Спустя полчаса они прохаживались по Парку Горького, глубоко затягиваясь ментоловыми сигаретами. Люсинда взахлеб рассказывала об Изместьеве, а Ворзонин ловил себя на невольной диагностике: влюбилась девка. Причем безнадежно. Здесь не надо быть психотерапевтом, все видно невооруженным глазом. А он ничем утешить не может. Разве что позволить еще пережить несколько неповторимых мгновений.
— Если что-то не так, Паш, — тараторила она, выдыхая порциями дым. — Я могу повторить, у меня вдохновения хватит. Да и Жанка подыграет… Ей же банкиршей быть скучно, хлебом не корми, дай разыграть кого-нибудь. А меня ты знаешь как облупленную, я выносливая. И находчивая.
— Не сомневаюсь, один случай с водителем «скорой» чего стоит! Это ж чистой воды импровиз. Как в джаз-банде на саксе. А теперича вспомни, пожалуйста, — смущенно, в не свойственной для себя манере вдруг промямлил Ворзонин. — О чем вы говорили во время этого самого.
— Не знаю, как ты, Паш, а я во время близости только мычу, как корова на сносях. И ничего не слышу. Хоть что мне говори в это время, я все равно мимо кассы.
— Главное, чтобы не мимо жизни, — почти по-детски рассмеялся Ворзонин, подходя к своему «Опелю Вектра». — Иного ответа я и не ожидал.
— Паш, а тот доктор, с которым меня Жанка свела… — она вдруг схватила его за рукав, словно чувствуя, что от Ворзонина зависит судьба ее любовника. Он уже достал ключи от машины. — Он куда делся? Вернее, ты куда его дел? Что с ним произошло в ту ночь? Я прочитала гору литературы, в Интернете несколько ночей просидела. Такие инфаркты бывают… Ну, тромбозы там всякие. Только я не виноватая, Паш.
— Тебя никто не винит, глупышка, — он взял ее за плечи. — Я постараюсь, чтобы тебя он вспомнил. Хотя это будет непросто.
— Он что, потерял память? — в карих глазах девушки мелькнул нешуточный испуг. — Ничего не помнит? Даже меня?
— Есть немного, — поправляя косынку на ее шее, произнес он. — Мы сейчас как раз за него боремся. И за его память тоже.
— Ну, меня-то он не должен был забыть, — подмигнула она ему. — Это было бы слишком.
— Не забудет. Это я тебе обещаю. К тому же… я должен тебе кое что сообщить. Тебе не привыкать работать со «скорой»? Я имею в виду, в тесном контакте.
— Не привыкать, — насторожилась девушка, не представляя, куда клонит Ворзонин. Она нервно стала рассматривать маникюр на левой руке. — Что ты придумал на этот раз? Раскалывайся сразу.
— Сейчас твой контакт со «скорой» будет скорее виртуальный, — ему доставляло определенное удовольствие интриговать ни о чем не подозревающую девушку. — Я введу тебя в труппу, в актерский состав.
— Там, небось, все «народные» да «заслуженные», а я — лапоть лаптем, — изо всех сил пыталась «соответствовать» Люсинда, но в редком, сдерживаемом дыхании угадывалась фальшь.
— Тебе ничего делать не надо, — буднично заверил ее Павел, снимая с сигнализации машину. — Если что, то потом, ретроспективно, так сказать. Если вдруг Изместьев о чем-то спросит, ты уж подыграй.
Включив в машине зажигание, CD-ресивер и кондиционер, он подумал, что Люсинду действительно стоит оставить в памяти Изместьева. С Ольгой у Аркадия уже вряд ли что-то получится. Ее романа с Савелием никто не мог предвидеть. Так пусть хоть с Люси утешится…
А вот надо ли привлекать Кедрача к завершающему этапу, — это вряд ли. Интуиция подсказывала, что можно обойтись без эпатажного театрала. Кедрач непредсказуем, кто знает, что сварится под его нестриженной шевелюрой на этот раз. Нет уж! Больше делиться секретами с одноклассником Павел не намерен.
«Сам справлюсь!» — с этой мыслью он выжал сцепление и начал выруливать на набережную. В руках чувствовалась дрожь: так всегда случалось, когда ему предстояло сделать что-то ответственное. Он был уверен, что одним махом решит все проблемы.
