Они должны были быть абсолютно уверены в соседе по строю, чуять его мысли, действовать синхронно с ним — на этой фантастической спаянности, недоступном другим взаимодействии друг с другом во многом основывалось преимущество тэйвонту в большом бою. Кто не видел этой их чудовищной согласованности, будто они представляют собой один разум и словно единое тело, в котором каждая клеточка действует согласованно с каждой другой, будто вся сотня тэйвонту представляет из себя одно особое орудие, тот не может этого даже представить.
Будто невидимые нити связывают их, они, не глядя, чувствуют другого и его действия в бою как самого себя. Вернее, они уже приучены видеть, но ощущать уже бессознательно действие другого словно это ты сам, уже не думая и не рассуждая об этом, а только имея его в поле зрения. Или сознания. И действовать с ним синхронно. Им не надо было рассуждать — достаточно было быть в поле его зрения, вообще в периферии, чтоб они были с друг с другом одно в бою так же бессознательно пригнаны… Не говоря о том, что пригнанные с детства, они приучены чувствовать мысли и направления чувств и намерений другого, без слов угадывать его план, по одному слову восстанавливать соседскую мысль. Все это своровано было из древнего великого Учения, остатком которого и является их в некоторой мере выродившийся монастырь. Может, поэтому он и выжил? В результате особой дисциплины все тэйвонту одного выпуска становятся как бы пригнанными умом к своему боевому напарнику, словно представляя один большой ум. Потому в бою фактически совершенно непобедимы.
Только Даррин бил их, да и то, потому что его армия еще спаянней и тренированней.
Откуда у меня эти мысли? Значит, я знала тэйвонту?
За честь свою как женщина я могла бы тут не опасаться, особенно среди юных монахов и монахинь. Случись что со мной, обвиненный тэйвонту покончил бы с собой. А на монастырь Ухон пало бы пятно несмываемого позора. По крайней мере, в их глазах…
— Она боится нас! — восторженно воскликнул младший из детей монахов.
Я все еще упорно пятилась, как упертая овца, потихонечку двигая стоявшего за мной мастера Радома как шкаф к двери. Тот только медленно скользил к двери. Я двигалась, будто мой разум немного тронулся и отключился. Впрочем, почему немного? Тю-тю…
— Что ей такого наговорили о нас, что она работает ногами, как тягловой мул при вспашке? — тряхнув кудрями, спросила в пространство та девушка тай, которая справа.
— Живьем младенцев кушаем, небось? — мечтательно предположил сидевший рядом парнишка.
— А лицо зареванное!
— Шкуру, небось, с молоденьких девочек снимаем и делаем перчатки, — веселились юноши. Один из них похвалялся передо мной своей кожаной перчаткой, махая ей перед моим носом туда-сюда.
— Кровь пьем? Я больше, клянусь, ничего не могу придумать…
— У тебя нет фантазии! Какой ты воин! Ууу… — приставив ладони к ушам, младший сделал страшное лицо, завыв. Старый тэйвонту сильно ударил его по затылку.
— Ооо… За что?! — возмутился тот, охнув.
— Не пугай дитя, — спокойно сказал тот.
Я против воли поджала губы, но от этого стала, наверное, выглядеть еще симпатичнее.
— Ей от силы шестнадцать лет, — профессионально оценила мой возраст тэйвонтуэ.
— Совсем девочка… И лицо растерянное, замурзанное и испуганное. А глаза громадные, напуганные и нечеловечески бездонные, как у маленькой феи.
Мастер Радом, принесший меня, не стал толкаться со мной или пытаться перетолкать меня, а просто опять подхватил на руки. Но моя голова, очевидно, просто перегрелась на ветру. Совершенно неожиданно я отчаянно и безутешно разрыдалась от горя у него на руках за такую издевку судьбы. За то, что все оказалось не так, за то, что скоро умру, за вдрызг разрушенную очередную иллюзию. Я попала в руки к своим палачам. В голове все совершенно перемешалось. Если они заподозрят…
— Ну, опять… — недовольно сказал мастер Радом. Мастер — это главный над тэйвонту. Глава карающего и военного органа в Дивеноре.
Постояв так немножечко, и, дожидаясь, пока я успокоюсь, мастер Радом, внес меня в комнату через порог и прямо со мной на руках сел у огня, как с ребенком.
