— Половинка! Половинка от задницы! — наконец, выплюнула я совершенно невоспитанно, по хамски обидев бедное чудовище, истерически визжа от смеха. — И смотрит!

Вошедшие трое незнакомых мне тэйвонту просто ползали по полу от этой картины.

Мой истерический визг основательно разогревал их всех. Картинка от этого становилась только выпуклее и живее… Я их заводила получше будильника все сильнее и сильнее.

— Выведите ее!!! — истерически заорал мальчишка Гай.

— Что тут происходит?!? — ворвались еще двое уже известных мне тэйвонту.

— Мммм… Мммм… ЦИРК! — через силу выдохнула я, не в силах говорить. Просто трясясь и плача. — Хар-роший… См-мотрите…

Они отетерело смотрели на происходящее.

— Боже, как хорошо… — наконец сказала я. — Никогда так не развлекалась!

Это вызвало совсем неожидаемую реакцию. Их всех перекосило и затрясло так, что я после этого вообще не смогла говорить. Только лежала и тихонько повизгивала, вздрагивая.

Наконец, старый тэйвонту ударом "успокоил" кобру, вырубив ее вообще. И быстро связал ее. Потом хмуро обернулся, пытаясь не глядеть на меня. Отчего лицо у него вздрагивало?

— Эту привел Радом и приказал доставить ее в замок, — коротко сказал он трем новым тэйвонту, подняв меня. — Выведите ее отсюда. Сам он отправился в монастырь, потому что думает, что во время урагана там могли возникнуть серьезные проблемы. Он же Ту сам воспитывал когда-то.

Я насторожилась.

— А к-к-то он т-такой этот Радом? — заикаясь спросила я. — Я ничего не помню… И кто эта Та? — попыталась тщетно задержаться я.

— Иди, иди, — меня без всяких церемоний новые пришельцы вытолкали из комнаты, как я не пыталась вернуться.

Но меня толкнули так, что я сама пошла вперед, и быстро по инерции вышла на улицу через двери. Очевидно, старые вместе с прихожей были заблокированы или вообще заделаны по причине их неудобовоняемости. Потому что я вышла аккурат в знакомую мне бухточку, где как раз из большого каноэ высаживались несколько незнакомых мне тэйвонту. Я лучезарно улыбнулась им.

— Привет! — сказала я.

— Привет! — весело ответили мне, пожирая меня глазами.

— Вы не дадите каноэ на пять минут, мне надо догнать Радома, а наше он забрал?

— Нет проблем! — хорошо улыбнулись мне все трое.

Не став разводить долгие церемонии, ведь это бестактно, словно я ломаюсь, я воспользовалась разрешением, прыгнув в лодку, одновременно, все еще смеясь, ловко выхватив весло у него из руки. Вообще, когда их много, они лучше обманываются, потому что думают, что сосед-то вот знает! Одним движением я по тэйвонтуйски оттолкнулась от берега.

— Кто ты, прелестное дитя? — крикнул вдогонку старший из них, глядя вслед завороженными глазами. Ведь очень много принцесс воспитывалось своими тэйвонту, да и у тэйвонтуэ были дети, которых они воспитывали как тэйвонту, если не желали отдавать своих детей в Ухон. Так что меня вполне могли не знать…

Но я только загадочно потрусила волосами, обернувшись к старшему и лукаво улыбнувшись ему — мол, не скажу. Я — прекрасная незнакомка, очаровательное видение. Впрочем, очаровательное видение бешено работало веслом, сохраняя, правда, красоту и гармонию, но разгоняя лодку до невозможности, как стрелу.

Благо вчера у меня накопился достаточный опыт, и я просто чувствовала воду и лодку. Лодочка была лишь чуть больше, чем вчера. И как они умудрились доплыть на ней трое?!

— Аааааааааа!!! — было такое ощущение, что кого-то режут.

На этот раз я не стала оборачиваться. И чего смотреть?

— Ааааааааааа!!! — было такое чувство, будто режут уже сразу нескольких.

Нет!!!

Но это был обман. Никого не резали. И я стойко не смотрела назад.

— Аааааааааааа!!! — это у них по кусочкам вырывали зубы.

Я все-таки обернулась. По доброте своей душевной. Нет ли там беды?

Да, душевная трагэдыя все-таки случилась: кто-то истерически катался по земле, кто-то визжал, кто-то грозился и прыгал, часть, схватившись за боки, нагло ржала во все горло, несмотря на то, что были виноваты, и "не пробиваясь" никакой отчаянной руганью Рика.

— Привет Радомууу! — опять крикнула я, соблюдая традицию.

Но только на этот раз я не стала слушать, что донесло мне бессовестное эхо, отключив восприятие. Не люблю элементарную ругань.

