Это место только в насмешку могло называться домом для достойных женщин, зарабатывающих на жизнь своим трудом. И разве не издевка — зато, что называлось ужином, брали тридцать центов. Эта смешная цена была хороша лишь тем, что замедлила таяние моих последних грошей.

После ужина все переходили в общую комнату. Стоило мне войти в нее, как я почувствовала себя подавленной. Единственным источником освещения служил газовый рожок под потолком, который отбрасывал на всех призрачный свет. Неудивительно, что все находились в нерадостном настроении. Потертые кресла с обивкой унылых тонов, никаких цветов или весенних мотивов на набивной ткани — только темно-синей и серой расцветки. Над каминной полкой висел портрет морского капитана. Он сидел прямо, как будто аршин проглотил, в черном кожаном кресле с трубкой в руке. Его густые черные брови отбрасывали тень на стальные серые глаза. Весь его вид говорил, что он недоволен своей командой. Дров в камине не было, только стародавняя зола.

Я села в углу в жесткое плетеное кресло, сработанное без намека на удобство, и стала наблюдать за женщинами. Они непрерывно плели кружева и вязали. Никто из них не выказывал желания завести разговор. Ни смеха, ни улыбок. Все сидели в креслах, опустив голову и перебирая пальцами. Слышалось только постукивание коклюшек и спиц.

Я возненавидела это заведение.

Без особых затрат администрация могла бы купить шашки или колоду карт — простые вещи, которые позволили бы немного развеяться этим женщинам, работавшим целый день как рабыни. Даже дешевая ваза с маргаритками и горящее полено в камине немного взбодрили бы их. И убрали бы этого морского капитана, заменив его картиной с красивым лугом, — чем-то красочным и ярким. И завели бы одну-две кошки, чтобы они отрабатывали жилье и кормежку ловлей мышей — они-то здесь уж точно водятся.

Я могла бы подыскать более подходящее место для того, чтобы сходить с ума. Ясно одно: когда закончу отчет об острове Блэкуэлл, в следующей статье я разоблачу безобразия в этих «домах для женщин». Сейчас же мне нужно сосредоточиться на том, чтобы изображать помешанную.

Я начала говорить миссис Стенард, что все женщины в комнате «чокнутые, и я боюсь их».

Всю ночь я изображала страх перед этими шизанутыми, которые собираются убить меня. Своей мнимой амнезией я перепугала всех обитательниц, а параноидным бредом измучила соседку по комнате Руфь Кейн. Добрая душа, она пыталась успокоить меня, когда я шагами мерила комнату туда-сюда.

На следующее утро Кейн, почти не сомкнувшая глаз, сказала, что одной из женщин приснился кошмарный сон, будто я с ножом набросилась на нее. Миссис Стенард, узнав обо всем этом, немедленно отправилась за полицией.

Она вернулась с двумя дюжими полицейскими и попросила забрать меня «по-тихому», чтобы не устраивать скандал перед соседями.

— Если она не пойдет по-хорошему, — сказал блюститель порядка, — я потащу ее по улице.

После составления протокола в полицейском участке я предстала перед судьей Даффи. Я выдавала себя за кубинку. Научившись немного говорить по-испански в Мексике, для убедительности я все время повторяла: «Si, Senors». [15]

Когда судье Даффи сообщили о моем странном поведении и амнезии, он сказал:

— Бедное дитя, она хорошо одета и прекрасно говорит по-английски. Готов держать пари, она хорошая девушка. Я совершенно уверен, что она любезна чьему-то сердцу.

Все засмеялись, и мне пришлось прикрыть лицо платком, чтобы скрыть свой собственный смех.

— Я хочу сказать, любезна женскому сердцу, — быстро поправился судья. Он заподозрил, что я нахожусь под воздействием наркотиков.

Добродушная Руфь Кейн попросила судью не отправлять меня «на остров» (как раз туда-то я и хотела попасть), потому что меня там убьют. Судья решил определить меня в больницу Бельвю, пока не пройдет действие «наркотиков».

Толпа зевак собралась, чтобы посмотреть, как увозят «психопатку» на полицейской «скорой помощи». Врач задернул занавески, когда группа беспризорников ринулась бежать за нами, выкрикивая всякие непристойности.

