Он уходит, а я смотрю ему вслед как дура с открытым ртом. Я обратилась за помощью не к тому человеку? Я должна бежать за Жюлем и требовать ответа, но нужно спросить у владельца кафе, не оставляли ли для меня какую-нибудь информацию. И потом, Жюль едва ли мне что-либо скажет.

По дороге в кафе «Лаветт» я не могу не думать о его заявлении. Любовный роман разладился из-за того, что появился другой поклонник? Вторжение в частные владения, сказали бы мои коллеги журналисты. То, что Жюль женат, не имеет никакого отношения к сердечным делам. Представители французского среднего и высшего класса часто вступают в брак по финансовым соображениям, а романтические наклонности приберегают для любовных интрижек.

Я выбрала небольшое кафе как передаточный центр информации для меня, потому что у его владельца продажный вид, и это заведение посещают монмартрские проститутки. По моим расчетам, если они увидят человека, похожего на того, кто изображен на рисунке, и/или совершающего насильственные действия, то обязательно оставят там для меня записку. До последнего времени, даже после обещанного вознаграждения никто не заявлял о себе, хотя несколько раз меня наводили на ложный след. Сегодня, когда я обращаюсь к владельцу кафе, он сообщает другую интересную информацию.

— Какой-то человек спрашивал вас.

— Кто?

— Какой-то однорукий. Он называет себя инспектором полиции, но… — Он пожимает плечами.

— Он спрашивал меня по имени?

— Нет, он хотел узнать, кто раздает рисунки проституткам. Он давал мне десять франков за информацию. — Владелец кафе вытирает руки о фартук, словно избавляется от греха за получение тридцати сребреников.

— Вы сказали ему?

— Мадемуазель! Кто я, по-вашему.

Я предпочитаю не высказывать своего мнения.

— Как его зовут?

— Я не знаю.

— Какой руки у него нет?

— Левой.

— Еще что-нибудь вы знаете о нем?

— Ничего, кроме… — Он перестает вытирать стойку бара и недобро ухмыляется.

Я даю ему десять франков. Тот однорукий, конечно, дал ему гораздо меньше.

— Он работает на кого-то очень важного, и у него репутация жестокого человека, особенно по отношению к женщинам. — У него опять эта злая ухмылка.

— Вы знаете, как зовут этого очень важного человека?

Он снова пожимает плечами и принимается протирать стойку.

Я даю ему еще десять франков за его преданность и молчание, зная, что никогда не смогу вернуться в кафе. Уж он точно повстречается с одноруким, чтобы выманить больше денег. Хорошо, что не назвала своего настоящего имени и не сказала, где остановилась. Он знает, кто этот человек, а не назвал его, потому что служит и нашим и вашим.

Разные мысли крутятся в голове, когда я ухожу из кафе и поднимаюсь по ступеням, чертовски усталая. Кто нанял этого негодяя? Жюль пришел в ярость, увидев рисунки, но он сам будет ходить и выяснять — такой он человек.

Я ускоряю шаг, когда поднимаюсь на Холм мучеников, чтобы добраться до своего чердака. У меня одно желание: свернуться калачиком в кровати и уснуть. Мои проблемы продолжают донимать меня, когда я по Пассажу подхожу к дому, как вдруг слева от себя в дверях замечаю мужчину крупного телосложения.

Я сворачиваю вправо, ныряю в подъезд и достаю из кармана полицейский свисток. Только я собираюсь свистнуть, как справа от меня открывается дверь, и из нее выбегает маленькая белая собачонка и несется во всю прыть к тому человеку. Вслед за ней появляется встревоженный пожилой мужчина и кричит:

— Пьер, стоять, паршивец!

Здоровяк, стоявший в дверях, выходит и быстрым шагом идет вверх по Пассажу. Пьер, пронзительно лая, чуть ли не хватает его за пятки, а пожилой хозяин пытается остановить своего паршивца.

Здоровяк огромен по всем параметрам. Он высок и широкоплеч: ростом больше метра восьмидесяти, и весит килограммов под сто. Большая шляпа, надвинутая на лоб, скрывает его лицо; под длинной широкой накидкой угадываются очертания его крупной фигуры. Из последних сил на грани нервного срыва тащусь по лестнице. Как ни стараюсь убедить себя, что этот человек мог ждать кого угодно, в нынешнем состоянии моей психики только самые мрачные мысли приходят в голову.

