Мсье Верн вскакивает, опрокидывая стул.

— Кто учинил это безобразие?

— Я… я… — заикаюсь я, подыскивая слова, но ничто не приходит на ум. Ясно как божий день, правду сказать не могу. — Я не знаю.

— Где вы это взяли?

— На улице у проститутки.

Все кафе затихло. Я смотрю вокруг, ища пути побега.

— Сядьте, — говорит Верн твердым тоном, который напоминает мне отца, когда он сердился на меня. Он поднимает стул, садится и кладет руки на стол перед собой. — Теперь скажите мне точно, зачем вы пришли ко мне?

Я поднимаю вверх подбородок.

— Я пришла просить вас помочь мне выследить убийцу. Я думала, что ваше знание города, языка, ваши аналитические способности… но, как видно, ошиблась. Вам, похоже, нет дела до того, что убивают ни в чем не повинных женщин или чернят ваше доброе имя.

— Мадемуазель, не пытайтесь свалить вину на меня. Вы не имеете представления, как я отношусь к этой клевете. Или что я сделаю с тем, кто возводит ее на меня, когда поймаю его. Вы утверждаете, что видели два убийства в городе в течение двух дней и вас тоже чуть не убили. — Он вскидывает брови. — Если это так, то, может быть, вам следует вернуться в Америку в интересах вашей безопасности?

— Тогда убийца Джозефины останется безнаказанным а ваше имя — запятнанным.

Я решаю выдвинуть еще один довод. Он не может отказать женщине, оказавшейся в беде. Это не в его характере.

— Мсье Верн, я женщина, одна в чужом городе. Мне нужна ваша помощь. Вместе мы сможем выследить этого убийцу, чтобы свершилось правосудие. Что вы скажете? Вы присоединитесь ко мне?

— Вы принимаете меня за дурака, мадемуазель?

— Вы производите на меня впечатление очень рассерженного человека, человека, который всю жизнь создавал репутацию всемирно известного писателя, чьи книги читают на всех континентах и кого сейчас смешивают с грязью. Вы будете и дальше сносить клевету, возводимую на вас, порочащую ваше доброе имя, и равнодушно смотреть, как продолжают убивать ни в чем не повинных женщин? Что бы вы почувствовали, если бы его следующей жертвой была я?

— Облегчение.

Я прикусываю язык. Надо привыкнуть к его сарказму.

Он качает головой.

— Оно действительно заразное.

— Что заразное?

— Воспаление головного мозга, которым страдаете вы и бедный Гастон. Я им заразился.

Он поднимает в мою честь стакан.

— Нет, мадемуазель, я не собираюсь сдаваться. Говоря словами вашего соотечественника Эдгара Аллана По, «игра еще не закончена».

Мы идем по бульвару. Жюль заметно хромает, но не так чтобы опираться на трость, с которой он ходит, тем не менее хромает. Думаю, это последствие пули племянника.

Слабый голос совести укоряет меня в том, каким способом я добилась его согласия помочь. Я велю замолчать этому голосу и говорю себе, что поступаю во благо.

Пока мы отходим от нашего кафе, мы слышим, как анархисты и полиция шумно спорят между собой относительно того, кто будет править миром. Сейчас мне кажется, что полиция берет верх, и я искренне надеюсь, что Луиза Мишель не попалась к ним в лапы. В голосе Жюля уже нет заносчивости, когда он спрашивает о моем визите к доктору Дюбуа.

— Что доктор сказал вам о причине смерти проститутки?

Я вкратце передаю разговор с молодым доктором и заключаю:

— Он не обнаружил никаких следов насилия на теле женщины. Он вел речь о странном разложении ее внутренних органов.

— Разложении?

— Да. Доктор сравнивает это с тем, что происходит с животной и растительной тканью в водостоке. По его теории испарения из клоаки — причина эпидемии «черной лихорадки». Я не врач, но мне показалось странным, что недавно я видела эту женщину живой и здоровой, а через несколько минут она умирает от гриппа.

