Марина перетаптывалась в проеме дверей, грызя ногти то на правой, то на левой руке. Ему захотелось тут же распять ее на столе, разорвать на части… Но он бы не смог работать психотерапевтом, если поддавался всем своим порывам, то и дело рождавшимся в мозгу.
— Привет, Маришка, — заставил себя улыбнуться доктор, приглашая девочку в кабинет. — Как ты себя чувствуешь? Как настроение?
— Вроде клево. Мама говорит, что из-за папы у нее начались проблемы, — совсем не по-детски ответила девочка. — Она не любит его, только меня. И нам хорошо будет без него, потому что никто не будет обижать маму. Да и меня тоже.
— А тебя папа… действительно обижает?
— Нет, а что? — почему-то насторожилась девочка. — Но мама…
— Скажи, Мариш, а ты любишь папу? — усаживая девочку в кресло напротив себя, поинтересовался Ворзонин.
Девочка смутилась, надула губки, потом твердо ответила:
— Я хочу, чтобы он ушел. Так всем будет легче.
— Ну, ну, — кивнул Павел, нажимая на клавишу магнитофона. — Все, Мариш, расслабься. И постарайся уснуть.
— Как всегда? — улыбнувшись, спросила девочка.
— Конечно, — кивнул доктор. — Ты же знаешь.
Он подошел к двери, несколько раз повернул ключ в замочной скважине. Когда девочка проснется, она эти подробности помнить не будет, поэтому и опасаться нечего.
Прозвучало несколько фортепианных аккордов, Марина закрыла глаза. Доктор поймал себя на том, что начал глубже дышать и раздувать ноздри. «Здорово же ты изголодался, пионервожатый, если не можешь и пяти минут потерпеть. Стреножь копыта, мерин!»
Через несколько минут девочка с закрытыми глазами, в пилотке, галстуке, блузке и красной юбке маршировала перед ним под звонкие пионерские песни его детства. А он сидел напротив и «ловил кайф».
Периодически Марина останавливалась, отдавала салют и звонко рапортовала:
— Дружина! Равняйсь! Смирно! Председателям советов отрядов приготовиться и сдать рапорты! Наш девиз!
Иногда доктор подползал к пионерке, гладил ее коленки, чуть приподнимал юбочку и любовался белыми трусиками. Кстати, достаточно эротичными для одиннадцати лет. И все это — под Детский хор Всесоюзного радио и телевидения времен его детства:
Звездопад, звездопад…
Это к счастью, друзья говорят…
Мы оставим на память в палатках
Эту песню для новых орлят.
То, что при этом испытывал Павел, не шло ни в какое сравнение с теми пионерскими линейками, когда под палящим солнцем он стоял среди таких же красногалстучных пацанов, мечтая увидеть, какого цвета сегодня трусики у старшей пионервожатой. Уже после отбоя они «сбрасывали напряжение» в туалетах или на лесных тропинках, забывая на короткие миги обо всем на свете.
Несколько лет спустя, на лекциях по психиатрии он узнал, что это была всего лишь юношеская сексуальность, не более, — преходящее увлечение подсматриванием. И что она через несколько лет, как правило, проходит. Как только у юноши появляется регулярная половая жизнь. У него эта самая жизнь вовремя не появилась, и увлечение подсматриванием не прошло. И, что самое странное, он нисколько не жалел об этом.
Он, вообще, — исключение из правил. Не поддается закономерностям, не подходит под категории… Он — уникум, рельефно выделяющийся на фоне серой однородной массы.
Сейчас, заглядывая под короткую девичью юбчонку, он несколько раз «кончал» под нетленные звучащие строки:
Отдаем мы любимой Отчизне своей
И учебу, и труд.
Пионерскую песню, пионерскую песню,
Пионерский салют!
С девочкой в таком состоянии можно было делать все, что угодно, но высшее медицинское образование предполагало знание таких дисциплин, как Судебно-медицинская эспертиза и Уголовный Кодекс РФ. Поэтому доктор вполне довольствовался поверхностными ласками, наращивая и углубляя собственный экстаз. Не оставляя при этом никаких следов.
