Я знаю, что поступаю неразумно. Во мне еще кипит гнев, и, должна признаться, я сержусь на себя, потому что снова оплошала и попала в отвратительную ситуацию. Но что сделано, то сделано. В принципе я знаю, где находится «Мулен де ля Галетт» — на вершине холма. Снова туда, наверх; надеюсь, что смогу найти кафе.

Пассаж, по которому я поднимаюсь, чтобы поговорить с Красной Девой, исключительно непривлекателен. Ночная тьма окутывает вершину лестницы — крутой, извилистый, каменистый подъем, ограниченный с обеих сторон стеной. Виноградные лозы, почерневшие в морозные ночи, свисают безжизненно со стены как иссохшие старые пальцы, словно поджидающие, когда появится одинокий запоздалый прохожий, чтобы схватить его. Ладно, нечего давать волю нездоровому воображению. Надо быть спокойной и трезвомыслящей.

Я осторожно ступаю по каменным ступеням. Позади стен по обеим сторонам лестницы примостились белые дома с плотно закрытыми деревянными ставнями и садами, оставленными без внимания до весны. Красные черепичные крыши подчеркивают темноту ночи. Когда они неожиданно заканчиваются, я оказываюсь перед грязной дорогой и обширным пастбищем. Металлическое треньканье колокольчика на шее козы доносится откуда-то с пастбища. Снова грохочет гром, раскатистый и глухой. Только на этот раз он ближе — явная угроза, что я промокнуло нитки под холодным дождем. Тут и там едва различимы низкорослый кустарник вроде терновника и холмики голой земли. Пустая деревянная тележка со сломанным колесом брошена на обочине.

Почти на самой вершине холма растет большое мрачное дерево. Его голые ветви кажутся пурпурными при вспышке молнии. В долю секунды, когда сверкает молния, я замечаю фигуру поддеревом. В наступившей снова темноте она исчезает.

Мои ноги останавливаются.

Почему кто-то должен ждать меня под каким-то деревом в непогожую ночь? Кто это? Человек? Тот, что в черном? Или это ночь разыгрывает шутки со мной? Я не знаю, что и подумать, но ощущение, что под деревом стоит человек, не проходит. Я уверена, что видела фигуру. Мне снова предстоит столкнуться с убийцей… одной?

Я стою неподвижно, словно вросла в землю, не представляя, что делать дальше, а мой страх пытается перебороть мою гордость. Наконец я решаю, что видела ветки, разбросанные ветром, что это просто обман зрения. Я заставляю сопротивляющиеся ноги двигаться вперед. Они еле тащатся, словно знают, чего я не знаю.

Над головой гремит гром, и молния снова освещает небо.

Под деревом стоит человек.

Я замираю, сердце бешено колотится. У меня не остается сомнений: кто-то поджидает меня во мраке ночи. Еще одна вспышка — и никого нет. Я напрягаю зрение, но не вижу ни души. Потом фигура возникает вновь.

Она направляется ко мне.

Инстинктивно я готова броситься бежать, но ноги будто окаменели. Удар грома выводит меня из оцепенения, я поворачиваюсь и бегу вниз по холму. Добежав до ступеней, оглядываюсь назад.

Человек приближается ко мне.

Подобрав подол платья, я несусь через две ступени. На чем-то у меня подворачивается нога, я спотыкаюсь и лечу в свободном полете.

— Нелли! — Это Жюль. — Что вы делаете?

— Сижу и наслаждаюсь прекрасной ночью, — огрызаюсь я. — А что, по-вашему, я еще могу делать? — Я не добавляю, что моя гордость сломлена. — А вы что делаете?

— Я подумал, что вы совершаете какую-нибудь глупость. Вот и пошел за вами. Вы ушиблись?

— Нет, так, небольшие ссадины. Как вы опередили меня?

— Я знаю этот район.

— Вы до смерти напугали меня.

— Я знаю, прошу прощения, но я не знал, что это вы. Я подошел поближе, чтобы взглянуть, а вы пустились бежать. Вы не виноваты, что испугались. Вы уже сталкивались с этим безумцем один на один и знаете, как он опасен.

Он подходит, произнося заботливые и добрые слова, от которых гнев тает, и я позволяю ему помочь мне встать.

— Я был несправедлив к вам, — продолжает он. — Это теневое представление все перевернуло во мне. Я знаю, что это просто люди позади экрана приводят в движение орудия войны, но…

Я жду, когда он закончит фразу. Но он не заканчивает ее, и тогда я произношу:

— Это имеет отношение к вашему замечанию, что вы приехали в Париж убить кого-то.

