Я вышла из парадной двери и дала парковщику корешок от квитанции. В ожидании машины набрала номер Саймона и стала писать сообщение, в котором предлагала заняться сексом, но тут человек с мегафоном подошел ко мне, встал рядом и спросил:
– Уолли, вы ведь не покидаете нас?
Откуда всем известно мое имя? Или у меня на спине табличка, где оно указано?
– Мы знакомы? – удивилась я.
– Макс Фройнд. – Он сердечно пожал мне руку. – Я работаю с Тришей. На этой вечеринке мне досталась роль помощника режиссера, и потому я собираю исполнителей и гостей. На презентацию.
– Я собиралась уезжать – что-то неважно себя чувствую. И думала исчезнуть по-тихому, но догадываюсь…
– Вы не можете потерпеть еще десять минут? Спасибо. Жаль, что вам нехорошо.
– Мне плохо не физически. Сегодня умер мой друг.
– Дэвид Зетракис? – Я кивнула, он обнял меня. – Я знал его двадцать семь лет. Мы вместе занимались бизнесом, делали карьеру. Он играл, я был помощником режиссера. Он ставил, я был помощником режиссера. Он заделался продюсером, я оставался помощником режиссера. Почти все здесь знали Дэвида. Представьте, что это поминки по нему.
Вряд ли эти слова пришлись бы по душе Трише.
– Пойдемте лучше на презентацию. Семь минут назад вы объявили о ней. А кстати, что будут представлять?
Грубое лицо Макса осветила теплая улыбка.
– А вы не знаете? Тогда я не буду портить вам удовольствие. Но без нас они не начнут. Ведь я как-никак помощник режиссера. А вы, моя дорогая, самая настоящая звезда.
Когда мы проходили гостиную, Макс показал мегафоном в сторону пианиста. От «Канона» Пачелбела тот перешел к «Возрадуйся, мир!» в версии «Фри дог найт» с начальными словами «Иеремия был лягушкой-быком», которую пианист исполнял оперным голосом.
Под вялые аплодисменты мы вошли в кухню. Отсюда была видна столовая. Я не умею произносить речи, Рекс же стоял на стуле посреди кухни.
– Уолли, минуту назад я поведал миру о том, что ты та самая девушка, которая дала мне прозвище Рекс Стетсон, и оно превратилось в мое имя, когда я переехал сюда. Триша никогда не стала бы встречаться со мной, останься я Морисом.
– Правильно! – кивнула Триша, которая приходилась по пояс возвышающемуся надо всеми Рексу. Она как должное выслушала смех, наслаждаясь им, и ни с того ни с сего напомнила мне пуделя. В моей голове тут же родилась идея поздравительной открытки: собака и ее тренер на дог-шоу в «Уэстминстер кеннел клаб»… Но Рекс снова заговорил и показал на стену позади себя.
Я увидела, что она, в отличие от других, задрапирована.
– Вы все знаете Тришу гораздо дольше, чем меня, – начал Рекс, – и все являетесь членами ее мыльной семьи. Вам известно, какие чувства она испытывает к лягушкам. Ее гардеробная в студии, где она жила прежде, словно взята из журнала «Нэшнл джиографик», и мне очень хочется, чтобы она чувствовала себя здесь дома, точно так же как и там. Вы можете увидеть пять самых настоящих лягушек в солярии, но вот эти две – мои самые любимые. Дамы и господа… портреты Рекса и Триши!
Белая драпировка поднялась, и все увидели лягушек. Первая отличалась размерами Гаргантюа, причиной чему послужила ошибка в расчетах, другая была маленькой и симпатичной: синей с черными пятнами. Вместе они составляли очень странную пару, и, работая, я чуть было не закрасила их. Но они оказались единственными, кто выжил, и под ними золотыми буквами с завитками значилось «Рекс и Триша». Толпа начала охать, ахать, смеяться, все кинулись меня поздравлять. Я не собиралась доносить до зрителей, что Рекс с Тришей столь разновелики и напоминают западноафриканского голиафа и голубого древолаза, и не имела намерения высмеивать их, но именно так обстоит дело с искусством: ты делаешь что задумал, а люди видят в этом то, что хотят видеть. Разумеется, подпись – это все; никто не знает этого лучше, чем художник, рисующий открытки.
– Шедевр, – заявил стоящий рядом со мной мужчина. – Единственная ценная вещь в этом ужасном доме. Который построил Рекс. Кто художник?
