[Рама убивает Маричу] (Часть 44) Воитель Великоблестящий с могучею статью Себя опоясал мечом со златой рукоятью. Взял трижды изогнутый лук он да стрелы в колчане И вслед за диковинным зверем пустился в молчанье. Подобного Индре царевича раджа олений Увидел и сделал прыжок, подгибая колени. Сперва он пропал из очей, устрашен Богоравным, Затем показался охотнику в облике явном, Сияньем своим пробуждая восторг в Сильноруком, Что по лесу мчался с мечом обнаженным и луком. То медлил прекрасный олень, то, как призрак манящий, Мелькал — и стремглав уносился в далекие чащи, Как будто по воздуху плыл и в простор поднебесный Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный. Как месяц, повитый сквозных облаков пеленою, Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною. Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок, Стремился невольно за Маричей Рагху потомок. Разгневался Рама, устав от усилий надсадных. Олень обольстительный прятался в травах прохладных. Приблизившись к царскому сыну, Летающий Ночью [215]Скрывался, как будто бы смерть он увидел воочью. К оленьему стаду, желая продлить наважденье, Примкнул этот ракшас, но Раму не ввел в заблужденье, С оленями бегая, в купах деревьев мелькая, Серебряно-пегою дивной спиною сверкая. Отчаявшись оборотня изловить и гоньбою Измучась, решил поразить его Рама стрелою. Смельчак золотую, блистающую несказанно, Стрелу, сотворенную Брахмой, достал из колчана. Ее, смертоносную, на тетиву он поставил И, схожую с огненным змеем, в оленя направил. И Мариче в сердце ударила молнией жгучей Стрела златопёрая, пущена дланью могучей. И раненый ракшас подпрыгнул от муки жестокой Превыше растущей поблизости пальмы высокой. Ужасно взревел этот Марича, дух испуская. Рассыпались чары, и рухнула стать колдовская. «О Сита, о Лакшмана!» — голосом Рагху потомка, [216]Послушен велению Раваны, крикнул он громко. Немало встревожило Раму такое коварство. «Ни Сита, ни Лакшмана не распознают штукарства, — Помыслил царевич, — они поддадутся обману!» И в сильной тревоге назад поспешил в Джанастха́ну. [Сита отсылает Лакшману]
(Часть 45) Тем временем кинулась к деверю в страхе великом Безгрешная Сита, расстроена ракшаса криком. «Ты Раме беги на подмогу, покамест не поздно! — Молила жена дивнобедрая Лакшману слезно, — Нечистые духи его раздирают на части, Точь-в-точь как быка благородного — львиные пасти!» Но с места не тронулся Лакшмана: старшего брата Запрет покидать луноликую помнил он свято. Разгневалась Джа́наки дева: «Рожденный Сумитрой, Ты Раме не брат, — супостат криводушный и хитрый! Как видно, ты гибели Рагху потомка желаешь, Затем что бесстыдно ко мне вожделеньем пылаешь! Лишенная милого мужа, не мыслю я жизни!» И горечь звучала в неправой ее укоризне. Но Лакшмана верный, свою обуздавший гордыню, Ладони сложил: «Почитаю тебя, как богиню! Хоть женщины несправедливы и судят предвзято, По-прежнему имя твое для меня будет свято. Услышит ли Рама, вернувшись, твой голос напевный? Увидит ли очи своей ненаглядной царевны?» «О Лакшмана! — нежные щеки рыдающей Ситы Слезами горючими были обильно политы. — Без милого Рамы напьюсь ядовитого зелья, Петлей удавлюсь, разобьюсь я о камни ущелья! Взойду на костер или брошусь в речную пучину, Но — Рамой клянусь! — не взгляну на другого мужчину». Бия себя в грудь, предавалась печали царевна, И сын Дашаратхи ее утешал задушевно. Ладони сложив, он склонился почтительно снова, Но бедная Сита в ответ не сказала ни слова. На выручку старшему брату пустился он вскоре, И деву Митхи́лы покинуть пришлось ему в горе. [Разговор Раваны с Ситой] (Часть 46) Явился в обитель, что выстроил сын Каушальи, Владыка Летающих Ночью, обутый в сандальи, С пучком, одеянье шафранного цвета носящий, И с чашей — как брахман святой [217], подаянья просящий. И зонт его круглый увидела Джанаки дева, И посох тройчатый висел на плече его слева. Под видом святого к царевне, оставленной в чаще, Направился ракшасов раджа великоблестящий. Без солнца и месяца в сумерки мрак надвигался — Без Рамы и Лакшманы — Равана так приближался! На Ситу он хищно взирал, как на Рохини — Раху. Листвой шелестеть перестали деревья со страху. Как прежде, не дул освежающий ветер в испуге, Когда он украдкой к чужой подбирался супруге. Года́вари быстрые волны замедлили разом Теченье свое, за злодеем следя красноглазым, Что, Рамы используя слабость, походкой неспешной, Монахом одет, подступал, многогрешный, к безгрешной. Царевна блистала звездой обольстительной, Читрой, Вблизи пламенел грозновещей планетой [218]Злохитрый. Надев благочестья