Я вздохнула — в этих залах ты поешь лучше, чем в жизни… А потом все говорят, что ты никакая не волшебница, когда слышат твой реальный голос… — шмыгнув носом, подумала я.

Но меня никто не просил петь — это был балет… И моя роль была не такая уж и большая. Я кривилась от смеха, когда толстенький режиссер порхал передо мной, невысоко подпрыгивая, явно без растяжки как крокодил, показывая па. Точнее сказать — он их только намечал. Видя, что я закатываюсь смехом, он, в доказательство своей стройности, станцевал передо мной шансонетку… Конечно, он ее не танцевал, но какими-то микродвижениями, с убеждающей точностью, грацией и убедительностью изображал передо мной красотку кабаре, чем завоевал у меня популярность. Я закатывалась громким смехом, забывая все на свете, а он, видя, что я не в силах остановиться, дразнил меня еще больше…

Аккомпаниаторша с удивлением смотрела на меня.

Поскольку моя роль была небольшой, мне потребовалось не так много времени, чтобы схватить предложенные отрывки…

Мы с ним быстро спелись… Сначала я не понимала, и он злился… И аккомпаниаторша, бывшая балерина, которая уже видела мою роль у "меня", просто протанцевала передо мной… Когда ей сказали, что меня… гм… напугали тэйвонту, и я плохо помню. Я видела, что она этому не верит, считая меня сукой, а все остальное капризами, но так как ей хотелось отдыхать, она сделала вид, что поверила. Не сидеть же ей вечно! Я ухватила ее и повторила с первого раза… Мне потребовалось пройти всего пять раз каждый танец, чтоб тренированное на любое движение боя тело бойца ухватило все, что нужно… А в воображении все было с первого раза…

Но случилось ужасное… Я чуть себя не выдала… От музыки, от пережитого, я просто поплыла и забыла где я. Воображение, ухватив роль, заработало во всю силу — я уже не могла думать о другом. Я была певицей, и моя партия зазвучала для меня, словно я ее хотела спеть телом… Совершенно бессознательно в пятый раз я переставила некоторые акценты и точки застывания тела в своей гармонии с музыкой… Это не была та музыка, которую она играла… Это была своя партия тела, когда акценты были другие — сумасшедшие и одухотворенные, превращающие это произведение в нечто магическое в гениальное… Тело бойца было абсолютно послушно — оно почти невидимо застывало в видимых в моем воображении точках. И не плавно, а словно перетекало, мгновенно ускорившись в другое в гармонии с внутренним, а не внешним смыслом музыки. Нет — плавно, легко… Это не был стандартный набор па, ибо я могла регулировать скорость движения, чуть-чуть варьируя ее. Па не перетекали в друг друга — они были слиты в единый сложный ритмический танец, который навевал мне мой дух в ритм именно духа и сердца, в тот ритм, который заставлял мой дух трепетать и возвышаться. Я угадала этот ритм в музыке, когда композитор так и не сумел окончательно выразить его точно — тот ритм, что пробуждал сейчас дух в гармонии, ритм пульсирующего огня сердца — я просто увенчала эту легкую музыку короной струящегося ритма…

Нет-нет — я ни на йоту не изменила намеченную канву режиссера. Я просто вплела в этот аккомпанемент музыки песню, посмотрев, как она будет смотреться. Раз помимо музыки композитора я должна была танцевать, значит, это было будто бы песня, где композитор — вроде аккомпанемента, и это мое творчество подчинялось законам песни. Я сделала эту музыку аккомпанементом, раскрыв ее душу в песне танца… Высокие слова — проще говоря, я сделала так, чтоб на мой танец было приятно смотреть из-за пробуждающего лучшее ритма…

В сущности ведь — что звук, что зрение — все это построения Сознания, ибо первично — это нервные импульсы… Это наше Сознание интерпретирует их и отображает в уме моделью… Тэйвонту часто жаловались, что они, иногда, привычно читая в засаде по губам у знакомого человека, просто слышат его, и, забываясь, отвечают вслух. А видимое даже периферийным зрением предупреждение об опасности одними губами звучит как громкий удар по нервам, громкий звук.

