Вот только сам Верт так не считал. Единственным, кто понимал его, был дед. Старик-священник научил его двум вещам: всегда доводить начатое до конца и быть самим собой. Если первое удавалось всегда, то со вторым не все было гладко. И все же Пьер сделал и то и другое, дед может гордиться им.

— Папаша, закурить не будет, – сидевший через проход наклонился к Верту и тот разглядел молодое лицо, принадлежащее явно итальянцу. Об этом же говорил и акцент соседа.

— Я не курю, извините, – Пьер развел руками, отчего цепь на кандалах слабо звякнула.

Итальянец усмехнулся.

— Чего извиняешься, папаша? Здесь тебе не пансионат, – хищная усмешка исказила серое лицо и в полутьме блеснули белые зубы.

Верт отвернулся и стал смотреть прямо перед собой. Итальянец некоторое время молчал, а потом, наклонившись почти вплотную к Пьеру, сказал:

— Ты держись меня, папаша. Авось что и выгорит, – и еще раз блеснул зубами в темноте.

Позже, на марше, когда их гнали по разбитому шоссе через холмы, заросшие спутанным шиповником и в рост человека крапивой, итальянец, оказавшийся опять рядом, представился, сказав, что его зовут Луиджи.

Из вежливости Пьер тоже назвал себя. Хотя возможно не только поэтому, но и еще потому, что хоть кому-то он казался нужным в этой безликой толпе каторжан.

Дорога пошла под уклон и за очередным поворотом их взгляду открылись рваные раны разработок в узкой долине пересохшей реки. Под утесами лепились неприметные издали бараки.

Им досталось не такое уж и плохое место, как объявил Луиджи, особенно когда выяснилось, что Верт – врач. А за все хорошее полагалось платить, то есть Пьер теперь был ответственным за здоровье обитателей своего нового жилища. Попутно выяснилось, что лекарств почти нет, а у тех, что есть, давно истек срок годности.

Вечером, лежа на нарах, Пьер стал вспоминать ту жизнь, которая была для него безвозвратно потеряна. За чередой ярких и теперь чужих картин выплыл разговор с Селецким.

—...Прошу прощения, если помешал вам, – статный мужчина в строгом костюме-тройке протянул руку навстречу Верту. – Меня зовут, Виктор Селецкий. Вы наверное слышали мою фамилию.

Из вежливости Пьер кивнул, хотя едва ли представлял с кем говорит. Его оторвали от работы и теперь он рассеяно блуждал взглядом по интерьеру кабинета.

— Мне можно с вами поговорить? – человек в костюме опять попытался привлечь внимание врача-евгениста.

— Вы и так уже разговариваете со мной, – Верт никак не мог понять, что нужно посетителю.

— Нет, я хотел бы поговорить конфиденциально. Поверьте, это очень важно.

Верт жестом пригласил Селецкого следовать за собой. В приемной было пусто, секретарь куда-то ушел, оставив работающим терминал. Они сели в кресла. Селецкий вынул сигарету и начал разминать ее в пальцах.

— Простите, но я не курю и не люблю, чтобы курили в моем присутствии.

Гость сломал белую палочку и, смяв, бросил в утилизатор:

— Доктор Верт, я хотел бы сделать вам выгодное предложение. Прошу выслушать меня до конца не перебивая. Сегодня к вам на рабочий стол попадут данные моего будущего сына Ярослава. Мы с женой опасаемся, что результат анализа может оказаться неудовлетворительным. Потому мне хотелось бы подстраховаться. Мы так долго ждали этого ребенка. Я надеюсь, что вы пойдете навстречу мне и моей супруге. Можете назвать любую сумму, – Селецкий достал карманный компьютер.

— Какую сумму? Сумму чего? – Верт поднял глаза на собеседника и увидел, что тот поджал губы.

— О, да вы умеете торговаться, мсье Верт! – в голосе Селецкого позвучала странная смесь уважения и недовольства. – Хорошо, я удвою сумму, названную вами.

— С чего вы взяли, что я вообще пойду на сделку, – Пьер теперь понял, что его банально пытались купить и оттого рассердился. – Я сейчас вызову секретаря и охрану, вам покажут где выход.

