— Хотите принять ванну, мадемуазель? Замечательно. Я сделаю ванну к пяти часам, — говорит услужливый банщик.

— Но я хочу принять ванну сейчас, утром. У меня днем назначена очень важная встреча.

— Невозможно, мадемуазель. Нужно время, чтобы приготовить ванну, но это будет роскошная ванна.

— Нет ничего невозможного. — И я добавляю ему два франка, чтобы доказать это.

В фирменном магазине я покупаю муслиновые панталоны, женскую сорочку и корсет. Верхнюю одежду я решаю купить в магазине подержанных товаров, потому что шить на заказ это очень долго. Будь у меня больше времени, я бы нашла магазины новых готовых изделий в таком большом городе как Париж, но мне нужно все делать быстро.

Мода, естественно, в переводе не нуждается. Французская высокая мода господствует как в Европе, так и в Америке, и женщина следит за тенденциями, исходящими из Парижа. Лично я безумно рада, что ужасный турнюр выходит из моды, а корсет на основе из китового уса, необходимый — хотя анатомически маловероятный — для того, чтобы иметь узкую талию, я ни за что не надену. Мне совершенно безразлично, если моя талия не будет 48 сантиметров в окружности. По крайней мере я смогу дышать.

Меня удивляет, что подержанные товары очень хорошего качества.

— Дешевая одежда быстро изнашивается и не годится для перепродажи, — объясняет владелец магазина.

Без доли фатовства я покупаю темно-синий костюм из плотного шевиота, состоящий из жакета с отложным воротником и рукавами с буфами и длинной юбки. И жакет, и юбка оторочены черной шелковой саржей.

Про запас я покупаю расклешенную темно-серую твидовую юбку с двумя узкими полосками черной тесьмы на подоле. В ней удобно ходить, потому что она не волочится по земле. Юбку дополняют строгий черный шерстяной жакет с длинными лацканами и рукавами с буфами, собранными на плече, белая блуза и простой черный шелковый галстук. Черная кружевная шляпа на проволочном каркасе с красивым букетом цветов из шелка и плиссированной лентой служит дополнением к моему наряду и идеально соответствует моей цели — у нее есть вуаль, которой я могу закрывать лицо в случае необходимости. Слава Богу, мне не нужно покупать обувь. Мои черные высокие на шнурках ботинки на низких каблуках вполне в приличном состоянии.

Я забираю покупки и поднимаюсь вверх на холм, паевой чердак.

— Мадемуазель, ваша ванна.

Я только что закончила раскладывать свои покупки, как у дверей появляется пара ног с цинковой ванной. Загадка, как он дотащил ее наверх по узким ступенькам. Еще один человек за ним несет бак с водой и банные принадлежности.

Ванну ставят рядом с округлой плитой и со всех сторон закрывают белой тканью. Таинственным образом появляются всевозможные полотенца и большая банная простыня — в нее я завернусь после омовения. Затем начинается процесс наполнения ванны: две бадьи, два человека и бесчисленные хождения вниз к ручной тележке, на которой стоит чан с нагретой водой. Когда он наполовину пустеет, под ванну устанавливается выдвижной ящик с горячими углями.

Три франка, что составляет примерно 60 центов, я считаю едва ли приемлемой платой, принимая во внимание, сколько раз они ходили вверх-вниз по лестничным пролетам, и даю им щедрые чаевые. Мы договариваемся, что они все заберут через два часа.

Я не умею быстро принимать ванну. Я люблю нежиться в горячей воде. Для меня это почти райское наслаждение. Я никогда не понимала людей — а их немало, — считающих, что мыться регулярно вредно. Многие европейцы в полном смысле принимают ванну несколько раз в году, ограничиваясь обтираниями губкой, а дети часто не испытывают удовольствия мыться в ванне, пока не достигнут подросткового возраста.

В «Фигаро» я читала статью об одной актрисе, которая хвастала, что принимала ванну два раза в году, чтобы не причинять вреда коже. В подарок на день рождения от театрального критика она получила кусок мыла с пожеланием, чтобы она пользовалась им всю жизнь.

Банщики возвращаются слишком скоро, и я начинаю готовиться к покорению знаменитости.

