В конце проспекта, где должна была быть площадь Партизан, два жилых дома дугами в четверть круга, как ладонями, охватывали перекресток; с другой стороны улица была загорожена забором.

— А здесь будет центр культуры. — И Зина показала на висящий на заборе щит, где на фоне голубого неба было изображено здание из нескольких корпусов с колоннадами, соединенных полукругом. — Художественная, детская и патентно-техническая библиотека, фонотека и видеотека…

— Видеотека? — переспросил Виктор, думая, что ослышался.

— Ну да, фильмы для восьмимиллиметровых проекторов. Здесь же, в центре — историко-краеведческий музей, затем, в этом крыле — литературный и художественный музеи. Наверху в куполе — планетарий. А в центре площади будет самый большой фонтан в городе.

«Эх, не станет теперь в Брянске площади Партизан…»

Обратно они сели на трамвай на площади Культуры. Виктор под впечатлением чуть было не пошел по привычке на остановку в ту же сторону, «на десятку», ехать на Бежицу через поле.

— Вы куда? Там дальше только до завода и в депо.

Они перешли через трамвайные рельсы и стали на остановке в обратную сторону.

— Знаете, Зина, меня так потрясло это дворцовое великолепие… Да, а тут, наверное, и парки есть?

— Есть, вот, например, на Советской, возле «Динамо». Только там последнюю пару лет деревья сохнуть стали. Болеют, как люди, и умирают.

— А если из засохших деревьев скульптуры резать?

— А кто же будет резать?.. Слушайте, а если с модельщиками на Профинтерне я поговорю? На кафедре говорили, там некоторые увлекаются, досочки режут, отходы разные ищут… Что-нибудь сказочное, чтобы дети приходили и смотрели. Точно! И дирекция парка — она же не под отчет эти засохшие стволы сдает? Вообще такая простая идея — как это до сих пор никто не догадался? Люди ищут негодную деревяшку, чтобы в творчестве себя выразить, а тут целые стволы пропадают! — Зина от волнения даже немного раскраснелась. — Вы не представляете, у нас в стране богатство иногда просто под ногами лежит, надо только голову к этому приложить… Идет! Вы не видите, какой номер?

— Третий. Наш.

Вдоль Сталинского проспекта трамвай постепенно заполнялся пассажирами, возвращающимися в Бежицу. Виктор заметил, что, несмотря на наступление ночи, проезжая часть и тротуары были ярко освещены; на столбах висели целые гроздья осветительных плафонов, а над витринами горели длинные линии люминесцентных ламп, освещая тротуары. «Настоящий Бродвей», — подумал он. Проезжая мимо лесотехнического института, он заметил, что здание было перестроено под ампир и выкрашено в песочный цвет с белыми колоннами по фасаду, а по краю крыши курсивом лиловых газосветных трубок выведено «Бога нет».

— Интересно, а в церкви тут, наверное, никто не ходит?

— Ну почему! Ходят, и комсомольцы иногда бывают ради интереса, за это же никто ругать не будет. Главное — понимать, что это все игра, обряд, живое историческое ископаемое вроде мамонта. Вы бы не отказались посмотреть живого мамонта?

— Нет, конечно. А что, в Брянске есть?

Зина опять заливисто рассмеялась:

— Знаете, как-то давно не попадались. Ну вот, увидели бы вы мамонта, вы бы не стали ему поклоняться? Так же и церковь. Человечество выросло из детства.

Проспект кончился, и уличное освещение стало гораздо экономичнее. Зина протерла варежкой проталину на стекле.

— Звезды. Опять ночью подморозит.

— Знаете, Зина, у меня такое ощущение, что вам было уготовано судьбой штурмовать какие-то горные вершины или стать женщиной-космонавтом.

— Почему?

— Не знаю. В вас чувствуется какое-то ощущение взлета.

— В детстве я действительно мечтала стать летчицей. Полететь на Северный полюс или вокруг Земли. Тогда об этом многие мечтали. Не получилось… Но я не жалею, и вообще — кто знает, может, в космос можно будет пассажиром летать. Или на искусственном спутнике Земли ставить какие-то биологические опыты. Как вы считаете, справлюсь?

