Из-за стойки выходит хозяин, вытирая руки о фартук, что совершенно бессмысленно, поскольку фартук грязнее его рук. У него крупная голова, шея почти отсутствует, а глаза и губы затерялись в глубоких морщинах лица. Руки короткие и толстые, как колбасы, туго набитые мясным фаршем. Вместо талии огромный шарообразный живот. Копия хозяина, я полагаю, его сын лет восемнадцати, стоит рядом и наливает в кружку вино.

Входит Жюль и начинает вести переговоры о комнате. Я видела, что о продаже коров договариваются быстрее. На меня обращены взгляды троих сидящих за ближайшим столом. Они безжизненные. Я вежливо улыбаюсь. Губы одного из них вздрагивают, но улыбка не получается. Мне жаль людей в этой деревне, лишенных радости жизни.

Наконец мы поднимаемся за хозяином по мрачному лестничному пролету к двери наверху. Он толкает ее и поворачивается, чтобы идти обратно вниз. Качнувшись, он прижимает меня к стенке. Я готова зажать нос от запаха чеснока и кислого вина. Он бормочет нечто невнятное, что я воспринимаю как извинение. Бедный Жюль, он должен идти за ним, чтобы принести багаж, если он еще там.

— Ужин не понадобится, — говорит Жюль, когда они спускаются по лестнице. — У нас был поздний ленч.

Это вопиющая ложь. Мой желудок хорошо знает, что у нас был ранний ленч. Однако представив, какой может быть еда в этом месте, я решила, что будет лучше поголодать.

Наша комната небольшая, с одним крошечным окном. Я открыла бы его, чтобы выгнать спертый воздух и отвратительный запах, но дождь отчаянно хлещет по стеклу. У окна стоит стул с обитым желтовато-коричневой тканью сиденьем, потертым и в пятнах. Меня передергивает при мысли сесть на него. Рядом с ним небольшой круглый стол. По нему ползает таракан, существо, которое я ненавижу. Я решаю никуда не ставить свой саквояж, пока не обследую кровать. Матрас жесткий, набитый тряпьем и сеном. Какого цвета было постельное белье, большая загадка. Мне даже не хочется думать, когда его последний раз стирали. Я знаю, это смешно, но кажется, что на меня, облизываясь, смотрят клопы, эти крошечные вампиры, алчущие свежей крови, моей крови.

Я не буду спать на этой кровати или накрываться их грязными, серыми, вшивыми одеялами. И не сяду на этот стул. Если придется, я буду всю ночь стоять. Я пытаюсь погасить пламя гнева, вспыхнувшее во мне.

Виноват, конечно, Жюль. Он плохо спланировал нашу поездку. Мы приехали в это отвратительное место слишком поздно, и нам приходится здесь ночевать. Он должен был знать, до чего тут все отвратительно. Но я должна держать себя в руках. Я, наверное, вдохнула миллиарды пылевых клешей! В ужине нет необходимости. Я уже сыта.

С опаской я ставлю свой саквояж на пол и открываю окно. Свежий воздух должен изменить мое настроение; кроме того, комнату нужно вымыть.

Из окна я вижу сына хозяина, торопливо идущего к сараю. Оттуда он выезжает верхом на тощей старой кляче, годящейся лишь для того, чтобы быть отправленной на мыловаренную фабрику. Молодой человек и лошадь устремляются в сторону железнодорожной станции. Их останавливает старуха. Я не слышу, о чем они говорят, но по жестам женщины понимаю, что она о чем-то его упрашивает. Он качает головой и подстегивает лошадь. Когда она поворачивается в мою сторону, я вижу, что она плачет. Дверь со стуком открывается, и я от неожиданности вздрагиваю.

— Извините, если я испугал вас. — Жюль пыхтит, втаскивая оба чемодана, которые он поднял по лестнице.

— Я иду вниз и буду требовать, чтобы нам дали чистые одеяла.

Жюль имеет наглость смеяться. Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки.

— Вы и вправду верите, что эти типы внизу поймут, что такое свежее постельное белье? Или что оно у них есть?

Он прав. У меня опускаются руки, и мне негде сесть.

— Но я, мадемуазель, бывалый путешественник. — Он открывает один из своих чемоданов. В нем чистые, свежие, мягкие белые одеяла с вышитым названием его отеля и две подушки в красивых наволочках.

