только крупнее.

— Кто-то должен вмешаться, — продолжила Манетт. — Хочешь верь, хочешь нет, но Найэм твёрдо решила бросить своих детей с Кавехом Мехраном.

— Но Кавех неплохой парень. Он мне нравится. А тебе нет?

— Речь не о нём! Бога ради, Ник, он вообще не принадлежит к нашей семье! Послушай, я вполне либеральный человек, и пока дети жили со своим отцом, я считала, что всё в порядке. Уж лучше бы они жили с Яном, на ферме, где им было свободно и спокойно, чем с Найэм, которая просто кипит яростью и жаждой мести. Но теперь всё иначе. И Тим…

— Но для окончательного решения нужно время, разве не так? — сказал Николас. — Сдаётся мне, что Ян умер не так уж давно, и пока вряд ли кто-то может решить, что лучше для его детей.

— Может, и так, но в любом случае они пока должны находиться с родными. Если не с матерью, то с кем-то из нас. Ник, я знаю, что между тобой и Яном не было особой любви. Он был резок с тобой. Он не верил тебе. Он и папу убеждал, что тебе нельзя верить. Но кто-то из нас всё-таки должен обеспечить этим детям чувство безопасности, семьи и…

— Тогда почему не мама с папой? Видит бог, у них в Айрелет-холле достаточно места!

— Я уже говорила с папой, и мы так ни к чему и не пришли.

Манетт всё сильнее ощущала, что должна склонить брата на свою сторону. Это ведь должно было стать простой задачкой, потому что Николаса всегда было легко уговорить, и именно поэтому, кстати, в юности у него возникло так много тяжёлых проблем. Кто угодно мог подбить его на что угодно.

— Послушай, — вновь принялась убеждать брата Манетт, — я знаю, что ты пытаешься сделать, и я восхищаюсь тобой. И папа тоже. И все мы. Ну, может быть, кроме Миньон, но ты не должен принимать это близко к сердцу, потому что она вообще считает себя единственным живым существом на планете.

Николас улыбнулся. Он знал Миньон не хуже, чем сестра.

Манетт продолжила:

— Это может стать ещё одним камнем в стене здания, которое ты возводишь, Ник. Если ты это сделаешь, если ты заберёшь детей, это усилит твои позиции. Ты проявишь чувство долга. Покажешь, что готов взять на себя ответственность. К тому же ты живёшь ближе к школе Маргарет Фокс, чем Кавех, и ты можешь отвозить туда Тима по пути на работу.

— Если уж об этом зашла речь, — тут же заметил Николас, — ты живёшь ближе к школе, чем я. Практически по соседству. Так почему бы тебе не взять детей?

— Ник…

Манетт поняла, что нужно рассказать брату всю правду, и постаралась сделать это как можно короче. Фредди и его свидания, и новый мир стремительного секса, что закончилось присутствием совершенно незнакомой женщины утром за завтраком. Вряд ли в такой обстановке место детям, так?

Ник внимательно смотрел на сестру, пока она выкладывала всё это. А когда она умолкла, тихо сказал: «Извини…» И тут же добавил:

— Я знаю, что для тебя значит Фредди, Манетт, даже если ты сама этого не знаешь.

Она отвела взгляд и несколько раз энергично моргнула.

— Но так уж оно… Видишь ли…

— Мне надо возвращаться к работе. — Он обнял её и поцеловал в висок. — Я поговорю с Алли об этом, ладно? Она в последнее время чем-то встревожена, но я не знаю, чем именно. Она мне пока не говорила, но она скажет. У нас нет тайн друг от друга, так что немного погодя я всё узнаю. А ты должна дать мне немного времени, ладно? Я говорю не о Тиме и Грейси.