Мы смотрим друг другу в глаза. Я не вижу гнева в его взгляде, в нем что-то еще. Прежде чем я успеваю сообразить что, я в его объятиях, его губы касаются моих. Они теплые и сочные, и я охотно отвечаю ему поцелуем, грудью прижимаясь к нему. Поцелуй заканчивается, но я не двигаюсь. Наконец я спохватываюсь, вспоминаю о женской скромности и отстраняюсь от него.

— Мои извинения, — говорит он.

Как потерявшийся ребенок, тупо смотрю в землю. Он, слава Богу, нежно берет меня под руку и помогает подниматься на холм.

— До кафе далеко?

— Нет, не далеко. Давайте найдем его, пока нас не прикончили.

Когда мы поднимаемся на холм, собор Сакре-Кёр остается справа от нас. Строительство его еще не закончилось, он стоит весь в лесах как в паутине, но даже это не мешает разглядеть его величественность. На пути нам никто не встречается, и мы молча продолжаем идти по лабиринту проходов между стенами вокруг темных садов.

— Жюль, мы не заблудились?

Он недовольно ворчит, из чего мне становится ясно, что мы и вправду заблудились. Уже даже нет уличных фонарей, и дома становятся все менее опрятными. И вдруг я слышу музыку.

— Откуда эта музыка?

— Это не музыка. Это крылья ветряной мельницы — к: сожалению, последней. Столетиями ветряные мельницы мололи муку для парижских пекарей. То, что вы слышите, — плач последней из них, потому что они больше не нужны.

— Как жаль.

— Во мне говорит циник.

— Ну вот…

Он не слушает меня, и некоторое время мы стоим и смотрим на высокое темное строение рядом с вершиной какой-то лестницы, странный и жутковатый кенотафий на фоне освещенного лунным светом горизонта. Древний гигант, наполненный воспоминаниями. Радостная, одухотворенная музыка изнутри, когда мы подходим ближе.

— «Мулен де ля Галетт», — уныло говорит Жюль. — Зайдем и узнаем, как нам идти дальше.

Яркие фонари указывают дорогу к ветряной мельнице, сменившей профессию. Пока Жюль спрашивает дорогу у билетера, сворачиваю в коридор, чтобы взглянуть на танцевальный зал. Пожилая женщина принимает верхнюю одежду в гардеробе. Я даю ей пятьдесят су: «Только взглянуть», — и она машет рукой, чтобы я проходила.

Как и в «Мулен Руж», танцевальный зал в «Галетт» очень большой; оркестр состоит только из труб и тромбонов и располагается на возвышенной сцене в дальнем конце зала. Одни музыканты сидят на табуретах, другие стоят, а некоторые примостились на краю сцены. Музыка звучит громко, одежда танцоров яркая и разноцветная. Площадка в центре забита молодыми мужчинами и женщинами, которые топают, кружатся, смеются. На лицах мужчин довольные улыбки, и неудивительно: женщины показывают ноги иногда даже выше колен.

В отличие отдам, посещающих кафе на бульварах у подножия холма, куда они приезжают в экипажах, в высоких шляпах и пышных шелковых платьях, здесь женщины с непокрытой головой и их одежда проста: в основном белые блузки и черные юбки. Бант, приколотый в том или ином месте, придает разнообразие их простому костюму. Что касается мужчин, то здесь нет ни цилиндров, ни фраков. Лица их пылают от танцевального темпа, шляпы щегольски сдвинуты набекрень, брюки плотно обтягивают колени.

Я узнаю молодых людей в зале, потому что когда-то была одной из них: продавщицы, посыльные и заводские рабочие. Они работают шесть долгих дней с рассвета до заката, и выходной — единственный день, когда они могут отдохнуть и повеселиться. Таких людей я знала в Питсбурге, работала с ними бок о бок.

«Мулен Руж» и кабаре Монмартра для среднего и высшего класса. «Галетт» — место для рабочих, таких как те, с кем я выросла и о ком сохранила приятные воспоминания.

Группа продавщиц в вихре танца проносится мимо, одна из них хватает меня за руку, и я вдруг оказываюсь на танцевальной площадке. Сначала мне немного неловко, потому что не знаю толком, что нужно делать, я начинаю подражать девушкам и быстро сама подбрасываю пятки и смеюсь.