Из-за чего возникают ссоры! Ты, мол, чуть не выдал… Тссс… А все потому, что нет ни громко, ни тихо внутри нас — это все именно уже модель нашего

Сознания, отображающего интенсивность звука по нервному удару… Сознание должно отобразить громко и тихо в себе… Если мы "отключимся", мы можем не услышать самую прекрасную музыку… Любой тэйвонту может полностью выключить восприятие. Любой гипнотизер может приказать не видеть себя или человека — и тогда, как ни странно, загипнотизируемому кажется, что взятая книга летит по воздуху… И потому построение модели зрения или построения модели звука — для развитых творцов одинаково — они могут слышать звучание красок, если в них есть гармония, ритм, предсказываемые отличия… А уж танец… Возможно, если он несет сложный ритм, то танец женщины, привлекающей даже более мужского внимания, чем звук, может оказывать на Сознание, мозг, куда более сильное воздействие ритмами передаваемых чувств… А вообще — я не знаю…

Знаю только, что когда я остановилась, протанцевав, и пришла в себя, я увидела остановившиеся, пустые, словно завороженные глаза режиссера и обернувшейся ко мне аккомпаниаторши.

— Что? — спросила я.

От этого звука они словно выпали из гипноза в реальность. И, странно, оба молча глядели на меня, ничего не говоря.

Я испугалась, что сделала что-то не так.

— У меня болит голова, — сказала я. — Получилось плохо? Я лучше пойду!

— Ей явно идет на пользу, — проговорил режиссер, — когда ее изнаси… — он резко оборвал себя.

— Кому? — удивленно переспросила я.

— Ничего, это я так… — он помотал головой. — Она злая, наверно, оттого, — продолжал он разговаривать с собой, — что с ней кроме старого князя молоденькие не хотят спа… — на этот раз его толкнула аккомпаниаторша.

Я начала злиться из-за того, что мне говорили загадками, и я не понимала.

— Так как? — спросила я.

— Вот так и пой! — сказал он.

Глаза мои стали круглые от ярости.

— Ничего… Ничего… — сказал режиссер, выставив ладони вперед, словно и утешая и защищаясь от рассерженной кобры. — Я хотел сказать, чтоб ты так и танцевала, как последний раз!

Ехидная ухмылочка говорила, что он меня понимает, все понимает… Да, понимает… Прямо пассы какие-то надо мной, успокаивая. Он своими руками, утешающе качая ими на меня, обходя вокруг меня по кругу, словно заталкивал меня туда, обратно в хорошее состояние, не касаясь, точно укротитель змею в мешок.

— Все будет нормально, — приговаривал он, бормоча. — Все будет нормально.

Теперь уже аккомпаниаторша не могла попасть по клавишам.

Я схватилась за голову. Она болела. Хотелось выть. А тут такой абсурд!

Наконец, все успокоились, и режиссер перестал меня магнетизировать. Он заставил меня еще раз протанцевать, но "чтоб точно, как было".

Я растерялась.

— Как вы поставили мне? Как аккомпаниаторша танцевала?

— Как я поставил тебе в последний твой раз! — измученный моей тупостью выплюнул Эфраимос. Так, оказывается, звали толстяка-гипнотизера. — В последний раз!!!

Я подняла свои глаза. Он ахнул.

— Как в последний раз я тебе поставил! — требовал он.

— Как ты протанцевала последний, руководствуясь намеками гениального режиссера, — коротко посоветовала мне аккомпаниаторша.

Я осторожно повторила последний раз. Он заставил сделать меня это еще десять!!!

Странно, но мне никогда, как ребенку, не мешали повторения. Ребенок наоборот, просит читать снова и снова любимую сказку, и наоборот — чем больше, тем больше. Почему? Потому что в нем живо Сознание. Чувство! Он лишь усиливает чувство каждый раз. А чувство — это так приятно, это и есть Сознание! Когда выявляется Сознание, тогда ты можешь повторять мысль, фразу, снова и снова, усиливая ее. И это не надоедает, ибо Сознание не надоедает, — ибо чувство не надоедает никогда!!! Само чувство самоценно для человека! Это не вещь, которая вызывает эмоцию — чувством сердца, мыслечувством, мыслью невозможно пресытиться. Подлинная Мысль, то есть мыслечувство, Сознание — им невозможно пресытится, и оно несет радость и наполнение сердца, наполнение жизни — ибо оно (Сознание, дух) есть психическая энергия. Счастье в духе, то есть в чувстве-мыслечувстве сердца, в насыщенности сердца, в той деятельности