— Такъ вы хлопочете, сэръ, насчетъ болѣе приличнаго помѣщенія? — спросилъ м-ръ Рокеръ, заглядывая въ конторскую книгу огромнаго формата. Помѣщеній y насъ вдоволь, м-ръ Пикквикъ. Вашъ а_р_т_е_л_ь_н_ы_й (chummage) билетъ будетъ, я полагаю, нумеръ двадцать седьмой, въ третьемъ этажѣ.

— Мой… что вы сказали? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вашъ артельный билетъ, — повторилъ м-ръ Рокерь;- развѣ вы не понимаете этого?

— Не совсѣмъ, — отвѣчалъ улыбаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Странно; это однакожъ ясно, какъ день, — сказалъ м-ръ Рокеръ. — Вы получите артельный билетъ на двадцать седьмой нумеръ въ третьемъ этажѣ, и тѣ, которые станутъ жить съ вами въ одной комнатѣ, будутъ вашими артельщиками По-англійски chum — слово, которое въ этомъ значеніи, едва-ли можетъ быть переведено на какой-нибудь изъ европейскихъ языковъ также производныя отъ него: chums, chummed, chummage. Это собственно тюремные термины, возникшіе отъ особенныхъ обычаевъ, не-извѣстныхъ на европейскомъ континентѣ. Постараемся объяснить приблизительно смыслъ этихъ словъ. Главный корпусъ тюрьмы, о которой идетъ здѣсь рѣчь, состоитъ изъ длиннаго каменнаго зданія, параллельнаго Фаррингтонской улицѣ. Онъ называется Masler's Side. Внутреннее размѣщеніе очень просто: въ каждомъ изъ пяти этажей проведена длинная и узкая галлерея отъ одного конца до другого, съ безчисленными дверями направо и налѣво. Подлѣ этого зданія стоитъ особый корпусъ, назначенный собственно для бѣдныхъ арестантовъ, которые не въ состояніи платить за свое содержаніе въ тюрьмѣ. Всѣ они ѣли и спали въ одной общей комнатѣ, раздѣленной деревянными перегородками на особыя каморки или конуры. Если арестантъ при входѣ въ тюрьму объявлялъ, что y него есть деньги, ему предстояло одно изъ двухъ: или идти на такъ называемую "варфоломеевскую ярмарку", то есть, въ нижній этажъ, гдѣ устроены тѣ самые маленькіе казематы, въ которыхъ, какъ выразился м-ръ Пикквикъ, не можетъ никакимъ способомъ жить существо, одаренное разумною душою; или онъ могъ отправляться наверхъ, въ лучшіе номера. Въ томъ и другомъ случаѣ, арестантъ долженъ былъ платить за себя одинъ шиллингъ и три пенни въ недѣлю, съ тою разницею, что въ казематѣ онъ могъ жить одинъ, a наверху ему надлежало подвергнуться такъ называемому chummage, или артельной системѣ. Могло случиться, что арестантъ получалъ для себя одного цѣлую комнату, въ томъ случаѣ, когда всѣ другія комнаты были уже полны; но къ нему, приводили новаго арестанта, который, въ отношеніи къ нему долженъ былъ называться chum, артельщикъ, однокашникъ. Отъ этого новаго товарища можно было освободиться, заплативъ ему четыре шиллинга и шесть пенсовъ въ недѣлю. Этотъ послѣдній заключалъ, въ свою очередь, торговую сдѣлку съ другими арестантами, соглашавшимися поставитъ въ своей комнатѣ лишнюю кровать для новаго жильца. Всѣ они, въ отношеніи одинъ къ другому, становились chums. Повторяемъ еще, что всѣ эти и многіе другіе обычаи, дававшіе поводъ ко многимъ печальнымъ явленіямъ, исчезли въ настоящее время. Примѣч. перев.}.

— A сколько ихъ тамъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Трое, — отвѣчалъ Рокеръ.

М-ръ Пикквикъ кашлянулъ.

— Одинъ изъ нихъ — докторъ, — продолжалъ м-ръ Рокеръ, выписывая какой-то вензель на клочкѣ бумаги, — другой — мясникъ.

— Неужели! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Мясникъ, сэръ, мясникъ, — повторилъ Рокеръ, поправляя кончикъ пера на одномъ изъ своихъ ногтей, — какимъ онъ былъ пройдохой въ свое время, если бы вы знали, сэръ! Помните-ли вы Тома Мартина, Недди, а? — заключилъ Рокеръ, обращаясь къ другому джентльмену въ конторѣ, который соскабливалъ грязь со своихъ башмаковъ помощью перочиннаго ножа о двадцати пяти штукахъ, приспособленныхъ къ житейскому обиходу.

— Еще бы м_н_ѣ не помнить! — отвѣчалъ этотъ джентльменъ, дѣлая особенное удареніе на личномъ мѣстоименіи.

