Тут Линли обнаружил, что голоден. Это ощущение показалось ему странным. Прошло уже много месяцев с тех пор, как он ощущал настоящий, откровенный голод. Все это время он просто заставлял себя есть, чтобы поддержать силы в теле.

Томас отправился в кухню. Открыл холодильник и увидел, что тот, как всегда, основательно загружен. Видит бог, Линли был никудышным поваром, но он рассудил, что сумеет приготовить яичницу-болтунью и тосты и при этом не сжечь дом до основания.

Томас достал всё, что счёл нужным для приготовления еды, и начал искать подходящую посуду. Он не слишком далеко продвинулся в своих поисках к тому моменту, когда в кухне появился Чарли Дентон, в халате и шлёпанцах, протиравший на ходу очки.

— Что это вы делаете в моей кухне, милорд? — поинтересовался он.

На что Линли откликнулся с обычным терпением:

— Дентон…

— Прошу прощения, — сказал Чарли. — Не до конца проснулся. Какого чёрта вы здесь делаете, сэр?

— Ясно же: хочу приготовить что-нибудь поесть.

Дентон подошёл к кухонному столу и внимательно осмотрел то, что выложил на него Линли: яйца, оливковое масло, банка с джемом, сахар.

— И что это должно быть? — спросил он.

— Яичница-болтунья и тосты. А где у вас сковородка, можете объяснить? И где прячется хлеб? Он ведь не потребует полноценной поисковой операции?

Дентон вздохнул.

— Вот что… позвольте лучше мне. Вы только устроите чёрт знает какую путаницу и беспорядок, а мне потом придётся всё это прибирать. Что вы собирались делать с оливковым маслом?

— Но разве не нужно… А что, яйца не прилипнут к сковородке?

— Сядьте вон там, — Дентон махнул в сторону стола. — Полистайте вчерашнюю газету. Просмотрите почту — я ещё не отнёс её в ваш кабинет. Или займитесь чем-нибудь полезным… например, накройте на стол.

— А где вся посуда?

— О боже! Сидите уже.

Линли так и сделал. Он начал перебирать почту. Как обычно, в основном это были счета. И ещё имелось письмо от его матери, и ещё одно — от тётушки Августы, потому что обе эти дамы наотрез отказывались иметь дело с электронной почтой. Вообще-то его тётушка даже с сотовым телефоном начала общаться совсем недавно.

Линли отложил оба письма в сторонку и сорвал обёртку с толстого рулона каких-то бумаг.

— Что это такое?

Дентон бросил короткий взгляд в его сторону.

— Не знаю. Оставили под дверью, — сообщил он. — Вчера по всей улице такие штуки разносили. Я даже не посмотрел как следует.

Линли принялся изучать листки. Оказалось, что это объявление о некоем событии, которое должно было состояться через два дня в «Эрл-Корт». Но это было не совсем обычное событие — нечто вроде спортивной демонстрации. Фигурное катание и гонки на роликовых коньках. Точнее, соревнование в этом искусстве между двумя женскими командами. Реклама буквально кричала: «Скорость! Красота! Мастерство! Придите и станьте свидетелями высокого искусства катания на коньках, посмотрите на женщин, которые живут ради победы!»

Ниже был напечатан список спортсменок, и Линли не удержался от того, чтобы просмотреть его; он искал одно имя, которое и не надеялся увидеть вновь. И оно нашлось: Бандитка Электра, что являлось псевдонимом ветеринара из Бристольского зоопарка, Дейдры Трейхир, женщины, иногда проводившей выходные в Корнуолле, где Линли и познакомился с ней.

Томас улыбнулся. Потом хихикнул. Дентон отвернулся от яичницы и спросил:

— Что?

— Скажите-ка, что вам известно о фигурном катании на роликовых коньках?

— А что это вообще такое, позвольте спросить?

— Думаю, мы должны это выяснить, вы и я. Купить билеты для нас, Чарли?

— Билеты? — Дентон посмотрел на Линли так, словно тот внезапно свихнулся. Но тут же снова обратил своё внимание на плиту, хотя и прижал одну ладонь ко лбу. И воскликнул: — Бог мой! Неужели и вправду дело дошло до такого? Вы что, осмелюсь поинтересоваться… приглашаете меня на свидание?

