— Апокалипсис? — округлил глаза Изместьев. — С ума сойти можно. Конец света!

— Кстати, некоторые верующие так и решили, — согласился «психотерапевт», не без удовольствия принюхиваясь к принесенному мясу. — Я имею в виду апокалипсис. Это проще всего: сказать, что боги прогневались, расплата за грехи. Но мы не для того совершали открытия, чтобы в критической ситуации прятать голову в песок. Нарушение пространственно-временного континуума диагностировать несложно, но понять конкретную причину, найти, выявить ее в недрах мироздания, когда все вокруг взрывается-рушится, немыслимо, фантастически трудно. Если к тому же принять во внимание, что про замыслы Ворзонина с Кедрачом мы тогда ни слухом, ни духом, — то станет понятно, насколько близко мы оказались к катастрофе.

— Нельзя ли расшифровать для убогих и недалеких, — краснея, промямлил Изместьев. — Что есть такое этот континуум? Вернее, его нарушение.

— Постараюсь быть предельно кратким. Из причины вытекает следствие, не так ли? Причина всегда ему предшествует, — улыбнувшись совсем не по-ворзонински, начал разжевывать пришелец. — Следствие становится причиной для другого следствия. Эта цепочка на уровне глобального развития никогда не прерывается. А теперь представь, что следствие свершилось, закрепилось в пространстве материально, то есть, наступили какие-то необратимые изменения. И вдруг причину, его вызвавшую, выбивают из цепи. Коллапс случается, если причинно-следственную связь оборвать на любом из этапов. Чем более ранний этап, тем опасней. Один человек, даже группа людей может исчезнуть бесследно. Но как быть с творением их рук? Например, с построенными домами, нефте и газо-проводами, ядерными реакторами? Ну, и так далее.

— Да, да, ты говорил, — закивал «косметолог», показывая, приступая к трапезе. — Химическую реакцию повернуть вспять невозможно. Из вареного яйца цыпленок не вылупится.

Клойтцер с улыбкой взялся было за принесенную бутылку, потом о чем-то задумался. Сдирая фольгу, поинтересовался у собеседника:

— Тебе это что-нибудь напоминает?

— Что? — «Фаревский» поднял брови, улыбнулся. — Бутылка, как бутылка, ничего особенного. Советское, полусладкое… Его обычно пьют под Новый год. За что будем пить мы?

— За новую жизнь и новые успехи, — продекламировал пришелец, разливая шипучую жидкость по фужерам. Они чокнулись, выпили, затем Клойтцер продолжил: — Дальнейшие нарушения множатся в геометрической прогрессии. Вспомни Бредбери: в прошлом даже бабочку нельзя убивать, а если сбросить в пропасть будущего студента мединститута, который впоследствии за годы работы на «скорой» спасет около сотни жизней. Реанимированные и вылеченные тобой больные потом жили и меняли мир, некоторые — производили потомство. Это потомство могло работать на ответственных должностях. Например, быть главнокомандующими, космонавтами, пилотами, руководителями проектов… А теперь представь, что в одночасье все они и результаты их предыдущей деятельности вдруг… все исчезнет! Только представь! Главное коварство катастрофы в том, что ты не знаешь — когда она тебя настигнет. Идет цепная реакция.

— Выходит, я вообще не имел права на такой поступок, — поежился Изместьев в костюме Фаревского. — Кто тогда спасет моих будущих больных?

— За будущих больных беспокоиться не стоит. Вот за тех, кого ты уже спас… за них предстояло поставить свечки. Ты прав, сейчас бы я тебя ни за какие коврижки в прошлое не отправил. Тогда же я недооценил последствий, стремясь выполнить миссию любой ценой и скорей улететь к себе. Но это не все, далеко не все! Вспомни, как развивалась цепочка: этот Самоделкин «вынул» тебя из реальности, поместил в клинику под электроды и начал имплантацию. Но дело в том, что он ее не завершил. Мы помешали. Прервали, сами того не ведая, процесс на полпути. Твой эрмикт, загруженный не до конца, подчеркиваю, отправился в прошлое и начал его менять. Завершения не было, Самоделкин не успел заложить твое «возвращение в реальность», и это — настоящая катастрофа.

— Стоп, машины! — чудом уцелевший в авиакатастрофе «косметолог» постучал вилкой по графину. — Даже если все так… Если я вдруг исчез… Скажем, не вышел на работу. Вместо меня больных спасать поедет другой доктор. Что-то не то вы бакланите, Карл Клойтцерович!