— Вѣдь вотъ подумаешь, что значитъ все это житейское-то море-океанъ! — сказалъ м-ръ Рокеръ, медленно покачивая головой съ-боку-на-бокъ и разсѣянно поглядывая изъ-за рѣшетчатаго окна, какъ будто передъ умственнымъ его взоромъ проносились восхитительныя сцены первой его молодости: — будто вотъ вчера только онъ задалъ тузовъ горемычному угольщику на набережной около Лисьяго холма. Вижу, словно теперь, какъ ведутъ его подъ руки два полицейскихъ сторожа: былъ онъ пьянь мертвецки: одинъ глазъ подбить и залѣпленъ сахарной бумагой, a сзади бѣжитъ бульдогъ, тотъ, что послѣ искусалъ мальчишку. Какъ время-то бѣжитъ. Недди, а?

Джентльменъ, къ которому относились всѣ эти замѣчанія, былъ, повидимому, весьма степеннаго и вовсе не разговорчиваго десятка. Онъ промычалъ въ отвѣтъ какой-то односложный звукъ, вѣроятно, утвердительнаго свойства, и м-ръ Рокеръ, прерывая нить поэтическихъ воспоминаній, принужденъ былъ взять перо и обратиться къ дѣламъ обыкновенной жизни.

— A кто между ними третій джентльменъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, встревоженный нѣсколько описаніемъ своихъ будущихъ товарищей.

— Кто, бишь, этотъ Симпсонъ, Недди? — сказалъ м-ръ Рокеръ, обращаясь опять къ своему молчаливому собесѣднику.

— Какой Симпсонъ? — сказалъ Недди.

— Ну, тотъ, что живетъ въ двадцать седьмомъ наверху въ той артели, куда мы должны проводить этого джентльмена.

— Ахъ, да! — отвѣчалъ Недди, — теперь онъ ничего, собственно говоря, то есть, нуль.

— Какъ нуль? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да такъ-съ. Сперва онъ былъ конокрадомъ; a теперь просто мошенникъ, съ вашего позволенія.

— Ну да, я такъ и думалъ, — подтвердилъ м-ръ Рокеръ, закрывая книгу и вручая м-ру Пикквику маленькій лоскутокъ бумаги, — вотъ вамъ и билетъ, сэръ.

Озадаченный этимъ черезъ чуръ поспѣшнымъ и безцеремоннымъ распоряженіемъ, сдѣланнымъ относительно его собственной особы, м-ръ Пикквикъ пошелъ назадъ въ тюрьму, обдумывая возможно лучшій планъ для будущаго образа своихъ дѣйствій. Убѣжденный, однакожъ, въ необходимости поговорить напередъ и познакомиться съ своими будущими товарищами, онъ поспѣшилъ взобраться на лѣстницу третьяго этажа.

Нѣсколько минутъ бродилъ онъ по темной галлереѣ, стараясь разобрать номера на дверяхъ, и, наконецъ, принужденъ былъ обратиться къ мальчику изъ буфета, который былъ занятъ чисткой оловянной кружки.

— Не можете-ли сказать мнѣ, мой милый, гдѣ тутъ двадцать седьмой номеръ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Пройдите еще пять дверей, — отвѣчалъ мальчикъ, — увидите по лѣвой рукѣ, прямо въ дверяхъ, портретъ джентльмена съ трубкой во рту: это и есть двадцать седьмой номеръ.

Соображаясь съ этимъ указаніемъ, м-ръ Пикквикъ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ и замѣтилъ, наконецъ, начерченный мѣломъ портретъ вышеозначеннаго джентльмена, котораго онъ прямо ударилъ по лицу щиколками своихъ пальцевъ сперва тихонько, a потомъ нѣсколько погромче. Повторивъ этотъ процессъ нѣсколько разъ безъ всякаго успѣха, онъ слегка пріотворилъ дверь и заглянулъ.

Въ комнатѣ былъ всего одинъ только джентльменъ, да и тотъ, казалось, не хотѣлъ обратить ни малѣйшаго вниманія на то, что могло произойти вокругъ него. Онъ высунулся изъ окна такимъ образомъ, чтобы не потерять равновѣсія, и съ большимъ усердіемъ старался плюнуть на центральный пунктъ шляпы одного изъ пріятелей, гулявшихъ внизу во дворѣ. Напрасно м-ръ Пикквикъ откашливался, чихалъ, сморкался и пробовалъ говорить: джентльменъ, углубленный въ свое интересное и многотрудное занятіе, ничего не видѣлъ и не слышалъ. Наконецъ, послѣ нѣкотораго колебанія, м-ръ Пикквикъ подошелъ къ окну и легонько дернулъ его за фалды фрака. Незнакомецъ быстро выставилъ свои голову, руки и плечи и, озирая м-ра Пикквика съ нотъ до головы, спросилъ его довольно угрюмымъ тономъ, какого дьявола ему надобно здѣсь.

— Мнѣ кажется, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на свой билетъ, мнѣ кажется, это долженъ быть двадцать седьмой номеръ въ третьемъ этажѣ.

— Ну?

— Я пришелъ сюда вслѣдствіе вотъ этой бумаги, которую мнѣ вручили въ конторѣ этого заведенія.

— Подайте ее сюда.

М-ръ Пикквикъ повиновался.

— Рокеръ, чортъ бы его побралъ, могъ бы, я думаю, отправить васъ къ другой артели, сказалъ м-ръ Симпсонъ (то былъ онъ, прежній конокрадъ и теперешній мошенникъ), послѣ кратковременной паузы, въ продолженіе которой лицо его приняло самое пасмурное и угрюмое выраженіе.