Да и неприлично хорошей девочке слушать такие слова…

Плывя, я колотила в голове полученную информацию, как желток колотушкой.

Кое-что для меня самой было в новинку.

Когда я выходила из комнаты, я слышала, как мальчишка Гай доказывал тем своим пятерым:

— Нет, я вам говорю! Она профессионал высшего класса! Когда Радом ее принес, она ни разу не показала ему свое лицо! И делала это так, что никто не заподозрил вообще ничего.

— Да ну… — протянул неверящий голос.

— Я специально спросил Радома, когда он уже уплывал на корабле! Что ну! И он сам ахнул, когда понял, что в лицо, проведя с ней два дня, он ее не видел. И не представляет даже, какая она, какие у нее глаза — ему все это было как-то все равно. И это тэйвонту мастеру!!! Которому достаточно мелькнуть один раз в периферии зрения, чтоб тебя навсегда запомнили и идентифицировали. И за два дня проведенные с ней на руках она ни разу не попала лицом в его поле зрения!

Чтоб так работать, да еще и в доме, где множество отражений и несколько зеркал, да еще по отношению к тэйвонту, это уже должно быть не просто мастерство, а настоящий гений! Ей богу! Такое развитие мастерства, когда уже просто отдается приказ подсознанию, а оно уже строго анализирует и выполняет, ибо сверхсложнейшие расчеты, а она при этом ни разу не сфальшивила. Да и невозможно это почти для человека сделать сознательно! А профиль у нее от холода чуть опух, да еще она его чуть изменяла…

Дальше я уже не слышала, так как рвала прочь на всех парах. Но Гаю спасибо!

Огромное спасибо! Своей интересной байкой он на мгновение задержал новоприбывших тэйвонту, которым стало интересно. К тому же выход выходил в замкнутый внутренний дворик, лодок других (я так поняла) — не было. Никто ж не мог предположить, что в это время причалят три следующих молодых осла…

Но, надо сказать, я сама только теперь осознала особенность своего поведения.

Радом действительно не видел моего лица. А я его — несколько раз. Но так, приблизив, например, лицо к зеркалу вплотную, чтоб я его видела, а обратно он этого сделать не мог. Или сквозь тоненькую щель в двери. И т. д. То есть у меня всегда был широкий, а у него маленький узкий обзор, не дававший никаких моих особенностей, даже цвета кожи…

Гай был точен. Но он еще не знал того, что уже знала я. Рик сказал, что "Ту сам воспитывал когда-то". Радом был мой тренер! А может и отец, и мамка — все вместе. Ведь в монастырь поступают в основном сироты. И я неосознанно сделала все возможное, чтоб он меня не опознал!

Этот вывод меня оглушил немного.

Кто же я такая?

И действительно ли меня не узнал Радом? Он же был мой тренер, как сказал Рик!

Он сам воспитывал Ту. Или я не Та?

Но я, к стыду моему, как не старалась, не могла его припомнить. И мне было стыдно. Что же между нами произошло? За что меня упрятали в монастырь? А ему явно подчистили память? Отчего я сошла с ума?

— …Ты знаешь, от нее такой чистотой веет, — смущенно говорила тогда Юурга

Шоа, успокаивая ее, когда я уже гребла прочь, толкнувшись от берега в лодке. И я слышала ее далекий, но удивительно четкий голос, каким-то чудом акустики усиливавшийся именно в этом месте на воде из окна. Так бывает. Помню, я словно наяву увидела застенчивую улыбку Юурги. А Шоа возмущалась. А может они подошли или подходили к окну? — вспоминала я.

— …Даже когда она на коленях у Радома сидела, — продолжала Юурга обо мне, — словно ни одной женской и тем более нечистой мысли не было и не могло быть. Я смотрела в глаза — вообще как ребенок. Обожание и только. Точно даже все это, что она Радома обнимает — как игра, а внутри она глубже, строже, чище до невозможности, кристально чистая и совсем другая, словно какой-то могучий и нерушимый стержень мощи и чистоты там, что снисходительно смотрит на ее саму и не даст переступить большее. Ты не права — у нее внутри на самом деле нерушимый стержень чести, через который она никогда не переступит… И никогда не сделает ничего, что могло бы хоть немного нарушить незыблемую и непоколебимую честь, словно это сама основа ее души… Словно мастерство, которое уже незаметно для ее самой, и сделает так само. Вопреки даже внешней ее игре все так повернет, что честь не нарушится… И не потому что она хочет жить так, а потому что душа ее — уже честь, стержень духа, на котором она живет и дышит… И без которого она просто бы тут же умерла, будто вырвали сердце…