Вместе… Раз «вместе», значит, дата «Аттилы» — это дата естественной смерти Гитлера. Так просто… Почему, почему он до этого раньше не додумался? Впрочем, теперь это уже все равно.

Гитлер продолжал говорить, повышая голос, и быстро сорвался на крик. Альтеншлоссер уже не переводил, а Виктор плохо разбирал слова с голоса, если они были нечетки и неразборчивы, — все-таки гипнопедия не заменит разговорной практики. Фюрер продолжал накручивать себя, как истеричная баба, лицо его побагровело, черты исказились и стали страшными, так что Виктор подумал, не разойдутся ли швы; тот начал вдруг страшно заикаться и давиться словами. Не в силах выговорить какую-то длинную фразу, фюрер забарабанил своими суховатыми кулачками по крышке стола, голова затряслась, и Виктор заметил, как в уголках губ его показалась пена. Исход разговора стал ясен. Этим припадком ярости вождь наглухо отрезал Гиммлеру всякую возможность капать себе на мозги.

Истерика прекратилась неожиданно и бесследно. Накачав окружающих эмоциями, фюрер вдруг стал совершенно спокойным и даже веселым. Обращаясь к Гиммлеру, он произнес:

— Я вчера говорил с авиационными специалистами. Они убеждены, что рентабельность пассажирских перевозок можно увеличить, переведя все самолеты на реактивные двигатели, и еще поднять вместимость до двухсот-трехсот мест. Скоро в рейхе появятся такие самолеты, на борту которых можно поставить даже ванну.

«А черт, все равно всем один конец…»

— Энтшульдиген зи михь, битте[27], — перебил Виктор, повернувшись к Гиммлеру, — но, кажется, господин рейхсфюрер обещал показать мне живого Гитлера.

Гиммлер по-русски, по-видимому, не понял и чуть не вылупил глаза от неожиданности, но все же сохранил самообладание.

— Что? Что он сказал? — спросил фюрер.

— Он сказал, что ему было обещано, что он увидит фюрера.

— И кого же он видит? Кого же он видит, позвольте знать?

— Кого вы видите, по вашему мнению, если не фюрера?

— Ну как сказать… С одной стороны, вроде похож. А с другой — вроде что-то не то. Не такой он какой-то.

— Переведите! Переведите в точности!

— Русский говорит, что он находит сходство и не находит сходства.

— Как это так — находит и не находит? Спросите!

— Что значит «похож и не похож»?

— Ну а я почем знаю? Так вот.

— Переведите!

— Он говорит, что не может этого знать.

— Но если он так говорит, значит, может!

— Если вы это утверждаете, значит, знаете почему!

— Да откуда? Вон он говорит, что будут руины, так он же тоже их не видел.

— Он говорит, что не может знать по той же причине, по какой не уверен, будут ли руины.

— С чего он взял, что не будет руин?

— Обоснуйте, почему руин может не быть.

— Ну как… Мало ли кому помешают.

— Он говорит, что они могут кому-то помешать.

— Кому?

— Кому могут помешать руины?

— А я почем знаю?

— Он говорит, что не может этого знать.

— Но если он так говорит… Нет! Не переводите.

Гитлер стал мерить шажками свою версию Янтарной комнаты. Виктор ждал, что фюрер сейчас заорет «Не делайте из меня дурака» или что-то в этом роде, но фюрер вдруг подошел к Гиммлеру и негромко, даже чуть заговорщицки спросил:

— Как вы объясните его слова?

— Русские часто отличаются неожиданной и непредсказуемой глупостью, мой фюрер, — ответил Гиммлер. Кстати, логически он был в определенном смысле прав.

— Глупость. Глупость… — многозначительно повторил фюрер, подняв указательный палец вверх, — у русских глупость — это приспособление, Гиммлер! Мы не можем знать, когда они блефуют. Они заставляют нас поверить в то, что они идиоты, и тут же всаживают нож в спину! Почему он уверен в том, что руин не будет? Тот, первый, был уверен, что я застрелюсь в бункере, он это знал, почему теперь этот русский уверен, что руин не будет?

«Бред какой-то несет, — думал Виктор, — но бред связный… к чему-то он клонит».