В больнице дали указание отвести меня в палату для умалишенных. Здоровенный детина сгреб меня руками, да так, что я не сдержалась и оттолкнула его с силой, на которую, мне казалось, я не способна. Видя мои страдания, врач со «скорой» вмешался и проводил меня в палату. Там меня осмотрел другой доктор. После короткой беседы со мной он объявил медсестре:

— Она явно не в себе, случай безнадежный.

Мой случай заболевания «амнезией» вызвал своего рода сенсацию в Бельвю, и вскоре произошло нечто совершенно невероятное: репортерам позволили войти в больницу и задать мне вопросы, и моя фотография появилась в газетах!

Отчаянно стремясь попасть на остров Блэкуэлл до того, как журналисты все разнюхают про меня, я легко убедила еще двух врачей, что «безнадежна». Они забрали меня из палаты и доставили на городскую пристань, где с десяток женщин ждали, когда их посадят на баркас.

Санитар с грубыми манерами и запахом виски изо рта чуть ли не затащил нас на баркас. Из-за сильной качки это плавание показалось нам вечностью, пока нас не высадили на какой-то причал в Ист-Ривер.

— Куда нас привезли? — спросила я санитара, чьи пальцы глубоко впились мне в руку.

— Остров Блэкуэлл, — усмехнулся он. — Отсюда тебе нет пути назад.

Остров Блэкуэлл

Само его название звучало угнетающе.

В тот холодный день небольшой остров, когда я ступила на его берег, казался серым и угрюмым. Длиной километра три и максимум четверть километра в ширину, этот остров лежит в проливе Ист-Ривер между районами Манхэттен и Куинс. Если вы нетренированный пловец, обратно набольшую землю вплавь не добраться.

Если бы я не была уже тронутой умом, когда прибыла сюда, остаться здоровой в условиях, считавшихся неприемлемыми даже в пресловутом лондонском Бедламе, оказалось бы большой проблемой.

Приемное отделение представляло собой длинную и узкую комнату с голыми бетонными стенами и зарешеченными окнами. В центре комнаты за большим столом, накрытым белым постельным покрывалом, сидели медсестры. «Оформление» началось сразу же.

— Подойди сюда, — чуть ли не крикнула мне из-за стола сердитая женщина с красным лицом.

Я приблизилась, и тут же на меня посыпались один за другим грубые вопросы.

— Что на тебе?

— Моя одежда.

Другая медсестра задрала мне платье и нижнюю юбку, как ребенку. «Пара обуви, пара чулок, одно суконное платье, одна соломенная шляпа», и так далее. Когда оформление закончилось, кто-то крикнул: «В зал, в зал».

Доброжелательная седовласая пациентка сказала мне, что это приглашение к ужину.

— Встать в очередь, по двое. Смирно! Сколько раз повторять, что нужно становиться в очередь. — Приказы сопровождались тычками и подталкиванием, а часто и пощечиной.

Мы выстроились в коридоре, где через открытые окна тянуло холодным сквозняком. Дрожащие, легко одетые женщины выглядели потерянными и несчастными. Некоторые несли какой-то вздор, обращаясь к невидимому собеседнику, другие смеялись или кричали.

Седовласая пациентка, проявившая ко мне внимание, слегка подтолкнула меня локтем. Глубокомысленно кивая и сочувственно поднимая глаза, она объяснила, что мне не стоит обижаться на несчастных женщин, потому что они все умственно ненормальные.

— Я бывала здесь и раньше, знаете ли, — сказала она. И призналась, что это ее второе заключение на острове. В первый раз дочь добилась освобождения, но зять снова упрятал ее сюда.

Когда открылись двери столовой, все бросились занимать места. Еда уже была расставлена на столах — для каждого миска с розоватой жидкостью, которую пациентки называли чаем, толстый кусок хлеба с маслом и блюдце с пятью сливами.

Крупная, грузная женщина протиснулась ко мне и села рядом. Она сразу схватила блюдца с других посадочных мест и стала быстро проглатывать их содержимое, придерживая свою миску. Потом принялась опустошать две другие. Пока я смотрела, женщина, сидевшая напротив меня, схватила мой хлеб.