Когда война закончилась, он отправился в Сент-Луис, намереваясь устроиться на работу, но столкнулся еще с одним препятствием. Чтобы попасть в Сент-Луис, нужно было пересечь широкую реку Миссисипи. Без гроша за душой и вечно голодный, он договорился с капитаном парома, также говорившим по-немецки, что отработает кочегаром стоимость билета.

Проработав некоторое время погонщиком мулов, палубным матросом на какой-то посудине, ходившей до Мемфиса, грузчиком на стройке и официантом, Пулитцер в числе нескольких десятков рабочих отдал свои пять долларов некоему бойкому нанимателю, обещавшему хороший заработок на сахарных плантациях в штате Луизиана. Туда нужно было добираться на небольшом пароходе. Примерно в пятидесяти километрах южнее города под каким-то предлогом их высадили на берег. Когда пароход отчалил без них, они поняли, что их облапошили, и им ничего не оставалось, как пешком возвращаться в Сент-Луис.

Возмущенный тем, что мошенник так легко ограбил группу честных тружеников и улизнул, Пулитцер написал сердитую статью в «Вестлихе пошт». Ее не только напечатали, но и предложили ему работать в газете.

Пулитцер заступился за мужчин, я заступилась за женщин.

Вскоре он стал издателем и редактором газет. Установив контроль над газетами «Сент-Луис диспетч» и «Пост», он объединил их в «Пост диспетч» и стал владельцем самого влиятельного издания в городе. После того как он приобрел дышавшую на ладан утреннюю нью-йоркскую газету «Нью-Йорк уорлд», за три месяца ее тираж удвоился.

Он не боялся новаторства — в его газете стали освещаться спортивные события и печататься статьи о женской моде с иллюстрациями. Пулитцер полагал, что газета должна быть не только информативной, но и развлекательной. Не все соглашались с этим. Репортер в «Нью-Йорк таймс» писал: «Можно ли всерьез воспринимать „Нью-Йорк уорлд“, когда она публикует такие глупости, как комиксы?»

Но читателям это нравилось.

Мне показалось интересным, что он считал число 10 счастливым. Особое значение он придал тому, чтобы приобретение газеты «Нью-Йорк уорлд» состоялось 10 мая 1883 года. Могло ли это мне пригодиться? Пока я не представляла, каким образом. Во всяком случае, полезно владеть такой информацией.

«Нью-Йорк уорлд» была ведущим печатным органом в Америке, и я вознамерилась работать там во что бы то ни стало.

По моим представлениям, большинство мужчин не посмеют силой выставить за дверь женщину, поэтому я решила, что важным элементом атаки будет вежливость, а охраннику мне нужно будет твердо дать понять, что я не уйду, не поговорив с Пулитцером.

После того как я в течение трех часов игнорировала редакционных мальчиков на побегушках, пытавшихся выпроводить меня, когда я обращалась к каждому входящему с отчаянной просьбой провести меня к Пулитцеру, каково было мое удивление, что никто не вызвал полицию, чтобы арестовать меня как анархистку или сторонницу свободной любви.

Меня разозлил репортер в годах, с ухмылкой следивший за мной со своего рабочего места. На языке уже вертелось нечто дерзкое, как вдруг он помог мне проскользнуть мимо охранника, прежде чем тот успел остановить меня.

Я прошествовала через редакцию с достоинством почтенной леди, аккуратно приподняв юбку, чтобы не испачкать ее край коричневой слюной от жевательного табака на полу вокруг плевательниц. Журналисты, почитавшие себя интеллектуалами особого рода, наведывались в прокуренные бары, где брали пиво за пять центов и бесплатный ленч, и считали, что могут сплевывать на пол слюну от жевательного табака и курить сигары в редакции.

Я почувствовала неприязнь мужчин, оттого что я, женщина, вторглась на их территорию, и это заставило меня еще выше поднять голову.

Я постучалась и сразу же, не дожидаясь ответа, распахнула дверь кабинета Пулитцера. Там находился он сам и его ответственный секретарь Джон Кокерилл. Оба на мгновение нахмурили брови, а Пулитцер вынул изо рта трубку и сказал:

— Коль вы настаиваете, барышня, входите и закройте дверь.