— Вы все скажете, что он не может объяснить. Да! Он представитель низшей расы, у него нет сверхинтуиции, дающей четкую и объяснимую картину. Он только предчувствует. Вы слышали его разговор — в нем нет никакой логики. Он живет интуицией. И его случайная глупость дала нам понять, что у него есть предчувствие!

Фюрер подошел к телефону, назвал в трубку номер. Трубка громко хрюкнула что-то вроде приветствия — видимо, у вождя начал слабеть и слух и в аппарат встроили усилитель.

— Лянге! Приказываю вам остановить обратный отсчет по директиве «Аттила»! Вы переходите в распоряжение рейхсфюрера СС Гиммлера!

Трубка хрюкнула «яволь» и что-то вроде «остановлен на счете семнадцать».

Гитлер повесил трубку.

— Вы поняли? Я отменяю директиву «Аттила»! Все ваши расчеты с самого начала были неверными! Если начнется ядерная война, на земле останутся только тараканы и русские! Вы поняли это?

Виктор тихо ошалевал. Только что фюрер упирался рогом за уничтожение человечества — и вдруг увидел в назло брошенной фразе насчет руин некий астральный смысл, если не перевернувший его виртуальное будущее на сто восемьдесят градусов, то по меньшей мере заставивший серьезно в нем усомниться. Похоже, что в данном случае Гитлер сам себя перехитрил, как гоголевский городничий.

А может, фюрер больше, чем смерти, боялся оказаться смешным? И как-то интуитивно почувствовал в словах Виктора, что человечество все-таки выживет и имя фюрера станет объектом насмешек тысячи лет? И внешне бредовой тирадой повернул опять все так, что все — дураки, а он, фюрер, — гений и провидец.

«Стоп… Да ведь оно сейчас действительно выживет, потому что… И как я, дубина, об этом сразу не вспомнил… Ну ладно. Все равно как минимум удалось спасти планету от десятков Хиросим».

Виктор вдруг почувствовал какую-то нечеловеческую усталость. Ему стало абсолютно все равно, о чем дальше говорят гламурный Гитлер с дряхлеющим Гиммлером. Он подумал, что если после того, что он тут натворил, его расстреляют, то лишь бы это сделали побыстрее.

Гитлер вновь пришел в прекрасное расположение духа, словно только что сорвал на сцене бурю аплодисментов. Он делился впечатлениями с Гиммлером о недавней беседе со Шпеером, на которой обсуждался проект тропического городка для строителей Асуанской плотины. Ну это понятно, свято место пусто не бывает. В реальности Виктора ее сначала строили англичане, возвели небольшую плотину, затем, в шестидесятых, при Насере, СССР построил мощную ГЭС, решившую проблему засух в Египте. Здесь, значит, построят немцы. Ага… храмы и памятники тоже, получается, выносят из зоны затопления. Ну понятно. Стратегическое место, Суэцкий канал, нефть…

Наконец фюрер попрощался с Гиммлером, бросил взгляд на Виктора, который на всякий случай сказал «Ауфвидерзеен!», хотя очень хотел «Чтоб тебя…», и, наконец, спина человека, столь наследившего в нашей истории, скрылась за дверью.

— Дитрих, вы вызвали охрану для сопровождения, когда поедете обратно?

— Полагаю излишним, господин рейхсфюрер. Замедлит движение и привлечет внимание.

— Смотрите. Вам нет смысла лишний раз напоминать, что если с этим русским что-то случится, то вместе с погонами вы потеряете голову.

…Снежинки перестали липнуть к лобовому стеклу, но по земле полз негустой туман, и какие-то мелкие и противные холодные брызги сыпались с неба. Постоянно попадались на глаза черные машины феркерсполицай[28].

— Думаю, Виктор, что на этот раз вы не откажетесь от хорошего коньяка из французских провинций. Или вы, как гражданин, предпочитаете армянский?

— Доверяю вашему вкусу. Тем более что победа совместная.

— Тогда это двойное событие. Со времен Польши у нас не было совместных побед.

— Ну вы уже льстите. Польшу разгромила Германия, мы только аннулировали результаты некоторых нам силой навязанных решений.