Он ничего не знал о рыбалке, но это не имело значения. Бенджамин знал, что суть не в том, чтобы поймать рыбу или даже надеяться поймать рыбу, а в том, чтобы выглядеть так, словно он удит. Поэтому Зед одолжил удочку у хозяйки своей гостиницы, которая заодно выдала ему длинную историю о своём покойном муже, который зря проводил бесчисленные часы у здешнего озера, или у реки, или у залива, пытаясь что-то поймать. Заодно она вручила Зеду ещё и корзинку для рыболовной снасти, и плащ-дождевик, который на Зеда просто не налезал, и пару высоких резиновых сапог, в равной мере бесполезных для него. Напоследок хозяйка сунула в руки Зеду складной брезентовый табурет и пожелала удачи. Её муж, сообщила она, фактически никогда ничего не мог поймать. По утверждению этой дамы, за двадцать пять лет он поймал ровно пятнадцать рыбёшек. Она всё всегда тщательно записывала, так что, если Зеду захочется, он может посмотреть эти записи, потому что она всё сохранила, ведь почти каждый раз этот чёртов рыбак возвращался домой с пустыми руками. Если бы он хоть врал, что рыбачит, а сам ходил на свидания, так ведь нет, он просто свихнулся на своём увлечении…

Зед поспешно поблагодарил леди и поехал в Арнсайд, где обнаружил, что начался прилив. Он устроился у дамбы, как раз под холмом, на котором стоял дом Николаса Файрклога, и забросил удочку. Наживки у него не было. Последнее, чего хотелось бы Зеду, так это на самом деле поймать рыбу и что-то с ней делать. Например, просто взять её в руки.

Теперь, когда в Скотленд-Ярде знали, что в окрестностях бродит журналист, Зеду приходилось быть осторожным. Как только полицейские его засекут — кем бы ни оказались эти самые полицейские, — Зеду придётся ещё труднее. Ему необходимо было в точности выяснить, кто они такие; он мысленно говорил «они», потому что полиция всегда ведь работает в команде, разве не это показывают по телевизору? Ведь если он их вычислит раньше, чем они вычислят его, его позиция несравнимо усилится. Потому что если они здесь ведут тайное расследование, то им уж никак не захочется, чтобы их физиономии оказались на первой странице «Сорс», ведь тогда Николас Файрклог насторожится, а их намерения раскроются.

Зед рассчитал, что полицейские рано или поздно заявятся в Арнсайд-хаус. И хотел видеть, когда это случится.

Складной табурет оказался блестящей идеей. Зеду ведь предстояло немало времени провести на своём наблюдательном пункте, и он мог позволить себе не всё время стоять на ногах, а время от времени устраивать передышку. Но шли часы, а ничего подозрительного или вообще хоть какого-то не происходило по ту сторону лужайки, в Арнсайд-хаусе, и Зед уже почти отчаялся узнать что-либо — хоть что-нибудь! — полезное для его статьи. И тут из дома вышла Алатея Файрклог.

Она направилась прямиком к Зеду, и он мысленно запаниковал: «Чёрт побери, чёрт побери!..» Похоже, он попался ещё до того, как сумел узнать хоть что-то полезное. И что за чертовщина происходит с ним в последние дни, почему ему так не везёт? Но Алатея Файрклог остановилась, не дойдя до дамбы, и стала просто смотреть на непрерывно бегущие волны залива. Лицо у неё было мрачным. Зед решил, что она, возможно, думает о всех тех, кто встретил свою смерть в этих водах, как те несчастные китайские рабочие — их было больше пятидесяти, — которых застал прилив и которые в последние минуты звонили домой, отчаянно надеясь на помощь, что так и не пришла. Или как те отец с сыном, которых застал не только прилив, но и ещё внезапно упавший туман, и которые полностью потеряли ориентацию в пространстве, пытаясь двигаться на звуки сирен, которые, казалось, доносились сразу со всех сторон. Зед решил, что с учётом всех подобных событий берег залива Моркам представляет собой невесёлое местечко, и вряд ли здесь так уж уютно жить, а уж Алатея Файрклог выглядела такой подавленной, как никто другой.