— На ее теле были какие-нибудь необычные следы? От иголки, например, или…

— Да! — Я вдруг вспомнила. — Царапина на левом плече. Первый раз я видела эту царапину, когда взглянула на ее тело в полицейском фургоне. Потом я видела ее, когда доктор отдернул занавеску в той лаборатории, но я была в таком шоке, что забыла спросить его об этом. Но я пыталась выяснить, обнаружил ли он следы от иголки, и он сказал «нет».

— Через царапину можно легко ввести яд.

— Доктор Дюбуа считает, что она умерла не от яда. Он сказал, если это яд, то какой-то очень редкий, о котором он никогда не слышал. Он также не мог обнаружить тех мельчайших существ, которые разглядывает под микроскопом доктор Пастер.

— Микробы?

— Да, микробы. Я знакома с работами доктора Пастера.

— Невозможно, мадемуазель, поскольку далеко не каждый ученый может утверждать это.

— Я не имела в виду…

— Да-да, я знаю.

Он такой… такой снисходительный, но я решаю прикусить язык. Этот человек мне нужен.

Жюль поджимает губы.

— Должно быть, он весьма прогрессивный врач, если у него есть микроскоп. Вы сказали, он молод, но как раз среди молодых врачей распространены передовые течения и признаются открытия Пастера.

Некоторое время мы идем молча, потом он спрашивает:

— Какие у вас планы, мадемуазель?

— Планы?

— Да, ваши планы.

Он задает хороший вопрос. Кроме намерения раздавать фотографии с похожим на него изображением и ожидания, что ударит молния, Никаких планов у меня нет.

— Ну, очевидно, что доктор Блюм — мономаньяк с навязчивой идеей резать тела женщин. Он убивает проституток, потому что они самая легкая добыча. Кажется, я спутала ему карты, сказав полиции, что он в городе. Он догадывается, что я сказала полиции о нем, если позвала их на кладбище. Кроме того, кто-то распространяет те фотографии. Все это может вынудить его некоторое время не выходить на улицы. — И вдруг меня осенило. — Он, вероятно, переместится туда, где можно найти проституток, не выходя на улицу.

— Публичный дом?

— Точно.

— Но вы не оснащены для ведения расследования в таком месте.

Опять он… Я скрежещу зубами.

— Должна вам сказать…

— Да?

Я делаю глубокий вздох.

— …что у меня есть план. — План у меня возникает молниеносно, и оттого он непродуманный. — Я переоденусь в мужчину и буду в публичных домах расспрашивать женщин.

У него плохая манера разражаться смехом, а мне снова приходится прикусить язык, чтобы не похвастаться, как я прибегала к разным трюкачествам при ведении моих прошлых расследований.

— Вы зря смеетесь: великая Сара Бернар часто исполняет мужские роли.

Он прищелкивает языком.

— Вы женщина, обладающая научными познаниями Пастера и разбирающаяся в актерских способностях Бернар. Мне предстоит многое от вас узнать во время нашего совместного начинания. С вашим интересом к наукам и театральному искусству вы, надо полагать, осведомлены об открытиях барона Крафт-Эбинга, изложенных в его труде «Psychopathia Sexualis». Он пишет, что уранизм, также называемый лесбиянством, почти всегда отмечается у женщин, которые носят короткие волосы, одеваются в мужскую одежду, занимаются спортом или стремятся стать оперными певицами, и у актрис, исполняющих мужские роли. [31]

Моя сдержанность улетучивается. Он зашел слишком далеко.

— Мсье Верн! Я охотилась за этой тварью на двух континентах и не смогла убедить полицию в его существовании. Прошлой ночью он чуть не убил меня. Я не считаю, что заслуживаю вашего презрения.

Он останавливается и смотрит на меня.

— Вы правы, совершенно правы. Я был несправедлив, и нужно отдать должное вашей смелости и решительности. Мое нежелание вызвано тем, что я приехал в Париж по причине, не имеющей никакого отношения к поискам убийцы. Скорее наоборот.

— Что вы имеете в виду?

— По правде говоря, я приехал в Париж, чтобы убить человека. — Он слегка коснулся своей шляпы. — Итак, завтра в час дня. В «Прокопе». Я скажу метрдотелю, чтобы он встретил вас. Потом мы нанесем визит вашему доктору Дюбуа.

Жюль совершенно ошеломил меня своим странным заявлением: «Я приехал в Париж, чтобы убить человека».