личину, был Десятиглавый Похож на трясину, где выросли пышные травы. [219] Он молча взирал на прекрасную Рамы подругу, Что ликом своим, как луна, освещала округу. Пунцовые губы и щек бархатистых румянец Узрел он и белых зубов ослепительный глянец. Рыданья и вопли красавицы, горем убитой, К нему долетали из хижины, листьями крытой. И слушал неправедный Равана, стоя снаружи, Как в хижине плачет Митхилы царевна о муже. К прекрасной, из желтого шелка носящей одежду, Приблизился он, понапрасну питая надежду. И, нищим прикинувшись, демонов грозный властитель, В обличье смиренном, супруги чужой обольститель, Не ракшас, но брахман достойный, читающий веду, С Видехи царевной завел осторожно беседу. Ее красоте несказанной дивился Злонравный: «О дева! Тебе в трех мирах я не видывал равной! Трепещет, как пруд соблазнительный, полный сиянья, Твой стан упоительный в желтом шелку одеянья. В гирлянде из лотосов нежных, ты блещешь похожей На золото и серебро ослепительной кожей. Открой, кто ты есть, луноликая, царственной стати? Признайся, ты — страсти богиня, прекрасная Рати? Ты — Лакшми иль Кирти? Иль, может, небесная дева? Одно достоверно — что ты рождена не из чрева! Прекрасные острые ровные зубы невинно Сверкают своей белизной, словно почки жасмина. От слез покраснели глазные белки, но зеницы Огромных очей, пламенея, глядят сквозь ресницы. О дева с округлыми бедрами, сладостным станом, С обличьем, как плод наливной, бархатистым, румяным, С чарующим смехом, с грудями, прижатыми тесно Друг к дружке, что жемчуг отборный украсил чудесно! Похитили сердце мое миловидность и нега. Так волны уносят обломки размытого брега. Доселе супруги богов и людей не имели Столь дивных кудрей, столь упругих грудей не имели. Не знали жилицы небес и Куберы служанки [220]Столь гибкого стана и гордой сверх меры осанки. Три мира — небесный, земной и подземный — доныне Не видели равной тебе красотою богини! Но если такая, как ты, в трех мирах не блистала, Тебе обретаться в дремучих лесах не пристало. Охотятся ракшасы в чаще, не зная пощады, А ты рождена для дворцов, для садовой прохлады, Роскошных одежд, благовоний, алмазов, жемчужин, И муж наилучший тебе, по достоинству, нужен. Ответь, большеглазая, кто же с тобой, темнокудрой, В родстве: богоравные ма́руты, ва́су иль рудры? Но здешняя чаща — Летающих Ночью обитель. Откуда возьмется в окрестных лесах небожитель? Не встретятся тут ни гандхарвы, ни слуги Куберы. Лишь бродят свирепые тигры, гиены, пантеры. Богиня, ужель не боишься опасных соседей — Ни цапель зловеших, ни львов, ни волков, ни медведей. Откуда ты? Чья ты? Не страшны ль тебе, луноликой, Слоновьи самцы, что охвачены яростью дикой И, жаждой любовной томимы, вступать в поединки Готовы на каждой поляне лесной и тропинке? Красавица, кто ты? Зачем пребывать ненаглядной В лесу, где охотится ракшасов род плотоядный!» С речами лукавыми демонов раджа злотворный В обличье святого явился к жене безукорной. Царевной Митхилы почтен был Великоблестящий, Как дваждырожденный мудрец, подаянья просящий. вернуться Летающий Ночью— постоянный эпитет демонов-ракшасов, разбойничавших преимущественно по ночам. вернуться …голосом Рагху потомка… — То есть голосом Рамы. вернуться …как брахман святой… — См. прим. 7. На четвертой — последней — жизненной стадии благочестивый брахман был должен покинуть лесной скит и, бродя в одиночестве и блюдя аскезу, отойти, наконец, в мир иной. Равана, похоже, принял облик брахмана, находящегося в этой последней стадии, то есть отринувшего все мирское и питавшегося подаянием. Приведенное в тексте описание (особенно — «одеянье шафранного цвета» и «чаша для сбора подаяния», не обязательные для брахмана-отшельника), однако, скорее соответствует внешности буддийского странствующего монаха и является, таким образом, более поздним добавлением, каких немало в «Рамаяне». вернуться …пламенел грозновещей планетой… — Подразумевается похожая на раскаленный уголь зловещая планета Марс, сулящая войны и несчастья; метафора, вероятно, относится к налитым кровью глазам Раваны. вернуться …был Десятиглавый // Похож на трясину, где выросли пышные травы. — Распространенный в индийской поэзии образ бездонного колодца, заросшего травой и потому незаметного; символ опасности и коварства. вернуться …жилицы небес и Куберы служанки… — Подразумеваются «апсары» — «небесные нимфы», услаждающие своей красотой богов и небожителей, а также волшебницы — «видья-дхары» и «якши», прислуживающие богу богатств Кубере (младшему брату Раваны) и проживающие в его гималайской столице Алаке. |
