Обезьяны исполняются еще большей отвагой и решают ночью захватить город. [Второй пожар Ланки] (Часть 75) Дневное светило обильно лучи расточало, Но к вечеру скрыло свой лик за горой Астачала. Во тьму непроглядную мир погрузился сначала. Зажгли просмоленную паклю бойцы обезьяньи И в город пустились бегом в грозновещем сиянье. Тогда сторожившие Ланки врата исполины Покинули входы, страшась огненосной дружины. Пришельцы с горящими факелами, с головнями По кровлям дворцовым запрыгали, тыча огнями. Они поджигали огулом, еще бесшабашней, Оставленные караулом ворота и башни. Пожарное пламя неслось от жилища к жилищу И всюду себе находило желанную пищу. Вздымались дворцы, словно гор вековые громады. Огонь сокрушал и обрушивал их без пощады. Алмазы, кораллы и яхонты, жемчуг отборный, Алоэ, сандал пожирал этот пламень упорный. Пылали дома и дворцы обитателей Ланки, С обильем камней драгоценных искусной огранки, С оружьем златым и сосудами дивной чеканки. Добычей огня оказались шелка и полотна, Ковры дорогие, одежды из шерсти добротной, Златая посуда, что ставят в трапезной, пируя, И множество разных диковин, и конская сбруя, Тигровые шкуры, что выделаны для ношенья, Попоны и яков хвосты, колесниц украшенья, Слонов ездовых ожерелья, стрекала, подпруги, Мечи закаленные, луки и стрелы, кольчуги. Горели украсы златые — изделья умельцев, Жилища одетых в кирасы златые владельцев, Что Ланки внезапный пожар обратил в погорельцев, Обители ракшасов буйных, погрязнувших в пьянстве С наложницами в облегающем тело убранстве. Оружьем бряцали иные, охвачены гневом, Другие уснули, прильнув к обольстительным девам, А третьи младенцев своих, пробудившихся с криком, Несли из покоев горящих в смятенье великом. Дворцы с тайниками чудесными были доныне Дружны с облаками небесными, в грозной гордыне, Округлые окна — подобье коровьего ока — В оправе камней драгоценных светились высоко. С покоями верхними, где, в ослепительном блеске, Павлины кричали, звенели запястья, подвески, С террасами дивными в виде луны златозарной Сто тысяч домов истребил этот пламень пожарный. Горящий портал и ворота столичные — тучей Казались теперь в опояске из молнии жгучей. И слышались в каждом дворце многоярусном стоны, Когда просыпались в огне многояростном жены, Срывая с себя украшенья, что руки и ноги Стесняли и нежным телам причиняли ожоги. И в пламени дом упадал, как скала вековая, Что срезала грозного Индры стрела громовая. Пылали дворцы наподобье вершин Химава́ты, Чьи склоны лесистые пламенем буйным объяты. Столица, где жадный огонь разгорался все пуще, Блистала, как древо киншуки, обильно цветущей. Казалась пучиной, кишащей акулами, Ланка. То слон одичалый метался, то лошадь-беглянка. Пугая друг друга, слоны, жеребцы, кобылицы В смятенье носились по улицам этой столицы. Во мраке валы океанские бурными были, И, Ланки пожар отражая, пурпурными были. Он выжег твердыню, как пламень конца мирозданья. Не город, — пустыню оставила рать обезьянья! Индраджит вновь становится невидимым. Он осыпает обезьян тучами стрел и спасает ракшасов от грозящей гибели.
Затем коварный сын Раваны сотворяет призрачный облик Ситы и утром на виду у войска обезьян и медведей отрубает голову Лже-Сите, плачущей, молящей о пощаде. Нет пределов горю прекрасного Рамы. Он без чувств падает наземь. Придя в себя, он плачет. Но мудрый Вибхишана молвит ему: «Вставай, о сын Дашаратхи! Равана никогда не решится убить царевну Митхилы, — ведь именно ради нее он начал великую битву! Индраджит убил не Ситу, но волшебное виденье! А ныне в священной роще он приносит жертву богу огня, чтобы твое оружие не смогло сразить его. Надо скорее убить Индраджита, иначе не миновать беды!» Рама посылает Лакшману и Вибхишану расправиться с Индраджитом… Сражаясь не на жизнь, а на смерть с могучим