Словно только что насытившйся кот, он нежно терся щекой о несформировавшиеся девичьи ягодицы, когда зазвучала песня из его любимого детского сериала «Бронзовая птица»:
Барабан старается,
Трубач играет сбор,
И нет среди нас белоручек.
Ты гори, гори мой костер,
Мой товарищ, мой друг, мой попутчик.
Марина легонько постанывала, прекратив маршировать и отдавать салют. Он мог ее раздеть полностью, но не делал этого. Какая же это будет романтика?! Какая же будет мятежная юность? Обыкновенная грязная, примитивная педофилия! Он скромно наслаждался аппетитным видом девочки «снизу» под музыку из сериала по роману Вениамина Каверина «Два капитана»:
Я плыву к неизведанным далям
Вьюга, шторм не страшат меня
На коне я в бою отчаянном
И на полюсе тоже я!
В голубой океан улетаю,
Под землею я уголь рублю,
По дорогам опасным шагаю,
Жизнь отдам я за то, что люблю!
И вот, когда, казалось, доктор погрузился на самое дно неги, закрыв глаза и перестав дышать, вокруг что-то изменилось. Он не сразу понял, — что, по инерции продолжая мурлыкать. Но это была уже не она. Не Маринка. Хотя внешние данные остались прежними.
Девочка мертвой хваткой держала его за усы, выговаривая при этом не своим голосом:
— Ты что, Самоделкин, обалдел? Ты же репутацией рискуешь! Тебе это нравится? Ну, ты фрукт!
— А-а-а-а! — закричал Ворзонин, пятясь от девочки, хватаясь за кушетку, опрокидывая небольшой столик на колесах. — Чур не я! Чур! Чур меня! О-о-о-о-о! Мама моя-а-а-а!
— Смотрите на него, он про маму вспомнил. — Продолжала натиск девочка, отпустив его усы. — А кто тебя просил надоумить проститутку отсрочить аборт? Любитель пионерских песен. Ты всех подвел, дохтур!
— Я… я… не знал, — растерянно лепетал Павел, пытаясь подняться на ноги, но ему это не удавалось. Ватные ноги предательски скользили, он елозил на одном месте, словно кто-то его приклеил к паркету.
— Ты знаешь, во что ты вклинился? Кто тебе разрешил такие опыты ставить? Думай, как выпутаться из всего этого! С будущим шутки плохи, заруби себе это на носу! Никаких импровизаций!
— Кто вы?? Какое будущее? — зажмуриваясь, как от молнии, прикрывая лицо руками, спрашивал Ворзонин. — Кто вы?
— Кто я? Марина Гачегова, вот кто я, Самоделкин! Быстро говори, что ты заложил в подкорку Изместьеву! Живо!
Будучи в забытьи, Ворзонин сбивчиво отрапортовал все, о чем просила девочка. Она задавала один вопрос за другим, а он отвечал, словно сломленный советский разведчик в застенках гестапо.
Откуда она могла знать про то, что на вторые сутки эксперимента у Изместьева была остановка сердца? Про сценарий Кедрача, про 1984-й год и пробку от шампанского? Откуда? Кто прокололся?!
Внимательно выслушав своего доктора, подросток неожиданно опустился на четвереньки, и в один прыжок оказался около зашторенного окна, повернул личико назад:
— И не вздумай сбегать… — прохрипел напоследок, сверкнув зелеными глазами. — Из-под земли достану! Ты — мой, Самоделкин! Заруби это на носу! Готовься к встрече Изместьева как следует!
Звон разбившегося стекла отрезвил Павла. Он поднялся, шатаясь, подошел к разбитому окну, сквозь стекло которого только что «выпрыгнула» девочка, сорвав без труда темно-синие занавески с гардины.
Марины Гачеговой нигде не было.
У торгового комплекса «Метро» работали киоски, возле которых толпились несколько человек. Рогатые троллейбусы томно ползли по Шоссе Космонавтов. Никто, кроме психотерапевта Ворзонина, не слышал звона битого стекла, никто не видел девочки…
