Он уносит мое сознание, и все исчезает.

Томас Рот

К Роту, изучавшему свои записи в лаборатории, заглянул Эмиль Дюкло, второй человек в институте после доктора Пастера, и сказал, чтобы тот зашел к Пастеру в научно-исследовательскую лабораторию бешенства. Рот встал, собираясь вымыть руки и идти за коллегой, но Дюкло заметил на полу кепку.

— Чья это? Рене?

— Да, а что? Он, наверное, уронил ее, когда выходил. — Рот поднял ермолку, связанную женой Рене, и бросил на вешалку.

В обязанности Рота как ассистента Пастера не входила высокоспециализированная работа по изучению бешенства, но он не удивился, что Пастер попросил его зайти. Подстрекательные обвинения по поводу вспышки «черной лихорадки» заполняли первые полосы вечерних газет. Несомненно, министр внутренних дел нанес еще один визит в институт.

Дюкло прочитал мысли Рота.

— Вчера вечером министр опять был здесь, — сказал Дюкло, когда они шли по коридору. — В следующий раз сам президент будет просить о помощи.

— Институту, наверное, придется обучать политиков, как пользоваться микроскопом.

Дюкло неодобрительно посмотрел на него. Его взгляд, должно быть, означал, что юмор неуместен, когда город в критической ситуации.

Войдя в лабораторию бешенства, Рот засучил рукава, чтобы сполоснуть руки над раковиной с висящим над ней бачком с краном. Мыть руки был обязан каждый, кто входил в лабораторию или выходил из нее, — это был ритуал, заведенный доктором Пастером. Он начинался с мытья самого мыла, чтобы удалить его наружный слой, затем мылись руки и запястья, а потом снова ополаскивалось мыло, прежде чем положить его обратно в мыльницу.

«Лаборатория — это зоопарк со многими экзотическими и опасными животными, — сказал Пастер Роту, когда тот пришел работать в институт. — Будьте осторожны, чтобы ни одно из них не укусило вас».

Рот даже замечал, что Пастер машинально вытирает свой стакан, тарелку и приборы салфеткой на обеде в институте. Он был фанатиком чистоты, но никто не осмеливался осуждать его за это после того, что он обнаружил под микроскопом, а новичкам всегда рассказывали, что эти невидимые существа стали причиной ужасной смерти членов его семьи, близких друзей и, конечно, миллионов людей на планете.

Погруженный в размышления, доктор Пастер стоял рядом с ассистентом, исследовавшим спинной мозг кролика. Рот не решился отвлекать Пастера своими вопросами. Пастер вставал ни свет ни заря и целый день был полностью занят своей работой, проводя большую часть времени в лабораториях. По вечерам его жена, чтобы он не напрягал зрение чтением при свете газовых и масляных ламп, читала ему дневные газеты в их апартаментах. Такова была его жизнь, в которой не находилось места для оперы или даже для семейных пикников.

Пастер был беззаветно предан своему делу и отдавал ему всего себя. Рот считал, что только так можно добиться чего-то важного в жизни, а опера и пикники представлялись ему скучным и пустячным времяпрепровождением.

К Роту подошел доктор Гранше, практикующий врач, который выполнял медицинские процедуры Пастера. Великий ученый слегка вздрогнул, словно вдруг обнаружил, что не один во Вселенной. Роту казалось, что только он сам мог так сосредоточиться.

— Дети из Америки прибыли? — спросил Пастеру Гранше.

— Да, несколько минут назад.

Троих детей — двух мальчиков и девочку, которым было по девять-десять лет — покусала бешеная лиса в сельской местности южнее Бостона. Одна бостонская газета оплатила детям билет на пароход через Атлантику и направила репортера с заданием писать отчеты о поездке детей в Институт Пастера, до того как они заболеют бешенством и умрут от страшной болезни.

В контейнерах содержались стерильные колбы с костным мозгом, зараженным бешенством, — нервная ткань бешеного кролика, смешанная с телячьим бульоном, вводилась людям, пострадавшим от укусов больных животных. После того как Пастер отдал распоряжения доктору Гранше о лечении американских детей, Рот пошел вместе с ним мыть руки перед выходом из лаборатории.