Показалось мне это, или нет, что по лицу молодой тэйвонтуэ мелькнула тень ревности. Даже сквозь слезы я пренебрежительно на мгновение оскалила в ее сторону зубы.
— Она притворяется! — воскликнула тэйвонтуэ.
— Не думаю, — хладнокровно ответил старый тэйвонту. — Просто дитя тешит, что ты возревновала ее к настоятелю.
Та отвернула голову, фыркнув.
Я с силой втянула воздух, на секунду передохнув от рева, не слезая с рук.
— Беда и только… Она все плачет…
— Так это просто, — ей слезы вытереть рядном, а девку — выпороть, — сказала хладнокровно тэйвонтуэ. — Чтоб неповадно было наших мужиков дурить…
Я только расплакалась сильней…
Господи, какая я дура несусветная. Мало того, что удрала от одних тэйвонту, чтоб кинутся прямо в руки другого, да еще и мастера, так еще и реву, как паровоз, и не могу успокоиться. Один случай на миллиард, что такое могло произойти. Но со мной, видать, все может случиться…
Меня успокоили, вытерли, обогрели, накормили разными вкуснятинами, развлекали…
Никто не задавал никаких вопросов, просто рассматривали меня.
— Так зачем ты ее притащил? — недовольно спросила тэйвонтуэ. — И зачем ты вернулся? Чтобы познакомить нас с этой дурнушкой, которую ты уже час все время держишь на руках?
— Она потеряла память, — хладнокровно ответил Радом. — Не помнит кто она и откуда. Это — правда. Я это вижу по излому излучений.
И только тут все обратили на меня снова особое внимание. И хорошо. Плакать, когда на тебя не обращают внимания — неприлично.
— И когда я ее встретил, безутешно рыдала как сумасшедшая девочка, — продолжал
Радом, — не видя ничего и першись прямо в замок Хайда. Прямо в руки этому работорговцу и его бандитской своре, известной склонностью к женщинам.
Все ахнули. Я подняла глаза и попыталась что-то сказать с полным от разной сладкой еды ртом.
— И к тому же чувствую у нее слабую степень умственного помешательства…
Я ахнула, подавившись едой, которую, частично успокоившись, отчаянно прямо таки поглощала тарелками, сидя прямо у него на коленях… Еще бы — сутки минимум не евши, да еще переволновавшись.
— Ну, спасибо, — наконец сказала я, закашлявшись и пережевав, наконец, еду. Я этого не забуду. Но с коленей как сидела, так и не слезла. А просто хладнокровно принялась дальше за еду. Была настолько голодна, что очередное предательство "моего мужчины" меня не тронуло. Я иного от него уже не ожидала.
Я даже слегка откинулась назад, чтобы почувствовать его мощную мускулатуру грудной клетки и что он никуда не делся.
Зато с тэйвонтуэ произошла поразительная перемена. Она засуетилась вокруг меня.
— Ах, милочка, как же ты так… Видно испугалась урагана, да? Ударило ее! А я-то думаю! Бедная, бедная маленькая сумасшедшая! — она покачала головой.
Я ее чуть не прикончила, даже есть перестала, раскрыв рот. Ах, милочка! Змея ты этакая! Глянула на нее так, что убить была готова.
— Девочки, девочки, не ссорьтесь! — тут же вмешался старый тэйвонту.
— Она сейчас ее убьет! — ахнул самый маленький из присутствующих. — Конечно, это фигурально выражаясь, но вид! — весело удивился он.
— Успокоилась? — наклонился ко мне Радом. Просунув руки мне под мышками, он потрогал кончиками пальцев мои глаза. — Не будешь больше плакать?
— Буду! — твердо ответила я.
— Вот видишь! — сказал он. — Ничего страшного в тэйвонту нет…
Я глубоко вздохнула, искоса оглядев сидящих за столом. И вправду — сама не зная как, я уже с ними подружилась. Немножечко. Но участие их было искренним — я могла бы за это прозакладывать голову. А в определении помыслов людей я пока не ошибаюсь — профессия такая. У них охранять, у меня…
— Я оставлю тебя на их попечение, пока ты будешь вспоминать. Они же тебя и охранят. Мне же надо срочно ехать по делам, — быстро добавил он, предвосхищая ответ на мой вопрос.