Пришелец сжал пальцами переносицу и зажмурился. Когда через минуту он вновь взглянул на доктора, в его глазах стояли слезы.

— Мне очень жаль, что тебя, такого неподготовленного, я отправил путешествовать во времени. Теперь вижу, как рисковал. То, что ты сейчас сказал, глупость сродни той, что пишут ваши фантасты. Я имею в виду прохождение материи сквозь время.

Клойтцер поднялся из-за столика, прошелся к эстраде, на которой в свете прожекторов прыгали девушки варьете. Вернувшись за столик, он взял графин с клюквенным морсом и начал рассматривать его на просвет.

— Вместо тебя на работу твой коллега может выйти лишь в одном случае. Если бы ты этот предстоящий отрезок времени еще не прожил. То есть, если речь идет о «предстоящем будущем», — пришелец звонко щелкнул пальцами перед самым носом доктора. — Постарайся понять! Ты уже, я подчеркиваю, реанимировал этих больных. А теперь представь, что тебя вдруг, как листок из дневника, где стоит жирная двойка, нагло выдирают из времени. А вместе с тобой и больных. Лекарство, тобой назначенное, вдруг исчезает из их крови. Слова, тобой сказанные, вдруг застревают в ушах. И ничего нельзя предотвратить. А в далеком 1984-м году одна реальность вдруг разрывает другую. Трещина проходит по времени, и ее не заштопать, не законопатить, так как механизм запущен из будущего. Остановить эту жуть можно только из будущего. Если бы мы тебя не отыскали на лыжной прогулке, человечество бы погибло. Но для этого прогулку надо было запрограммировать!!!

Понять в 2074-м, что планетарный коллапс вызван именно твоей пропажей, было … архи-сложно. Хотя исчезновение из реальности доктора-реаниматолога прописано в учебниках по эрмиктологии, но в критической ситуации до этого додуматься невыносимо.

— Неужели даже это прописано?! — вытаращил Изместьев чужие глаза. — За что такая честь? С трудом верится!

— Мы в Институте Времени провели несколько бессонных ночей, прежде чем сфокусировать причинно-временной промежуток до восьмидесятых годов прошлого столетия. Когда установили время, тогда и вспомнили про мою эрмикцию, и про твой случай. Но — с чего начать? Начавшийся коллапс уничтожил все следы.

— Понимаю, вам не позавидуешь в той ситуации, — сочувственно заметил доктор. — Самое время отчаяться.

— Были единичные случаи, я бы сказал, попытки… Люди накладывали на себя руки. Но, с другой стороны, не являлось ли обрушившееся на нас… своеобразным экзаменом на живучесть, непоколебимость системы. Грош цена всем нашим открытиям и достижениям, если бы они не помогли нам в критический момент! Я помнил, что ты хотел эрмицировать в себя самого в новогоднюю ночь с 1984-го на 1985 год. Туда я и направился. Тот самый Дед Мороз в очках, появившийся за пять минут до наступления Нового года… Я не учел, что у меня запотеют очки. Если бы я тебя увидел сразу, может, не случилось бы этого попадания.

— Так это был ты? — как ни старался, доктор не смог удержать отвисшую чужую челюсть. — Это тебе очки разбили? Пробкой от шампанского! Случайно получилось.

— Именно! — заметно оживился Клойтцер. — Пробка попала не тебе в глаз, а мне в очки. Это означало, что реальность изменена, что сверхзадача, вложенная тебе в подкорку коварным Самоделкиным, меняет мир, деформирует его. Но тогда я об этом не догадывался. Все вышло глупо!

— Глупее некуда. Я тебя искал потом…

— Это я сейчас понимаю и могу объяснить все до мелочей. Жанна изменилась строго по сценарию Самоделкина. Можешь воспринимать ее в том времени как воплощение его замыслов: не дать тебе, чего бы ей не стоило, проникнуть в свое тело образца 1984 года. И твой травмированный палец, и полетевшая мне в очки пробка… Она стояла на страже целостности твоей семьи. А я был, если можно так выразиться, как котенок слепой, ничего не мог объяснить. Получалось, что прилетел зря. Бутылка выстрелила в лицо человеку, которого быть в тот момент там не должно… Я оказался случайно! Значит, целью ставилось — отвести выстрел от тебя… В смысле, от Аркадия образца 1984 года.