хитрым сыном Раваны, Лакшмана сносит ему голову стрелою — страшным оружием повелителя богов Индры. Гибель сына повергает Равану в скорбь и рождает в нем ужас. Затем неистовый гнев охватывает царя. Он жаждет убить Ситу и отправляется совершить злодеянье, но прямой сердцем добрый советник Супаршва смело предостерегает царя от безумного поступка. «Не лучше ли, — убеждает он десятиглавого владыку, — убить Раму и завладеть прекрасною дочерью Джанаки?!» Равана, сопутствуемый преданнейшими ракшасами, выезжает на поле битвы. Один за другим гибнут его лучшие воины. Но сам Равана непобедим. Царь Ланки и Рама с Лакшманой выпускают тысячи стрел. От копья Раваны падает наземь сын Сумитры. Джа́мбаван, предводитель медведей, советует Хануману полететь в Гималаи: там на горе Махо́дая растут чудесные травы, возвращающие дыхание жизни. Хануман мгновенно переносится в Гималаи и находит гору, но травы прячутся при его появленье. Тогда он вырывает всю гору, приносит ее на Ланку, а Джамбаван отыскивает волшебные травы и подносит их к лицу бездыханного Лакшманы. Запах трав возрождает Лакшману к жизни. Рама, а с ним все войско, вновь начинает битву с похитителем Ситы. [Рама получает колесницу Индры] (Часть 102) И демонов раджа стремглав колесницу направил На храброго царского сына, что войско возглавил. Как будто зловещий Сварбха́ну небесной лазурью Помчался, спеша проглотить светозарного Су́рью! И, ливнями стрел смертоносных врага поливая, На Раму летел он, как туча летит грозовая. Сверкали они, словно Индры стрела громовая. Но Рама свои, с остриями из чистого злата, Подобные пламени, стрелы метал в супостата. Воскликнули боги: «Кати́т в колеснице Злонравный, А Рама стоит на земле! Поединок неравный!» «Мой Ма́тали! — Индра тогда призывает возницу. — Ты Рагху потомку мою отвези колесницу!» И Матали вывел небесную, с кузовом чудным, Коней огнезарных он к дышлам припряг изумрудным. Сверкала на кузове жарко резьба золотая, И тьмы колокольчиков мелких звенели, блистая. А кони сияли, как солнце, и, взоры чаруя, Искрились на них драгоценные сетки и сбруя. И стяг на шесте золотом осенял колесницу. Взял Матали бич, и покинул он Индры столицу. На ратное поле примчали возничего кони, Увидя прекрасного Раму, сложил он ладони: «Боритель врагов! Я расстался с небесным селеньем И прибыл сюда, побуждаемый Индры веленьем. Свою колесницу прислал он тебе на подмогу. Взойди — и сражайся, под стать громоносному богу! Вот лук исполинский, — златая на нем рукоятка! — И дротик Владыки бессмертных, отточенный гладко, И златосиянные стрелы, что Великодарный Тебе посылает, и панцирь его светозарный. О Рагху потомок! Твоим колесничим я стану. С нечистым расправься, как Индра — с отродьями Дану [294]!» Тогда колесницу Громовника слева направо Храбрец обошел, как миры обошла его слава. Царевич и Ма́тали, крепко сжимающий вожжи, Неслись в колеснице. К ним Равана ринулся тоже, И бой закипел, волоски поднимая на коже. Но Рама, отменно оружьем небесным владея, Справлялся мгновенно с оружьем чудесным злодея. Оружье богов сокрушал, разбивая на части, Царевич посредством божественной воинской снасти. И ракшас прибегнул к своей сверхъестественной власти! Пускает он стрелы златые, приятные глазу, Но в змей ядовитых они превращаются сразу. Их жала сверкают. Из пастей разинутых пламя Они извергают, когда устремляются к Раме. Все стороны света огнем наполняя и чадом, Сочатся, как Ва́суки, змеи губительным ядом! И против оружья, что Равана выбрал коварный, Припас благославный царевич оружье Супарны. Блистали его златоперые стрелы, как пламя, И враз обернулись они золотыми орлами, На змей налетели, взмахнув золотыми крылами. Одну за другой истребляли орлы Вайнатеи, И гибли в несметном количестве Раваны змеи. Оружья такого лишили его змеееды, Что ракшас