— Ну вот, поселили в Москве, в гостинице, номер — вообще, и думаю — вот хоть пару дней как человек поживу, а там будь что будет. На вернисаже, значит, мои полотна вывесили, иностранцев пригласили, они сразу заворковали — куль, куль, нравится, значит. А один старичок через переводчика меня и спрашивает: «Никак вот не могу понять, что выражает вот эта работа». А ему и говорю: «Это секс в колхозном стогу. У вас секс в колхозном стогу был?» — «Нет, — говорит, — только в автомобиле». — «Потому, — говорю, — вы и не можете понять». — Она опять заливисто засмеялась. — Меня, конечно, потом за этот секс пропесочить хотели, но выяснилось, что у меня от природы, оказывается, особый дар художественно-эстетического чувства есть, и он в этих работах проявился. Это неправда, что абстрактную картину нарисовать — просто случайно намазать, и все, это не так. Это только у единиц на самом деле бывает такой талант работы с цветом и формой, и он у меня сам собой проявился. Вот, и картины эти сразу тот самый старичок купил, и когда внешторговцы выручку подсчитали, меня вызвали и говорят — все, Нина Игнатьевна, будет у вас творческая мастерская, все условия, только творите больше. Сначала сама рисовала все, потом поставила на поток — набрали человек двадцать, я даю творческую идею, подправляю работы — и все на экспорт. Государству валюта, ну и мне кое-что…

Они подошли к одному из подъездов Дома Стахановцев. Темно-коричневые двустворчатые дубовые двери с квадратными пирамидками филенок, с массивным литьем бронзовых ручек, заключенные в обрамление красного гранита, вели в какой-то иной, незнакомый Виктору мир. Легкие снежинки тихо кружили под ярким светом молочного шара над входом и садились на шубу Нинон.

— А давайте ко мне, — сказала она. — Там и дорасскажу.

— Ну не знаю… Как-то неудобно, мы ведь практически незнакомы.

— Да бросьте, — отпарировала Нинон. — Вы всегда такой робкий?

— Просто как-то неудобно в гости с пустыми руками.

— Мы же современные люди. К чему такие условности?

В памяти всплыло: «Виктор, вы не представляете, какие там квартиры шикарные…»

— А ведь верно. Человек не сегодня завтра в космос шагнет. Почему бы нет?

— Добрый вечер, Василиса Степановна!

— Нина Игнатьевна, добрый вечер!

В коридоре дежурная консьержка подала Нинон ключи, и они прошли к решетчатым дверям лифта с кабинкой, облицованной деревом. Почему-то все это напомнило Виктору фильмы про старый Чикаго, и он ожидал увидеть в кабинке еще и лифтершу, но лифт оказался автоматическим, и Нинон нажала большую черную кнопку четвертого этажа. Лифт начал спокойное восхождение в центре лестничной клетки, окрашенной в золотистый цвет.

На четвертом этаже на площадку выходило две двустворчатые двери. Нинон открыла левую и щелкнула выключателем. На потолке засиял круглый светильник с хрустальными подвесками. Вопреки ожиданиям, внутри он не увидел какой-то ну уж очень потрясающей роскоши, хотя все было комфортным и каким-то стильным. Из прихожей размером чуть поменьше спальни в хрущевке вели три двери, по одной в каждой стене: в столовую, гостиную и небольшой коридорчик, из которого можно было попасть в ванную, на кухню и в спальню. Возле кухни располагалась служебная комната прислуги, а из гостиной вели двери в кабинет и обратно в спальню. Стену и потолок наверху соединял изящный лепной бордюр; обои тепло-золотистых оттенков с рисунком, образовывавшим в прихожей строгую вертикальную полоску, создавали впечатление уюта.

— Раздевайтесь, проходите в гостиную. Сейчас что-нибудь сообразим. Прислуга сегодня выходная…

— Ну что вы, Нина…

— Не «ну что вы», а проходите. Это моя квартира, в ней больше никто не живет, честная доля от государства за вырученную им валюту. У нас каждый может жить в такой, главное — суметь найти свою деловую идею. Что-то изобретете, или откроете, или найдете способ в разы перевыполнить норму, а доля от этого — ваша. Государству нужны деловые люди.

