Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Но нам приказали ее разрубить. (В голове у меня все помутилось — что это значит?!?) Она дора, без контроля оставить опасно… Хотя погоди… Но ведь ты помнишь, что было с ее матерью, Маэ, Убийцей? Хоть она и не была тэйвонту? Она очнулась, беременная, в могиле, сумела раскопать ее и вылезти на поверхность.

И выжить! И родилось Это… А что вытворял ее отец! Проклятая семейка!

Так, я знаю теперь, как звали мою мать, и она, похоже, была убийцей, — промелькнула бешеная мысль. Что ж, это хороший холодный душ против "милой девочки". В голове путалось, я что-то их не понимала… А эти две "монашенки" разговаривают, разговаривают, подкидывая различные сведения… Точно "небывалая" идея заставила их болтать без перерыва, чтоб скрыть внутреннюю неуверенность.

— А жених? То вообще чудо! Она и так была редкой гадостью, разрушительным ураганом, так нашла себе ужас. Одна гадость другую притягивает… "Мой маленький ураган"… — мерзко и ехидно процедила она.

— Ее, впрочем, разобьет о камни и так изуродует, что и мама не узнает.

Впрочем, мы же сломаем ей шею, — продолжала рассуждать старшая. — Случайный перелом при падении с такой высоты не редкость…

Такой высоты? Что это значит? Я насторожилась. Но ведь "окно" вот… Я на него так рассчитывала. Я заволновалась.

— К тому же к утру ее так изуродует о камни… Если останется что после падения.

— А потом, мы можем ее и разрубить. После похорон. Ничто не должно никого насторожить до них. Сжечь! Потом быстро сжечь тело! — возбужденно выкрикнула она. — По традиции… И не надо разрубать! Даже дора из пепла не восстанет.

Все будут довольны. Шея, мне кажется, будет достаточным контролем, учтя все последующее, и что внизу камни и ледяное бушующее море. Там и здоровому хана.

Под водой даже тэйвонту не оживет. К утру от нее будут клочья мяса. И мы первые, крича, побежим ее искать. И никто ничего не заподозрит… — быстро говорила она, потирая руки. — Надо только посоветоваться с Хай, как сделать, чтоб монахини все сами увидели, и потом бы божились, что она сама… Хай мастак на такие штуки. Подожди, я сейчас… Осторожно, она воспитана Радомом и у нее почему-то наш знак люты, хотя этого не должно было быть…

— Принеси веревку, — крикнула вслед младшая.

Зачем ей нужна веревка?!?

Глава 3

Несколько секунд бедный разум мой пробуксовывал и был полностью дезорганизован. Я даже не поняла, что меня могут убить прямо сейчас… А потом в пропасть на глазах у всех выбросится другая загримированная девушка, страхуемая веревкой. Она исчезнет в окне, а я полечу дальше. И когда монахини подбегут к окну, они увидят уже мой падающий труп, выкинутый из окна внизу. Я побледнела. Еще бы, услышать такое! Мелькнула даже паническая мысль, может действительно я сумасшедшая? Я не могла вспомнить сама себя! Мысли неслись, как кони. Более того — я совершенно ничего не помнила, как не старалась.

Дурацкий сон. И это вызвало шок моего ментального аппарата. Люди ведь на самом деле вовсе не вспоминают, кто они такие — они это просто всегда знают. Нет — осознают. В том чувстве, которое не имеет времени и протяженности, как молния мысли-чувства. И тут я в чувстве оказалась отрезана от воспоминаний своего "я", внутри что-то бродило, но не превращалось в образы. Это было унизительно беспомощно для меня. Но я не сдавалась, закусив губы до крови…

И, хотя сознание напрягалось в поисках выхода, оно ничего не могло родить.

Ничего!!! Я словно сама была отрезана от самой себя…

Я чуть не закричала от отчаяния: кто я?

Но, слава богу, умишка хватило этого не делать.

Я испытывала странное состояние… Я словно раздвоилась на две части. Одна билась в яростном и упорном бессилии, стремясь умом найти выход, но изнутри я была какой-то хладнокровной, точно спокойствие пронизывало собой все…

Спокойной, стальной и хладнокровной. Странным образом внутреннее спокойствие сочеталось с исступлением сознания… Это надо было почувствовать, чтоб передать хоть отчасти.