— Не торопитесь, секретарь не придет еще около получаса. У него неожиданно оказалось срочное дело. А охрана застряла в лифте и ремонтная бригада еще минут сорок будет безуспешно их оттуда вызволять, – Селецкий тоже начал злиться. – Ваше упрямство меня удивляет.

— Я уже сказал вам, что мне не нужны ваши деньги. Это противозаконно, – Верт поднялся из кресла.

Селецкий тоже встал и шагнул к двери:

— Поймите меня правильно. Жизнь моего сына значит для меня больше всех денег, которые у меня есть. Поверьте, это немалая сумма. Мы с Ирмой так долго ждали этого ребенка. Если нас постигнет неудача, то шанса больше не будет. Врачи сказали, что она не сможет больше забеременеть. Я вас очень прошу, – впервые за стальной твердостью магната и делового человека проступил испуганный муж и отец.

Верту стало по человечески жаль его:

— Идите домой и попытайтесь успокоить жену.

Пьер повернулся и пошел вглубь коридора.

— Доктор, неужели вам все равно?

Пьер обернулся:

— Я сказал, что мне всего лишь не нужны ваши деньги, – он улыбнулся и добавил. – Когда-то я хотел стать сельским пастором...

...На утро они впервые попали в карьер. Сравнение с Дантовским Адом приходило на ум Верту не раз, пока разбитый и полуживой он полз от узкоколейки к своему бараку. На ужин он просто не пошел – не смог встать с нар. Луиджи принес ему липкую холодную кашу с ломтиком хлеба и воду в кружке, но Пьер почти не притронулся к еде. На следующий день было еще страшнее. На третий Верт понял, что единственное средство выжить, это бежать. Еще две недели это его убеждение крепло и силилось.

Видимо что-то во взгляде запавших воспаленных глаз выдало его настроение и вечером, когда все уже расползлись по своим клетушкам и плафоны под потолком притушили до тоненьких красных ниточек, Луиджи неожиданно оказался около места, где лежал Верт. Он притиснулся и толкнул Пьера локтем в бок:

— Подвинься, святой отец, – после того как Луиджи узнал причину, по которой врач попал на зону, он долго смеялся и начал называть его святым отцом.

На это раз Пьер и смолчал и лишь тихо сказал:

— Ты случайно не перепутал, здесь не женский барак. Не лезь ко мне под одеяло.

Луиджи засопел и пробормотал:

— Как знаешь, папаша. Я тогда один линяю отсюда. Счастливо сгнить здесь заживо. Итальянец начал сползать с нар, но твердая рука Верта схватила его за бицепс и заставила влезть обратно.

— Вот так-то лучше, папаша. Поговорим?

— Куда ты собрался бежать? – Верт шептал, но ему самому казалось, что их разговор слышит весь барак.

— На юг, отец. Оттуда легче всего найти нелегальный выезд в Испанию или во Францию. А если пожелаешь, можешь дернуть и в Америку, благо "гринписовцы" пока ходят мимо патрулей. У тебя есть кто-нибудь в Америке, а? – Луиджи подпер рукой голову. На фоне белесых стен и потолка она казалась провалом черноты.

Верт покачал головой и спросил:

— Когда мы с тобой уходим?

— Не позже, чем через десять дней. Начинается сезон бурь, а радиоактивный дождь – штука малоприятная, – Луиджи осторожно почесал волдырь на руке.

Такие пошли по всему телу и у него и у Верта уже на третий день пребывания в Карьере. Почти все в бараке страдали от лучевой болезни и Верт старался облегчить их страдания как мог, но в его силах было лишь освобождать от работы на день-другой. Потом "симулянта" отправляли на работу опять.

Теперь же Верту предоставлялся отличный шанс избегнуть дальнейших мучений, бежав с Луиджи. Он не собирался умереть здесь, равно как и не считал наказание заслуженным. Если бы его сейчас спросили о том, что он думает о своей прежней работе, Пьер ответил бы, что с удовольствием встал бы в ряды борцов с евгеникой, если бы любил стрелять. Впрочем, был и другой путь – он мог стать тем, кем мечтал всю жизнь.

— И куда ты хочешь пойти потом, папаша? – Луиджи прервал размышления Верта.

— Когда потом?

— Ну, когда сбежишь отсюда и доберешься до своей Франции.

— Выполню старое обещание. Я обещал деду, что стану таким же как он.

— Это как? – усмехнулся Луиджи.