— Каковы результаты ваших опытов с Рене? — спросил Пастер.

— Все то же самое. Мы не смогли увидеть микроба под микроскопом или изолировать его и передать другому хозяину.

— Неужели микроб гибнет сразу же после смерти хозяина? Допустим, вторгшиеся микробы погибают, потребив все питание в организме, но может ли это происходить так быстро? И не оставив никаких следов?

— Вероятно, у этого создания очень маленькая продолжительность жизни.

— Не столь маленькая. Оно должно жить достаточно долго, чтобы передаться другому, иначе оно не будет заразным. А где Рене? Мне нужны его результаты.

— Должно быть, пошел домой. Я проверю и посмотрю, нет ли его в соседней лаборатории.

Пастер взял тетрадь, в которой Рот записывал результаты лабораторных исследований.

— Я уверен, он еще не ушел домой. Он никогда не уходит, не обсудив со мной результаты. — В голосе Пастера слышалось некоторое раздражение. — Когда вы его найдете, пожалуйста, пришлите ко мне.

Рот отправился в лабораторию, где Рене проводил свои опыты. Когда он открыл дверь, оттуда вырвался характерный запах. Рот тут же закрыл дверь и вернулся к Пастеру. Пастер внимательно читал записи Рота, и Рот слегка дотронулся до руки шефа, чтобы привлечь его внимание.

— Доктор, у нас серьезная проблема.

Пастер поднял на Рота серовато-зеленые глаза.

— Что за проблема?

— Рене мертв. Микроб свирепствует в институте.

Нелли

Я просыпаюсь медленно, с трудом выбираясь из глубокого колодца сна. Голова тяжелая. Я лежу не шевелясь в окружении темноты, давая возможность проснуться каждому из моих чувств. Странный звук долетает до моего уха: грубый урчащий звук, — но я не могу определить ни его, ни место, где нахожусь. Из какого-то источника исходит свет, и я инстинктивно поворачиваю туда голову. Лучше бы я этого не делала — голова просто раскалывается.

Предметы вокруг меня постепенно становятся в фокусе. Я в своей комнате, на кровати, в одежде и в полном замешательстве. Как я сюда попала? И из какого источника слышится этот странный звук? Не зная, что будет меньшим злом — сидеть неподвижно или сделать движение головой, я выбираю последнее и медленно поворачиваю шею в сторону источника звука.

О Боже! Верзила, которого я видела, как он целуется с доктором Дюбуа, развалился у меня на полу! Он крепко спит и храпит.

Я окончательно прихожу в себя. Голова забывает о боли. Я нащупываю под подушкой длинноствольный револьвер 44-го калибра. Он не заряжен, но этот верзила не знает об этом. Зажав в руке пистолет, я осторожно поднимаюсь с кровати, чтобы не разбудить его. Стоя над ним, нацелив пистолет прямо ему в голову, я громким голосом командую:

— Руки вверх!

Никакой реакции. Я пинаю его в ногу, но от этого храп становится только громче. Встав на колено, я приставляю пистолет к его лицу. Держа его двумя руками, взвожу курок. Энни Оукли говорила мне, что щелчок от взводимого курка — самый громкий в мире звук. Она была права. Храп прекращается, и глаза храпуна открываются.

— Подними руки вверх, — требую я.

Он смотрит на меня и моргает:

— Зачем?

— Чтобы я не выстрелила в тебя.

Он озадачен моей угрозой, словно не понимает, почему я должна стрелять в него.

— Дорогая девушка, стоит ли стрелять в меня, после того как я помог вам? — У него типично английский говор.

— Помог мне?

— Ну да. Иначе как бы вы попали из кафе в свою комнату?

Действительно, как? Он приподнимается, и я сую ствол пистолета ему в нос. Он осторожно отводит его в сторону, но я продолжаю целиться ему в лицо.

— Я принес вас. И ваша консьержка не была похожа на сущую Медузу. Вы так ее называли, и знаете, точно, она — сущая Медуза, но к счастью, не понимает вашего английского.

Я отодвигаюсь назад, когда он приподнимается на локте, но держу его на мушке.