Отъ добра добра не ищутъ, и красноносый джентльменъ былъ бы очень глупъ и вѣтренъ, если бы вздумалъ удалиться отъ перспективы роскошныхъ благъ, рисовавшихся передъ его глазами. Огонь горѣлъ ярко въ каминѣ подъ вліяніемъ раздувательныхъ мѣховъ, и весело кипѣлъ чайникъ подъ вліяніемъ мѣховъ и огня. На маленькомъ кругломъ столикѣ, накрытомъ чистой скатертью, стоялъ подносъ, и на подносѣ, въ привлекательной симметріи, были разставлены чайныя чашечки и ложечки со включеніемъ соблазнительныхъ горячихъ пирожковъ, только-что вынутыхъ изъ печи. Передъ самымъ носомъ джентльмена стоялъ другой маленькій подносъ съ ананасовымъ пуншемъ, въ который онъ по временамъ погружалъ свои губы, посматривая каждый разъ на гостепріимную леди, раздувавшую огонь.

Углубившись въ созерцаніе этой восхитительной сцены, Самуэль Уэллеръ пропустилъ мимо ушей первый вопросъ краснощекой леди.

— Что вамъ угодно, молодой человѣкъ? — повторила леди, возвысивъ свой голосъ. — Что вы стоите, разиня ротъ?

М-ръ Уэллеръ понялъ неприличіе своего поведенія и отвѣчалъ вопросительнымъ тономъ:

— Старшина дома, сударыня?

— Какой старшина?

— Супругъ вашъ, сударыня.

— Нѣтъ его дома, — отвѣчала м-съ Уэллеръ, потому что высокая леди съ красными щеками носила этотъ титулъ послѣ смерти своего перваго мужа, м-ра Клерка. — Его нѣтъ дома и его не ждутъ здѣсь, если вамъ угодно.

— Стало быть, онъ уѣхалъ сегодня?

— Можетъ быть, уѣхалъ, а, можетъ, и нѣтъ, — отвѣчала м-съ Уэллеръ, подавая новое блюдо горячихъ пирожковъ красноносому джентльмену. — Я не знаю, да и знать не хочу, если хотите. — Прошу покушать, м-ръ Стиджинсъ.

Красноносый джентльменъ, исполняя желаніе м-съ Уэллеръ, тутъ же принялся уписывать пироги съ величайшею жадностью.

Уже при одномъ взглядѣ на красноносаго джентльмена Самуэль Уэллеръ пришелъ къ вѣроятному предположенію, что это долженъ быть тотъ самый пастырь, о которомъ разсказывалъ его почтенный родитель. Прожорливость джентльмена возвела эту догадку на степень аксіомы, и м-ръ Уэллеръ понялъ, что, разсчитывая здѣсь утвердить свою временную квартиру, онъ не долженъ медлить ни одной минутой, иначе участіе его въ роскошномъ завтракѣ сдѣлается физически невозможнымъ. Поэтому онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ круглому столу, поклонился краснощекой леди и сказалъ:

— Здравствуйте, матушка. Какъ ваше здоровье?

— Должно быть, это какой-нибудь Уэллеръ, — сказала м-съ Уэллеръ, бросая весьма неблагосклонный взглядъ на лицо Самуэля.

— Думать надобно, что Уэллеръ, — отвѣчалъ невозмутимый Самуэль, — и я надѣюсь, что этотъ преподобный джентльменъ извинитъ меня, если въ его присутствіи я засвидѣтельствую свое нижайшее почтеніе достойной супругѣ моего отца.

Это былъ, такъ сказать, двухствольный комплиментъ, означавшій, во-первыхъ, что м-съ Уэллеръ была пріятная дама и, во-вторыхъ, что м-ръ Стиджинсъ имѣлъ священническую наружность. Выстрѣливъ такимъ образомъ, Самуэль немедленно подошелъ къ своей мачихѣ и влѣпилъ громкій поцѣлуй въ ея красную щеку.

— Отойди отъ меня, — сказала м-съ Уэллеръ, отталкивая молодого человѣка.

— Стыдитесь, молодой человѣкъ, — сказалъ красноносый джентльменъ.

— Стыжусь, очень стыжусь, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ Самуэль, — м-съ Уэллеръ еще такъ молода и хороша. Вы справедливо изволили замѣтить.

— Все суета суетъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ахъ, да, и всяческая суета! — подхватила м-съ Уэллеръ, поправляя свой чепецъ.

Самуэль Уэллеръ не сдѣлалъ никакихъ замѣчаній. Его молчаніе служило несомнѣннымъ знакомъ безпрекословнаго согласія.

Красноносый джентльменъ былъ, повидимому, очень недоволенъ визитомъ Самуэля, и не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что м-съ Уэллеръ могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись безъ этого визита. Не было, однакожъ, никакихъ основательныхъ причинъ выпроводить молодого человѣка, и м-съ Уэллеръ, скрѣпя сердце, пригласила его принять участіе въ общей трапезѣ.

— Какъ поживаетъ мой отецъ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.