Кафе «Прокоп» тускло освещено всего несколькими масляными лампами, словно хозяин не хочет, чтобы мир проложил сюда дорожку. Я останавливаюсь в проходе, впитывая атмосферу и сильный запах черного кофе.

В этом кафе, основанном немного более двухсот лет назад сицилийским аристократом Франческо Прокопио деи Кольтелли, обитает дух литературных и политических гигантов, вселивших историю в его стены.

Прокопио создал заведение, где писатели, поэты и философы могли трудиться в тишине и спокойной обстановке, потягивая кофе, то есть он создал первое в Париже кафе.

В городе, где такие заведения славятся тем, что в них сверкают огни и стоит шум, «Прокоп» сохраняет благопристойность более степенного и прославленного века. Можно представить себе Бена Франклина, сидевшего при свете колеблющегося пламени свечей, когда он вел переговоры об участии французских солдат и матросов в Войне за независимость в Северной Америке против англичан, а вокруг шныряли шпионы и доносчики. По случаю смерти Франклина кафе было задрапировано черным. Здесь Бонапарт, еще молодой и почти неизвестный, оставил в залог свою треуголку, потому что не мог заплатить за выпивку, так как забыл дома кошелек.

Как-то раз, когда я зашла в кафе, чтобы украдкой понаблюдать за своей жертвой, мне сказали, что столик, за которым сидит знаменитость, со столешницей из темного красноватого мрамора с белыми прожилками в свое время облюбовал Вольтер. Просветитель, борец против тирании, нетерпимости и жестокости за чашкой кофе спорил о жизни, свободе и счастье с Дени Дидро, редактором «Энциклопедии», более столетия назад.

Персонал кафе должен знать, кто их знаменитый гость, хотя он сбрил бороду. Так его труднее узнать, и он кажется моложе своих лет. Должно быть, ему под шестьдесят или за шестьдесят, то есть он в весьма зрелом возрасте. Сейчас он склонился над листом бумаги и что-то пишет, полностью поглощенный своим делом. На углу стола чашка кофе, небольшая бутылка красного вина, толстые куски хлеба и тарелка сыра.

Я часто замечала, что меня привлекают пожилые мужчины. Мама говорит, это потому что я рано потеряла отца, человека уважаемого, которого я очень любила. Как я думаю, мое влечение к ним объясняется тем, что они уже знают, чего хотят в жизни.

Метрдотель улыбается мне профессиональной улыбкой.

— Столик, мадемуазель?

— Пожалуйста, передайте господину Верну, что я хочу поговорить с ним.

Он поднимает брови.

— Простите?

— Жюль Верн, господин за столиком Вольтера. Пожалуйста, скажите ему, что Нелли Браун из Нью-Йорка желает поговорить с ним.

На лице метрдотеля появляется то нетерпимое выражение презрения, которое свойственно лишь официантам в самом большом городе мира.

— Боюсь, что вы…

— Я знаю, кто этот джентльмен. Пожалуйста, передайте ему мою просьбу. — Я нетерпеливо хлопаю перчатками по ладони и смотрю ему прямо в глаза. У меня куча дел и нет времени для лукавства.

Метрдотель уходит с едва заметным, но нарочитым недовольством и наклоняется к Верну. Великий писатель смотрит на меня через комнату. Я встречаюсь с ним глазами и, улыбнувшись, слегка киваю. Метрдотель еще несколько раз наклоняется к Верну и с важным видом направляется ко мне.

С громадным наслаждением он сообщает:

— Господин не желает, чтобы его беспокоили. — Метрдотель ведет меня к двери. — Он советует вам почтить кого-нибудь еще вашим навязчивым вниманием.

— Вы не имеете представления, кто…

— У меня есть указание от господина позвать жандарма и отправить вас в больницу Сальпетриер, если вы не уйдете без шума.

Сальпетриер! Это сумасшедший дом с не лучшей репутацией, чем у острова Блэкуэлл. Чтобы Жюль Верн грозил отправить меня в психушку, словно я какая-нибудь полоумная девка с романтическими намерениями! Это уже слишком.

— Передайте господину Верну: он пожалеет, что отказался поговорить со мной о Гастоне.