пришел в исступленье от вражьей победы. На Раму огромные стрелы посыпались градом И ранили Индры возницу, стоящего рядом. Единой стрелою, назло своему супостату, Сбил Равана древко златое и стяг Шатакра́ту. Оружье владетеля Ланки, ее градодержца, Богам досаждая, пронзило коней Громовержца. Великого Раму постигла в бою неудача, Богов, и гандхарвов, и праведников озадача. Святые, что жизнью достойной возвышены были, — В тревоге, точь-в-точь как Сугрива с Вибхи́шаной, были! Под сенью Анга́раки в небе, — зловещего знака, — Встал Равана, словно гора золотая, Майна́ка. И Раме стрелы не давая приладить на луке, Теснил его десятиглавый и двадцатирукий [295]. Придя в исступленье, нахмурился воин великий, На Равану пламенный взор устремил Грозноликий. Так страшен был Рама в неистовом гневе, что дрожи Деревья сдержать не смогли от вершин до подножий. Бесчисленных рек повелитель, — кипучие воды До неба вздымал океан, как в часы непогоды. И кряжи седые с пещерами львиными тоже В движенье пришли, с океанскими волнами схожи. Кружилась, урон предвещая и каркая дико, Ворон оголтелая стая. И гневного лика, На Раму взглянув, устрашился враждебный владыка. А боги бессмертные, к Раме полны состраданья, Следили за битвой, подобной концу мирозданья, В летучих своих колесницах, теснясь полукружьем Над полем, где двое сражались ужасным оружьем. В тревоге великой взирая с небесного свода, И боги и демоны чаяли битвы исхода. Но жаждали боги победы для Рагху потомка, А демоны — злобного Равану славили громко. Как твердый алмаз или Индры стрела громовая, Оружье взял Равана, Раму убить уповая. Он выбрал такое, что мощью своей беспредельной Пугало врага и удар наносило смертельный. Огонь извергало, и взор устрашало, и разум Оружье, что блеском и твердостью схоже с алмазом. Любую преграду зубцами тремя сокрушало И слух потрясенный, свирепо гремя, оглушало. Копье роковое, что смерти самой неподвластно, Врагов истребитель схватил, заревев громогласно. Он, клич испуская победный, готовился к бою И ракшасов тешил, зловредный, своей похвальбою. Он грубо воскликнул: «Моргнуть не успеешь ты глазом — И этим оружьем, что прочностью схоже с алмазом, О Рама, тебя уничтожу я с Лакшманой разом! В копье моем скрыта стрелы громовой неминучесть. Воителей-ракшасов мертвых разделишь ты участь!» Метнул Красноглазый копье колдовское в отваге, И трепетных молний на нем заблистали зигзаги. Ударили колоколов меднозвончатых била. Их восемь, певучих, на древке подвешено было. Летело копье в поднебесье, огнем полыхая, Гремящие колокола над землей колыхая. Но это оружье, воитель, в боях наторелый, Сумел отвратить, посылая несчетные стрелы. Так пламень конца мирозданья гасили потоки, Что Ва́сава с неба обрушивал тысячеокий. Но стрелы, стремясь мотыльками к лучистой приманке, Сгорали, коснувшись копья повелителя Ланки. Разгневался пуще, при виде обильного пепла, Царевич Айодхьи, решимость воителя крепла. Швырнул, осердясь, Богоравный могучей десницей Копье Громовержца, врученное Индры возницей. Летящее в пламени яром, со звоном чудесным, Оно раскололо ударом своим полновесным Оружье властителя Ланки в пространстве небесном. Увидел он быстрыми стрелами Рамы сраженных Коней легконогих своих, в колесницу впряженных. И Рама пробил ему дротиком грудь и над бровью Всадил три стрелы златоперых… Облившийся кровью, Был ракшас подобен ашоки цветущему древу. Дал Равана волю его обуявшему гневу! вернуться …с отродьями Дану. — Имеются в виду титаны «данавы», враги богов, ведшие с последними длительные войны, но в конце концов побежденные войском богов и земных героев, возглавляемым Индрой; и бога и данавы происходят от одного отца Прародителя Кашьяпы, но от разных матерей (в частности, данавы — от Дану). вернуться Десятиглавый и двадцатирукий— эпитеты Раваны. |