Шедевр? Что, я оказалась в собственном рекламном ролике?
– Я художник, – сказала я и представилась. Мужчина ответил тем же, его звали Шеффо Корминьяк.
Шеффо было по меньшей мере семьдесят, выглядел он маленьким и хрупким, а неряшливость вполне могла свидетельствовать о бедности, если бы не перекинутый через руку ценителя искусства пиджак – судя по ярлыку, от Армани.
– Что вы знали о лягушках до того, как взялись за это произведение?
– Абсолютно ничего.
Он бросил на меня изучающий взгляд.
– А скажите-ка, вам известно что-нибудь о греческой мифологии?
– Только то, что мы изучали в школе на уроках истории.
Шеффо смотрел на меня слишком пристально, а это необычно для знакомств на коктейльных вечеринках.
– Да, – прошептал он. – Это вы. Получится просто замечательно. – Затем живо продолжил: – Я хочу предложить вам работу, Уилли.
– Уолли, – поправила я. – В каком качестве?
– Художника, разумеется. В вашем рабочем расписании найдутся окна?
У меня не было ничего, кроме окон, мое расписание состояло сплошь из дыр, но зачем признаваться в этом Слагго? Нет, Шеффо. Я открыла сумочку.
– Вот моя визитка. Вас интересуют лягушки?
– Боги, женщина. Боги, полубоги, цари. И простые смертные, ставшие героями, – греки, жившие около двенадцатого века до нашей эры. А сам я живу на Олимпе.
– Хм… – Я поняла, что он пьян. И, возможно, бредит. Но я провела немало времени с душевнобольными, и бредом меня не испугать.
– Электра-драйв перед Геркулесом. Знаете, где это? У меня есть стена.
– О! – Я быстро порылась в памяти. Маунт-Олимпус – название района среди холмов над Голливудским бульваром. Я видела указатель, когда стояла в пробке у Лорел-каньона, и еще подумала, действительно ли там все построено в древнегреческом стиле и напоминает руины. – А вас не заботит то, что о греках я почти ничего не знаю?
– Невежество! – воскликнул он. – Да! От латинского слова «ignorare». До сих пор вы игнорировали греков, но теперь вы обратитесь к ним и у вас откроется зрение оракула. Боги общаются с простыми и невежественными людьми, равно как и с могущественными. Ваши лягушки изумительно примитивны.
– О! Спасибо.
Он похлопал меня по руке.
– Очаровательное отсутствие тщеславия. Давайте пройдем в дом. И обсудим условия вашей работы.
Мы договорились завтра встретиться.
– Обратите внимание, – прошептал Шеффо. – Теперь вы начнете везде видеть греков. С вами разговаривают боги. Они окружают нас. Смотрите. Слушайте. – Шеффо отошел, чтобы взять еще один бокал вина, а ко мне присоединилась Фредрик.
– Видела это болото? Ой, извини, солярий. Говорят, он обошелся Трише в двадцать штук. Лягушек доставили из экзотических стран первым классом. Наводит на мысль о том, что надо дважды подумать, прежде чем поздороваться с ней за руку. Ну как, слышала какие-нибудь сплетни о самоубийстве Дэвида?
Я поправила ей тюрбан.
– Это не самоубийство. А убийство. Я случайно узнала…
– Тебе сказал об этом Шеффо Корминьяк?
– Кстати, кто он такой?
– Август Уренсайд. Семейный патриарх в «Под конец дня». В древности он также работал над сериалами «Поиски», «Джи-эл», «Джи-эйч», «Дни» и «Эй-эм-эс». Ему двести, лет.
Эти сокращения были мне не знакомы, но я обрадовалась тому, что Шеффо работает и получает хорошие деньги. Для независимого художника всегда проблема, способен ли заказчик выплатить гонорар. Много я не запрашиваю, но ненавижу, когда мне отдают последнее. Я рассказала Фредрик о полученном предложении.
– Хм… – отозвалась она. – Это хорошо, что ты будешь работать. А когда выйдешь замуж за Саймона, сможешь бросить это дело. У него явно есть семейные деньги, так что работа тебе не понадобится.
– Я не собираюсь замуж за Саймона. Мы встречаемся всего три недели.
– Трахаетесь три недели. А как он на тебя смотрит… Если этот вопрос не встанет у него на повестке дня, значит, ты не заслуживаешь звания моей протеже. Чем раньше, тем лучше. Время, когда ты можешь родить ребенка, утекает, словно песок в часах. Тебе уже не тридцать.