— Несомненно. Там же невесомость, излучения… Это условия, которые просто невозможно создать на земле. У космической биологии большие перспективы.

— Тоже интересовались этим направлением?

— Так, в популярных журналах встречал.

— А как вы полагаете, жизнь во Вселенной может быть в разных формах или она, раз зародившись в одной, переносится с планеты на планету?

«Интересный разговор пошел. Хотя, насколько помню, в эти годы везде было — космос, жизнь на других планетах, братьев по разуму во Вселенной искали…»

— Ну во всяком случае, на ближайших планетах жизни нет.

— Это с чего вы так решили?

— А я не решил. Просто мне так кажется.

— Все шутите. А может быть, среди нас ходят представители иных миров.

«Это к чему она вдруг, интересно?»

— А… а почему вы так думаете?

— А я не думаю — мне так кажется, — весело ответила Зина и улыбнулась.

Пока они так болтали, трамвай уже достиг Куйбышева.

— Вам сейчас выходить на Почте, — напомнила Зина.

— А вам?

— А мне почти у Стальзавода. Детская больница.

— Ну так тут рядом. Довезу сумки.

— Да я и сама донести могу.

— Зина, а что сейчас делать в общежитии? Телевизор смотреть? А вечер прекрасный.

Виктор не мог признаться, что хотел заодно увидеть места, где прошло его раннее детство.

…Остановка трамвая была прямо возле детской больницы. Больница была такой же. И дома напротив — почти такие же. Только вместо послевоенного дома с гастрономом друг против друга симметрично стояли два довоенных Дома специалиста — один из них не был полностью разрушен в войну. А вот дом, где прошли его первые детские годы, — чуть поодаль, за той же металлической оградой во дворике с небольшими деревьями. Из парадного на снег выпал лучик света, кто-то вышел. А там, за углом, будет общежитие, куда его привезли из роддома.

Но когда они с Зиной немного прошли по Ленина и он заглянул за этот угол, он увидел, что общежития нет и на этом месте стоят низенькие одноэтажные домики. Обратно в детство нельзя было вернуться даже здесь.

Зина жила в пятиэтажной бессемейке напротив четырнадцатой школы. В бытность Виктора здесь стояли построенные еще до войны деревянные двухквартирные дома, которые начали сносить только к концу первого десятилетия нового века.

— Слушайте, я вас замучила своими сумками и заморозила. Идемте сейчас ко мне, я напою вас чаем.

— Да нет, спасибо, не надо, я совсем не замерз.

— Не возражайте, идемте пить чай. Все равно в вашем общежитии сейчас нечего делать.

Возле подъезда стояли и о чем-то спорили бабушки; Зина с ними поздоровалась, и Виктор тоже.

— Обсуждать не будут? — спросил он, когда они вошли в подъезд и поднимались по широкой лестнице с вившимися змеей деревянными перилами.

— Кого? — удивилась Зина. — Вы же одинокий. Надеюсь, вы не хотите сказать, что я способна приводить к себе женатого человека? Вы же представляете себе, насколько это аморально!

— Ну конечно нет! — воскликнул Виктор, соображая, что здесь если одинокая женщина приводит к себе одинокого мужчину, то это считается хорошо, а если женатого — то это жутко осуждается. — Но они-то об этом не знают.

— А кто это, интересно, открыто, при людях, приведет к себе занятого? Представляете, что будет?

Виктор не представлял, но понял, что это весьма и весьма чревато во всех отношениях.

— Действительно, — сказал он. — Вы правы, пора пить чай, а то я перестану соображать.

— А я что говорила.

Бессемейка была с коридорной планировкой, и квартира Зины находилась на четвертом этаже. В отличие от большинства квартирных дверей в этом коридоре, возле этой не было круглой кнопки звонка.

— Вот и мои апартаменты. Целых одиннадцать метров на человека со всеми удобствами. Правда, кухня маленькая, но с большими только по кредиту, а кредиты только семейным. Впрочем, сейчас везде так.