Оказавшись в безопасности у себя на чердаке, я не только закрываю на ключ дверь, но и припираю ее стулом. Я сажусь на кровать, отягощенная проблемами и измученная дневным пребыванием в аду.

Я пытаюсь заснуть, но никак не удается выключить сознание. Везде и всюду мне чудятся тайные заговоры. Кажется, что я начинаю сходить с ума. Я решаю поискать в столе Бейли бумагу, чтобы записать свои мысли и под всякими бумагами натыкаюсь на шестизарядный револьвер 44-го калибра. Оружие не заряжено, и поиски патронов в комнате ни к чему не приводят. Видимо, этот револьвер — семейная реликвия, и Бейли пользуется им просто как пресс-папье. Я засовываю оружие под подушку — в случае необходимости воспользуюсь им как дубинкой.

В совершенно дурном расположении духа я задуваю лампу, ложусь в кровать и начинаю ворочаться и крутиться. Сон опять не идет ко мне. Я никак не могу выкинуть из головы мысль, что этот детина откроет дверь и, подойдя к кровати, занесет нож и вонзит его в меня. Потом я представляю уже не его, а того убийцу.

А у здоровенного типа с улицы две руки.

Сколько же человек гоняются за мной?

Томас Рот

Пастер и Рот работали в лаборатории, когда к ним вошел Рене, другой ассистент Пастера, с визитной карточкой господина Депиерри, заместителя министра внутренних дел. Министр отвечал за внутреннюю безопасность страны, и ему подчинялась полиция и тайные агенты. Посещая недавно институт, он дал им поручение обследовать водостоки.

— Он, вероятно, послал своего заместителя, чтобы тот узнал результаты, — сказал Рот доктору Пастеру.

Пастер равнодушно посмотрел на визитную карточку правительственного чиновника и угрюмо вздохнул. Он не любил, когда его отрывают от работы. А это был не праздный визит. В связи со вспышкой «черной лихорадки» правительство с пристальным вниманием следило за его исследованиями.

— Проведите его в мой кабинет, — сказал Пастер с некоторым колебанием.

К их удивлению, это был не заместитель, а сам министр. Нижнюю часть его лица закрывал шарф.

— Я приношу извинение за маскарад, но газетчики, осаждающие мое министерство, подозревают, что мы скрываем опасность, которую несет вспышка этого смертоносного гриппа. Безусловно, они правы. И если бы они увидели, что я наношу вам визит в глухую полночь, держа в руках шляпу и преклоняя колено перед великим охотником за микробами… — Министр поднял брови и пожал плечами.

Разыгрываемый министром спектакль вызвал улыбку у Пастера.

— Могу предложить вам чай или кофе, господин министр?

— Боюсь, что от вас потребуется нечто большее, доктор. Кризис обостряется с каждым часом. Могу показать, что я имею в виду.

Помощник, сопровождающий министра, развернул большую карту города на столе Пастера. Некоторые участки на карте были обведены красным.

— Симптомы гриппа отмечаются у жителей повсюду в городе, причем в целом смертность невысокая, и то в основном среди стариков и детей. Однако сотни смертельных случаев во всех возрастных группах зарегистрированы здесь. — Министр ткнул пальцем в карту. — В этом бедняцком районе над той частью водостоков, которую вы осматривали вчера. И все это распространяется подобно наводнению. — Он показал на соседние районы.

— Охватывая бедняцкие кварталы, — констатировал Рот очевидное.

— Только бедняцкие кварталы, — повторил министр. — В результате у радикалов появился повод для обвинений, что власти хотят уничтожить бедняков.

— Мы взяли пробы из водостока, — сказал Пастер, — и только сегодня утром получили образцы крови и ткани умершего рабочего, которые брал заместитель доктора Бруарделя. Бруардель не разрешил нам самим взять образцы у рабочего.

В тоне Пастера чувствовалось недовольство отношением, проявленным директором департамента здравоохранения. Министр хорошо знал о разногласиях между сторонниками Пастера и медицинским сообществом. Как опытный политик он уклонился от обязывающих замечаний по этому вопросу — лишь поднял брови и сочувственно посмотрел на ученого.