Я подумала. Точно, это был не покой, а такое страшное напряжение, когда поверхность просто замерла от чудовищного напряжения всех сил, точно зеркало отражая любой внешний звук… Словно такое напряжение духа, которое делает невозможным суетливость, говоря всему мелкому — ша! И все не в силах ослушаться перед этой мощью… Моя иступленная работа сознания словно имела в духе непоколебимую основу…

Я была какой-то слишком спокойной внутри… И взирала на опасность, от которой сейчас крутилось мое внешнее сознание, точно раздуваемое этой холодной и беспощадной силой изнутри, с какой-то глупой снисходительностью… Я раздвоена… Я больна…

Монахини, повизгивая, пытались вытащить из комнаты загнанные ветром в угол дорогие вещи, расчищая проход, чтоб меня можно было вынести отсюда. Тем более что их путь пролегал мимо окна. Вот еще две скрылись за углом, остальных скрыл большой шкаф. Все было мокрое от дождя, хлеставшего все внутри… Иногда он бил меня по носу и я фыркала…

— Она дора… — тихо сказала сама себе "младшая". И только тут я поняла, что слышу их, несмотря на шум ветра. А может, просто читаю по губам и почти незаметным движениям горла. — Ее воспитывали с детства…

Временами ветер был настолько нестерпим, что душил меня. Дышать можно было, лишь свернувшись клубочком, отвернувшись от ветра и закрывая себя. Я, задыхаясь, кашляла. Никогда бы и не предположила такое. Видимо, страшная сила ветра вызывала небывалое давление.

Но, все равно при всем этом, при почти невозможности бытия здесь, на сердце было очень легко. Вопреки урагану, вопреки моей страшной ситуации-ловушке и безвыходному положению, вопреки тому, что дело казалось безнадежным, мне было очень легко и спокойно. Я была обезоружена внутри потерей памяти, совершенно безоружна внешне и еще и беспомощно тщетна в своих яростных атаках сознания на ситуацию, но я смеялась. Точно кто изнутри с иронией и улыбкой наблюдал всю эту кутерьму изнутри, казавшуюся ему комичной и не требующей какого-то особого труда и усилий…

А ведь на самом деле я должна была собирать себя всю с дьявольским упорством, чтоб просто нормально думать и удержать распадавшиеся и убегавшие мысли, безуметь от одного усилия остаться нормальной и снова не скатиться в пропасть безумия! Просто на самом деле я это даже не замечала, настолько напряжение всех сил до безумия было привычно для себя. Я привыкла ломать свою слабость с презрительной улыбкой, ничем не выдавая внешне, с улыбкой посылая себя и своих солдат, уставших и окровавленных самый ад боя, будто все это нипочем, я бодрая, презрительная и свежая, берите пример с меня…

Эта полная напряженность всех сил, в сочетании с почти невозможностью выдержать все это; в сочетании с крайним напряжением, с просто чудовищностью необходимости ежесекундно преодолевать и ломать себя, вжимать до ничтожной крошечки в кулак всю свою волю, чтобы просто жить, чтобы побеждать, — была мне легка! И естественна. Все это, когда каждый шаг дается с чудовищным усилием, когда трудно просто дышать, — все это вызывало ощущение чего-то родного и хорошо знакомого. Точно вся жизнь такая была — яростная работа до конца, когда все уже упали, когда все вымотаны и остались далеко сзади, когда плевать уже на все — на здоровье, на боль, на жизнь, на все — и осталось лишь желание достичь… Борьба словно была моей стихией, повседневной жизнью, и повседневная жизнь — подвигом, а подвиг, подвиг — обычностью каждого дня. Я шалела от наслаждения и восторга, от боя и борьбы, от сражения с самой природой, с хаосом, с космосом, со стихиями, ласково шевеля плавниками…

Словно я возвращалась в детство.

Младшая тоже куда-то вышла, оставив меня одну.

Она тоже вышла!!!

С треском разлетелось окно.

Я безумствовала и открыто наслаждалась этим безумством, этим бешеным ветром, подставляя бешено хлещущим струям свое лицо!

…Но все же, наверное, остаток здравого смысла заставлял меня возвращаться к сегодняшнему дню. Не к этой бушующей, одуряющей, пьянящей меня смуте, которая затягивала меня, как маленькую девочку первое свидание, обещающее дюжину самых сладких предвкушений, а возвращаться к тому, как удрать отсюда, пока мне самой не сделали ноги… Сломав для страховки шею.

4
{"b":"138036","o":1}