В гостиной, залитой светом семирожковой люстры, кроме дивана и кресел, Виктору бросилось в глаза огромное овальное сооружение из полированного дерева, напоминающее комод примерно метр шириной и чуть побольше высотой; огромный вырез с овальными сторонами и закругленными углами на передней стенке был обтянут радиотканью; посредине в углублении располагалась широкая шкала с крышками, под которой виднелись ручки и кнопки; Виктор вдруг понял, что это музыкальный центр. В углу стоял и телевизор в двадцать один дюйм на массивной тумбе с полированными ребрами акустической линзы. Нинон подошла к музцентру, щелкнула клавишей. Звуки «Our love» в исполнении бэнда Олега Лундстрема мягко затопили комнату и обволокли Виктора.

— Посидите, сейчас что-нибудь привезу.

«А действительно, — задумался Виктор. — Вот наградили ее, и после вечера она приходит одна в огромную пустую квартиру. Даже поговорить не с кем. Свихнуться можно».

В гостиной непривычно чувствовалась даже не то что ее просторность, а какая-то незаставленность ее мебелью. Начиная с семидесятых количество мебели в квартирах росло быстрее, чем метраж, люди стали использовать каждый сантиметр, окружающие плоскости заполнили стенки и полки, на шкафах поднялись антресоли, и, наконец, начали обстраиваться иконостасами вместилищ одежды, белья и прочих вещей диваны. Здесь же на торцевых стенах глаз натыкался на открытое пространство обоев тех же золотистых оттенков, но с более сложным узором, образующим что-то вроде изящных вензелеподобных ромбиков, а две боковые стены представляли собой большие шкаф-перегородки из лакированного дуба. Среди этого простора, помимо радиоаппаратуры, вольно расположились полированный сервант с гнутыми дверцами, обитый шелком диван с ностальгическими валиками, журнальный столик, несколько кресел, и еще хватало места, чтобы гостям можно было танцевать.

Нинон вкатила в комнату столик на колесах, на котором стояла бутылка белого полусладкого столового вина, пара нешироких, чуть суженных кверху прозрачных бокалов, крабовый салат, заливная рыба и бутерброды с сыром. Она была в шелковом обтягивающем платье-футляре цвета кофе с молоком; глубокий вырез лифа окаймляла тонкая полоска меха.

— Продолжим торжество. Хорошо иметь электрохолодильник — все приготовил, положил…

Бутылка вина и бокалы вызвали в памяти у Виктора стойкие ассоциации со сценой в гостинице из «Бриллиантовой руки». Поэтому он не стал уподобляться Семену Семенычу, а взял инициативу в собственные руки — открыл вино, разлил по бокалам на три четверти и предложил один из них даме. «Если туда что-то и кинули, то пусть это будет гусарская рулетка».

— А вы становитесь решительным… За что же мы будем пить?

— За наше случайное знакомство![15]

— Вы всегда предлагаете то, от чего невозможно отказаться? — Нина отпила вина и положила себе на тарелку крабов. — И не боитесь случайных знакомств?

— Знаете, я так долго жил правильной жизнью, что в ней пора делать какие-нибудь ошибки. А то коллектив не поймет.

Нина засмеялась.

Вино оказалось по вкусу похожим на Liebfraumilch, а заливная рыба оказалась судаком, и если бы ее попробовал Рязанов, то, скорее всего, в «Иронии судьбы» про подобное блюдо были бы абсолютно другие реплики.

Они опустошили бокалы; Виктор вновь наполнил их на три четверти.

— Виктор, а вы до революции жили в дворянской семье?

— Какой революции?.. А, понял. Нет, как-то ехал в поезде с официантом из московского ресторана, он всю дорогу рассказывал… Но я смотрю, у вас тоже художественный вкус не только в живописи.

— Да это приходится в Москву ездить на приемы, связанные с продажей картин, там и переняла.

— Нина… а можно вам теперь задать личный вопрос?

— Почему я не замужем?

— Да. — Виктор не ожидал такой проницательности от дамы. — Вы молоды, очаровательны, у вас головокружительный успех, и мужчины должны просто пачками лежать у ваших ног и засыпать вашу комнату букетами цветов.