При этомъ вопросѣ м-съ Уэллеръ воздѣла къ потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, какъ будто въ ея сердцѣ пробудились весьма болѣзненныя чувства.

М-ръ Стиджинсъ простоналъ.

— Что дѣлается съ этимъ джентльменомъ? — спросилъ Самуэль.

— Онъ соболѣзнуетъ о поведеніи твоего отца, — отвѣчала м-съ Уэллеръ.

— Неужели? — сказалъ Самуэль.

— И y него есть на это основательныя причины, — прибавила съ важностью м-съ Уэллеръ.

М-ръ Стиджинсъ взялъ новый пирожокъ и простоналъ глубоко.

— Отецъ твой — закоснѣлый грѣшникъ, — сказала м-съ Уэллеръ.

— Соболѣзную о немъ и совоздыхаю, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

Затѣмъ м-ръ Стиджинсъ послалъ въ ротъ огромный кусокъ пирога и снова испустилъ глубокій стонъ.

М-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнѣйшее желаніе вышибить что-нибудь, похожее на дѣйствительный стонъ изъ груди красноносаго джентльмена; но онъ обуздалъ свою волю и проговорилъ довольно спокойнымъ тономъ:

— Что-жъ? Развѣ старикъ совратился съ истиннаго пути?

— Совратился! Онъ никогда и не зналъ истиннаго пути, — сказала м-съ Уэллеръ, — его сердце ожесточилось, душа окрѣпла и воля его обращена на нечестивыя дѣла. Каждый вечеръ этотъ добродѣтельный человѣкъ, — не хмурьтесь, м-ръ Стиджинсъ: я всегда скажу, что вы добродѣтельнѣйшій человѣкъ, — каждый вечеръ онъ приходитъ къ намъ, и сидитъ по цѣлымъ часамъ; но это не производитъ на твоего отца никакого впечатлѣнія.

— Скажите, пожалуйста, это очень странно, — замѣтилъ Самуэль, — на меня бы, авось, это произвело сильнѣйшее впечатлѣніе, если бы я былъ на его мѣстѣ. Жаль, очень жаль.

— Дѣло въ томъ, молодой мой другъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ торжественнымъ тономъ, — что одебелѣло сердце вашего родителя, и тяжело слышитъ онъ своими умственными ушами. Ахъ, юный другъ мой, кто бы кромѣ него могъ устоять противъ побѣдительнаго краснорѣчія нашихъ шестнадцати сестеръ, собирающихъ подписку на благочестивое дѣло? Добродѣтельныя особы, принадлежащія къ нашему обществу, желаютъ снабдить дѣтей вестъ-индскихъ негровъ фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

— Что это за носовые нравственные платки? — спросилъ Самуэль. — Я въ жизнь не слыхалъ о такой мебели.

— Эти платки, юный другъ мой, изобрѣтены вмѣстѣ для забавы и поученія, потому что по краямъ ихъ четкими буквами изображены разныя нравственныя изреченія, приспособленныя къ дѣтскому разумѣнію, — сказалъ красноносый джентльменъ.

— Да, я видывалъ ихъ въ лавкахъ полотняныхъ товаровъ, — сказалъ Самуэль. — Выдумка недурная.

М-ръ Стиджинсъ выпилъ глотокъ ананасоваго пунша и снова испустилъ глубокій вздохъ.

— И ваши дамы никакъ не могли уломать моего отца? — спросилъ Самуэль.

— Никакъ. Сидитъ себѣ, какъ байбакъ, прости Господи, и покуриваетъ трубку, — сказала м-съ Уэллеръ. — Разъ онъ даже назвалъ этихъ дѣтей вестъ-индскихъ негровъ… чѣмъ онъ ихъ назвалъ, м-ръ Стиджинсъ?

— Паршивыми щенками, — отвѣчалъ съ глубокимъ вздохомъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ну да, я и забыла, — сказала м-съ Уэллеръ. — Горе ему, окаянному.

Два новыхъ вздоха и стона заключили достойнымъ образомъ этотъ приговоръ нечестивому старику.

Были бы, вѣроятно, открыты и другіе прегрѣшенія въ этомъ родѣ, но чай уже слишкомъ разжижился, ананасовый пуншъ исчезъ и не осталось на столѣ ни одного изъ горячихъ пирожковъ. Красноносый джентльменъ вспомнилъ весьма кстати, что ему предстоитъ выполнить еще кое-какія обязанности и вышелъ изъ дверей въ сопровожденіи хозяйки.

Когда чайный подносъ исчезъ со стола и огонь потухъ въ каминѣ, м-ръ Уэллеръ старшій подъѣхалъ къ воротамъ "Маркиза Гренби" и, войдя въ трактиръ, встрѣтился съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ.

— Ба! Это ты, Самми! — воскликнулъ отецъ.

— Я, дядюшка, — сказалъ сынъ.

И они крѣпко пожали другъ другу руки.

— Радъ тебя видѣть, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллерь старшій, — хотя не понимаю, чортъ побери, какъ ты поладилъ съ своей мачехой. Она вѣдь безпардонная баба!