— Жюль! Вы гений. — Я хлопаю в ладоши от восторга. — А в другом чемодане, наверное, ужин?

— Буханка хлеба, кувшин вина, немного сыра и колбаса.

— И у вас еще свежие полотенца и мыло. — Я никогда не была так счастлива. Я делаю реверанс. — Мсье, вы настоящий мужчина. Я ваша должница на все времена.

Он походит ко мне так близко, что я чувствую его мужскую ауру.

— Само собой разумеется. — Он поправляет воротник моего платья.

Я смотрю ему в глаза и понимаю, что он тот, кого я хочу любить.

Он обвивает меня руками, и его губы встречаются с моими. Я чувствую, что хочу еще. Я обхватываю его за шею и притягиваю ближе к себе. Мысли мои рассеиваются, и я теряю восприятие окружающего мира. Все, что я ощущаю, — это поцелуй, невероятный поцелуй, и я не хочу, чтобы он заканчивался. Я чувствую прикосновение его рук к своим щекам, и он отстраняется.

— Жюль…

— Ш-ш!

Он нежно гладит меня по щеке и снова целует в губы. Когда его губы ласкают мою шею, мне становится трудно дышать, по телу растекается жар. Боже мой, я хочу его. Его руки расстегивают мое платье на груди, и я чувствую дрожь во всем теле от прикосновения его языка к моим соскам. Я хочу большего и, наклонившись вперед, целую его в темя, в то время как он покусывает мои соски.

Мои колени слабеют, и Жюль, бережно поддерживая меня, кладет на пол. Я не знаю, когда и как он сделал это, но одно из мягких белых одеял расстелено на полу, готовое принять меня. В тот момент, когда, как говорят, «я опомнилась», у меня в голове проносится фраза, которую часто повторяла моя матушка, словно для того, чтобы разбудить мою бдительность: «Запомни, Пинк, заниматься любовью — значит делать детей». Но, к моему великому удивлению, я готова отбросить годами внушаемые мне правила. Я хочу отдаться ему.

Жюль отводит прядь волос с моего лица.

— Нелли…

Кажется, мы целую вечность смотрим друг другу в глаза: он — ожидая ответа от меня, а я — борясь с желанием и моралью и думая о последствиях.

— Я думаю, ты не готова.

По моим щекам текут слезы. Он прав. «От любви родятся дети», — промелькнуло у меня в голове. Я хочу, но не могу.

— Нелли, все хорошо.

Он аккуратно кладет подушку мне под голову, берет другое одеяло, накрывает меня и начинает вставать, но я беру его за руку.

— Пожалуйста, полежи со мной.

Он берет вторую подушку и устраивается рядом под одеялом.

— Обними меня.

Своими сильными руками он привлекает меня к себе, а я прижимаюсь щекой к его груди и обхватываю его. Я чувствую, как поднимается и опускается его грудь, и слышу, как бьется его сердце. Его сердце часто бьется рядом с моим — так было бы красивее. Мы крепко держим друг друга в объятиях, и я чувствую, мы словно растворяемся друг в друге. Когда я целую его и погружаюсь в его глаза… да к черту последствия.

Я просыпаюсь утром и вижу, что Жюля нет, а на подушке лежит записка: «Я пошел погулять и пообщаться (если это возможно) с местным народом. Жюль». Я улыбаюсь и свертываюсь калачиком под одеялом. Я благодарна Жюлю, что его здесь нет, когда я проснулась. Все это мне в новинку — мне нужно одной подумать, переварить то, что произошло.

Я отдалась ему прошлой ночью.

Это так много значит — теперь я женщина. Я больше не девушка, не девственница. Я предавалась любви с мужчиной, и я не замужем. Бог ты мой! Я сажусь на нашем напольном ложе. Я терпеть не могу сталкиваться лицом к лицу с реальностью. Я могла забеременеть. Моя дорогая мамочка… что она подумает?! Но что удивительно, мне нисколько не стыдно.

— Мне не стыдно, — произношу я и начинаю смеяться. — Мне не стыдно.

Какое замечательное ощущение и облегчение, ничего подобного я не ожидала. Я часто задумывалась, что я буду испытывать, когда это случится. Признаться, такую ситуацию я никогда себе не представляла, особенно с женатым мужчиной. Почему я не чувствую за собой вины, почему со мной не происходит ничего ужасного, ведь церковь стращала, если я вступлю в любовную связь вне брака? Потому что сердце мне подсказывает другое.