Линли невольно расхохотался.

— Вроде того.

— И куда мы отправимся? — вздохнул Дентон.

— Понятия не имею, — ответил Линли.

Этот день оказался нелёгким для Барбары. И дело было в том, что ей пришлось обратиться к тем двум искусствам, которыми она, увы, владела недостаточно хорошо. Первым было умение не замечать очевидного. Вторым было порождение сострадания к незнакомым людям.

Игнорирование очевидного означало, что она не должна говорить ни слова инспектору Линли о том, что произошло между ним и суперинтендантом Ардери. Но ведь, насколько могла судить Барбара, их отношения подошли к концу. В них обоих ощущалась некая грусть, которую они пытались замаскировать особой вежливостью и добротой, и из этого Барбара сделала вывод, что разрыв произошёл по обоюдному соглашению, что в итоге было только к лучшему. Если бы прекратить отношения решил кто-то один из них, это могло бы превратиться в настоящий кошмар на рабочем месте, потому что другой продолжал бы цепляться за ушедшее, как морская звезда за сваю. А теперь, по крайней мере, оба могли двигаться дальше, не бросая на другого полные проклятий взгляды и не обмениваясь многозначительными замечаниями. Нет, оба они просто ощутили, что всё кончилось. Однако в воздухе вокруг них витала такая меланхолия, что Барбара решила: лучше держаться как можно дальше и от того, и от другой.

А вот её неспособность породить искреннее сострадание не имела отношения к инспектору Линли и суперинтенданту Ардери. Ни один из них не собирался взвалить свою ношу на её плечи, так что хотя бы это утешало Барбару. Но зато её очень беспокоило другое, о чём ей пришлось говорить с Энграсией, когда они во второй раз встретились в винном баре и Барбара попросила студентку-испанку ещё раз позвонить в Аргентину.

Пока Энграсия разговаривала с Карлосом, братом Алатеи Васкес дель Торрес, Барбара сообщала ей нужные сведения. Карлос случайно оказался в доме родителей, просто зашёл навестить мать, и вместе с ним была его кузина Елена-Мария, с которой Энграсия тоже поговорила. Энграсия передавала им слова Барбары, а ей сообщала то, что они говорили в ответ, и таким образом они плыли в водах семейного горя.

«Пожалуйста, скажи им, что Алатея утонула… скажи им, что тела пока не нашли… это из-за условий в заливе Моркам, где она заблудилась… там зыбучие пески, и начался прилив… и ещё много разных факторов… в залив впадает река, и есть приливные течения, и подводные тоже… мы очень надеемся, что тело прибьёт к берегу, и мы даже представляем, где это может случиться… её похоронит муж… да, она вышла замуж… да, она была очень счастлива… она просто пошла прогуляться… очень, очень жаль… Да, я позабочусь о фотографиях… конечно, это понятно, что вам хочется знать… конечно, просто несчастный случай… только несчастный случай… в этом совершенно нет сомнений, это просто ужасный, трагический несчастный случай…»

Был ли это действительно несчастный случай или нет, значения не имело, думала Барбара. Потому что в конечном итоге смерть есть смерть.

Они с Энграсией расстались перед винным баром, и обе были полны сожалений и грусти от того, что им пришлось сообщить родным о смерти Алатеи. Энграсия даже всплакнула, разговаривая с Карлосом, а потом с Еленой-Марией, и Барбара этим восхитилась: ведь девушка плакала из-за того, что некто погиб за тысячу миль от неё, и это был человек, которого она никогда не видела. Что может породить такое сострадание? Барбара не знала. И что неправильно в ней самой, почему она не может чувствовать ничего подобного? Или подобная отстраненность от событий представляет собой неотъемлемую часть работы, которую она выбрала для себя?

Барбара не желала думать обо всём этом: о грусти Линли, о меланхолии Изабеллы Ардери, о горе аргентинской семьи. И потому этим вечером по дороге домой она старалась думать о чём-нибудь более приятном — например, о предстоящем ужине. Тот должен был состоять из бифштекса и пирога с почками, разогретого в микроволновке, а также из банки красного вина, сыра тофу и чашки разогретого утреннего кофе.