Я положила ему на стол свои вырезки из газеты «Диспетч» и плюхнулась в кресло. Я выпалила, что у меня украли последние гроши и что мне нужна работа. Не знаю, произвела я впечатление на двух мужчин или они просто лишились дара речи, потому что молодая женщина имела наглость ворваться и требовать работу. Во всяком случае, их здорово позабавило мое желание быть журналистом.

Кокерилл вручил мне двадцать пять долларов, но не спешил с ответом, принята ли я на работу. Я поняла, что полученные деньги — благотворительный жест, потому что у меня в карманах ветер свистит, и что таким способом они хотят избавиться от надоедливого ребенка.

Мне нужна была работа, а не подачка.

— Я могу написать забойный репортаж, — смело начала я, — такой, какими славится ваша газета.

— О чем же этот забойный опус? — спросил Пулитцер с иронией в голосе, возмутившей меня.

— Это разоблачение ужасных условий в сумасшедшем доме для женщин на острове Блэкуэлл.

— Девушка, каждая газета в городе уже писала об этой пресловутой психиатрической больнице, — усмехнулся он. — У нее репутация хуже Бедлама.

Он уже собирался выставить меня из кабинета. Мне нужно было что-то немедленно предпринять, иначе придется забыть не только о Нью-Йорке, но и журналистике. Идти в другую, менее значимую газету меня не устраивало.

— Никто не писал еще так, как это сделаю я.

Мысли у меня побежали в разные стороны. Я не задумывалась, как буду писать, но мне нужно было поразить его. Я изучала статьи об условиях в этой психиатрической больнице и имела представление, что это либо сентиментальные нюни, либо размышления о том, в каких условиях должны находиться несчастные женщины. Мне же хотелось написать более личную и реалистичную историю. И я знала, как Пулитцер падок на сенсационность.

Отчаянно желая получить работу, я поняла, что есть только один способ потрясти его.

— Я сделаю так, что меня отправят как сумасшедшую на остров Блэкуэлл. — И еще, слава Богу, я вспомнила, что он считает 10 счастливым числом. — И пробуду там ровно десять дней.

Пулитцер вынул трубку изо рта и пристально посмотрел на меня.

Нелегко изображать из себя умалишенную.

Я никогда не сталкивалась с людьми, чье место — в сумасшедшем доме, если не считать моего отчима, которого, как я подозреваю, укусила бешеная пастеровская собака. Но, насколько я знала, нельзя было поместить в психбольницу без медицинского освидетельствования и решения суда.

В трамвае по дороге домой я обдумывала план действий.

Я поселюсь в меблированных комнатах для работающих женщин. Если мне удастся убедить постоялиц, что я не в своем уме, они ни перед чем не остановятся, чтобы избавиться от меня и передать в руки властей.

Дома я рассказала дорогой матушке о своем намерении. Она сказала, что мне не составит большого труда убедить их, будто я ненормальная, потому что только помешанной может прийти в голову такая затея.

В справочнике я нашла дом временного проживания для женщин на Второй авеню, 84. По дороге туда я пыталась изобразить на лице мечтательное и отсутствующее выражение.

Меня встретила помощница экономки миссис Стенард, напомнившая мне мою тетку, которая питала отвращение к жизни и ненавидела всех на свете. Она грубо обронила, что есть одна комната, где уже живет женщина, и что плата — тридцать центов в день. Меня это устраивало. В кармане я имела всего семьдесят центов. Чем раньше кончатся деньги, тем скорее захотят отделаться от меня.

В тот вечер я получила весьма скромный ужин: кусок вареного мяса с картошкой без соли и подливки, кофе такой густой, что от него пахло дегтем, и кусок хлеба без масла.

Обстановка в столовой отличалась предельной простотой, если не сказать убожеством: два длинных топорной работы неполированных деревянных стола, естественно, без скатертей; о дешевизне салфеток и говорить не стоит; по обеим сторонам столов длинные голые деревянные скамьи. Миссис Стенард явно не желала заниматься всякой ерундой. Можно только представить, какой невкусной была еда.