Теперь — Ольга… Та самая смущенная и застенчивая, доверчивая и обидчивая. Последние дни он непростительно много о ней думал. Фактически ее семья разрушена. Муж неизвестно где. Сын — в тяжелейшем состоянии в палате реанимации. Вряд ли выкарабкается. Она осталась совершенно одна…
Человек в ее положении катастрофически нуждается в поддержке, в понимании, в заботе. Душевная неприкаянность не может продолжаться сколь угодно долго. Это дорожка в невроз, если не в более серьезные диагнозы. И здесь на его плечи ложится колоссальная ответственность. Кто, если не он, оградит Ольгу от всего этого. Пусть оградить не получится, но максимально смягчить удар того, что на нее обрушилось…
Он гнал машину по улице Луначарского в сторону городского токсикологического отделения, поскольку знал, что Ольга находится сейчас возле своего сына. Бедная женщина! Где она еще может находиться в такие моменты?! Ворзонин был уверен, что встретит ее там.
Он нашел ее в узком больничном коридоре на стуле возле дверей с надписью «палата интенсивной терапии». По бледному лицу и кругам под глазами он понял, что Ольга давно не спала.
— Он на аппарате, — бесцветно сообщила она. — Не выходит из комы. Прогноз, как говорят врачи, неблагоприятный. Такие предупредительные… Я все понимаю, но откуда они могут знать? Они не боги!
— Понятно, не боги, — закивал Ворзонин, присаживаясь на стул рядом. — Ты-то как? Когда спала последний раз?
— Я? А что я? — словно спохватившись, Ольга начала озираться вокруг. — При чем здесь я? Не обо мне речь. Он всегда выходил из комы. Так долго еще не было. Что-то случилось, передоза, наверное… Хотя на него это непохоже. Он умный, все понимает…
— Он у тебя классный… Настоящий мужик.
Что он несет?! Она ж не дура, неприкрытую фальшь тотчас раскусит. Ольга не знает, что он в курсе всех ее с сыном отношений. Лучше помалкивал бы! Как там в рекламе: иногда лучше жевать, чем говорить.
По лицу пробежавшей медсестры, и вслед за ней — двух докторов Павел понял, что дело плохо. За годы работы в медицине он научился безошибочно определять подобные вещи. Скорее всего, у парня случилась остановка сердца. Ольга почувствовала неладное, рванулась вслед за докторами, но они словно ждали ее реакции. Последний развернулся и загородил ей дорогу:
— Извините, вам нельзя сюда. Никак нельзя!
— Я должна, понимаете, — захлебываясь словами, — он меня почувствует. Я… помогу ему… Он мой сын…
— Знаю, что сын, знаю, — твердил коллега Ворзонина. — Но никак нельзя. Особенно сейчас.
Павел почувствовал, что сейчас его выход. Обняв Ольгу за плечи, он развернул ее к себе и обнял. Она разрыдалась.
— Успокойся, родная, они без нас разберутся… Ты голодная?
Она посмотрела на него полными слез глазами:
— Как ты можешь про еду? Как ты можешь?!
— Могу… — уверенно произнес Павел. — Я твой друг и поэтому могу…
— Что? Ты мой друг? По-настоящему мне друг — мой сын. Пусть он младше вас. А, что вы понимаете, какой он… Он лучше вас, кобелей сорокалетних, все понимает и чувствует, — смотря в одну точку и не обращая на размывающуюся по щекам тушь, не по-женски твердо заговорила Ольга. — Я ему больше доверяла, чем мужу… Об этом смешно как-то говорить, но… Во всех вопросах, даже самых… таких. Для вас мы — гормональный объект, кажется, так? Или нет? Вы ж нас сразу раздеваете. Какие ягодицы, какие бедра. Одни любят плоские задницы, другие — наоборот, выпуклые… Что, разве не так?
— Ты что, Олюнь… Я никогда о тебе такого…
— Ой, да ладно! — она повернула к нему опухшее от слез лицо. — Разве ты лучше остальных? Разве я не догадываюсь, с какой целью ты украл моего мужа.
— Украсть мужа? Что ты говоришь! — он попытался повернуть ее к себе за плечи, но она неуклюже освободилась и продолжила с той же интонацией:
— Украл, украл… Не посоветовавшись со мной. Ты подумал, что мне нужна твоя психологическая поддержка? Теперь ты видишь, что затея провалилась, что ничего не выгорело. И хочешь изо всех сил… вернуть все на круги своя. Чтобы все было по-старому. Раз не по-твоему, так пусть по-старому. Тебе так легче жить. Господи, о чем мы говорим!
